«Я вернусь, мама!..»

Валя убежала в хату и вернулась оттуда с большой глиняной крынкой и кружкой в руках. Она налила молока, подала малышке и участливо смотрела, как та пьет, вцепившись в кружку дрожащими ручонками.

Попили молока и женщины, передавая кружку одна другой. Они уже прощались с гостеприимной хозяйкой, когда к ним подошел кузнец.

— Ну, добрело лихо и до нашего тиха, — сокрушенно покачал головой Николай Романович.

Будто в подтверждение его слов на дороге показался конный отряд фашистов.

Первым во двор въехал толстый офицер. Он осадил белого жеребца в полуметре от Вали, так, что морда коня нависла прямо над ее головой, — и ткнул резиновой плеткой в пустую крынку в руках девочки.

— Мильх!

Валя испуганно молчала.

— Млека!

— Нет молока, — развела руками жена кузнеца, выступая вперед и загораживая собою дочь. — Своя семья немалая, да вот людей напоили…

Офицер повернулся к солдатам и что-то приказал им. Те спрыгнули с коней, бросились кто в хату, кто в погреб, кто под навес. Тотчас из-под навеса, суматошно хлопая крыльями, начали вылетать куры. Прямо под копыта коней выскочил большой рыжий петух. Один солдат снял с плеча винтовку. Раздался выстрел. Раненый петух упал, потом вскочил и бросился обратно под навес. Незадачливый стрелок, подогреваемый насмешками остальных солдат, ринулся за ним.

Этот спокойный наглый грабеж казался настолько невероятным, что в первые мгновения и Николай Романович, и его жена, и женщины застыли как в столбняке: да возможно ли все это?..

Немцы деловито тащили из хаты, из погреба картошку, яйца, сало. Вскоре во дворе запылали небольшие костры, зашипели, запрыгали на сковородах кусочки сала, зафырчала яичница. Солдаты открывали ножами жестяные банки с консервами, отстегивали от ремней алюминиевые баклажки в зеленых чехлах Они расселись прямо на траве, а офицеру и его помощникам с нашивками на рукавах вынесли из хаты стол и скамейку.

Женщины хотели незаметно уйти, уже сделали несколько шагов к калитке, но долговязый часовой вернул их грозным окриком: «Цурюк!»

Офицер, покончив с едой, сказал:

— Я сделайт фото, как ми ест вас освобождайт и как ви радостно встречайт армия фюрера. На дорога!

Беженок, Николая Романовича, Алену Максимовну и Валю, выгнали на дорогу, подталкивая прикладами автоматов, поставили в ряд. Толстый офицер вертелся перед ними на коне, недовольно морщился:

— Ви плехо радовайсь! На ваш лицо мале счастья!

Не слезая с лошади, он начал наводить фотоаппарат. Девочка на руках у беженки вдруг заплакала.

— Не плакайт! — закричал офицер и подскочил к женщине. — Ви сривайт фото!

— Пан офицер, — взмолилась женщина, — дитя больное.

— О, доннерветтер! — выругался толстяк и, ударив женщину плетью по плечу, развернул коня и поскакал прочь. За ним последовали остальные немцы.

— Вот и познакомились с «освободителями»… Чтоб их, гадов, земля поглотила! — Кузнец еле сдерживал себя, сжав кулаки.

Внезапно в той стороне, куда ускакал отряд, послышался выстрел, другой, началась беспорядочная стрельба.

— Батюшки! — всплеснула руками Алена Максимовна. — Убивают кого-то…

— Э-э, нет, — возразил кузнец. — Похоже, им самим горящей головешкой в морду ткнули. — И добавил: — Однако с дороги нам лучше убраться.

Подавленные происшедшим, они вошли во двор и тут увидели Красулю. Корова ходила за плетнем между деревьев.

— А где же Кастусь? — забеспокоился Николай Романович. — Куда он мог пропасть?

— Неужто под перестрелку угодил? — Алена Михайловна побледнела.

— Нет, мама! Красуля пришла, когда нас на дорогу гнали, — сказала Валя. — Я слышала, как она мычала.

— Верно, дочка, и я слышал, — подтвердил кузнец. И задумался…

Беженки подождали еще немного — стрельба не возобновилась, и женщины, попрощавшись, ушли.

…Костя вернулся лишь к вечеру. На тревожные расспросы матери ответил коротко:

— Красулю искал.

Мальчик не стал оправдываться, молча выслушал упреки Алены Максимовны и сестер.

— Хорошенько отругайте его, мама! — суетился возле них Толик. — Еще и хворостиной погрейте, как меня, когда я гусей потерял. Так то гуси были, а не корова.

Отец курил, внимательно смотрел на старшего сына, не произнося ни слова. И только когда все улеглись спать, вызвал Костю во двор, сказал тихо:

— Пошли, посидим на бревнах, поговорим.

— Хорошо, папа. Я и сам понимаю: виноват.

— Ты винить себя не спеши, — прервал сына Николай Романович, усаживаясь поудобнее. Он поплевал на окурок, бросил его на землю и старательно растер каблуком. — Рассказывай все, как было, ничего не скрывай. — В голосе отца были спокойствие и непреклонность.

— Да что рассказывать, папа? — попытался увильнуть от разговора мальчик.

— Не хочешь? Ладно… — Кузнец помолчал. — Тогда отвечай на вопросы. Зачем сегодня раньше времени корову пригнал? Зачем тебе ножовка понадобилась?

Костя молчал.

— Я жду, — уже мягче сказал отец. — Где ты был, когда немцы приезжали?

— Следил за ними с сосны из леса.

— А потом бегал туда, где перестрелка была?

— Какая там перестрелка! — Широкие Костины брови насупились. — Просто один человек пальнул в гадов пару раз из самозарядки. Они пососкакивали с коней, залегли и палили почем зря в лес. Только какой толк в деревья стрелять? А офицера не воскресишь.

Отец достал кисет и свернул новую цигарку. Руки его заметно дрожали. Покурил в молчании, потом вдруг спросил:

— Куда спрятал винтовку?

Костя понял: отец обо всем догадался.

— Под большое вывороченное дерево, в ельнике…

— Сейчас пойдем, отдашь ее мне, — строго приказал отец. — И помни: если еще раз повторится такое…

— Папа! — перебил Костя. — Они же фашисты! Враги! Вон наш дом разграбили… Женщину — плеткой. Беженцев на дорогах расстреливают. Я…

— Ладно! — перебил Николай Романович. — А ножовку зачем брал?

— В старой ольхе дупло расширить, — признался Костя. — Десятизарядка туда не помещалась. Хотелось, чтобы она под руками была.

Кузнец встал с бревна, обнял сына за плечи, сказал:

— И все-таки пойми, Кастусь: война — это не игра. Дорого могли обойтись твои выстрелы. Попался бы им в руки, никого бы нас уже в живых не было…

Костя вздохнул. Хотя отец и простил, но с винтовкой — новенькой десятизарядкой с блестящим вороненым стволом и лакированным из карельской березы-чечетки прикладом — придется расстаться.