Я весь отдался северу (очерки)
Шрифт:
– Болен?
– Болен.
– Что болит, что чувствуешь?
– Подожди, сейчас соображу.
Проверил себя всего.
– Есть хочу.
Так два с половиной месяца и купался. Пропуски делал в дни сильных ветров, когда из дома к дому ходили с помощью протянутой веревки.
Осенью в Петербурге я почувствовал какое-то покалывание в груди. Мне посоветовали идти к доктору Науку. Сказали, что честный, внимательный и не очень дорогой – визит 1 рубль. Наук строго сказал:
– О таких вещах, как сердце, легкие, нельзя говорить легко, – и внимательно меня выслушал. –
Я, одеваясь, рассказал о купании со льдины.
– Раздевайтесь. – Снова стуканье, слушанье. – Вам родители дали громадный капитал – здоровье. Исключительное, крепкое. Вам его надолго хватит. Ваши дедушка и бабушка, вероятно, никогда не лечились?
– Дедушка, бабушка – староверы и не признают докторов. И мама говорит: «Если доктора позвать, он навыдумывает разных болезней».
– Права Ваша матушка. Передайте ей привет. Пусть и дальше живет дальше от докторов. Купаться Вы можете, только другому никому не советуйте, – для этого надо иметь ваше сердце. У вас накожные нервные боли. А надо ли художнику лечиться от нервов? Это может походить на лечение от талантливости.
Я оделся и протянул рубль за визит.
– Со здоровых не беру.
Лет через пять я почувствовал утром острую боль в спине. С трудом оделся и добрался до Наука. Больных было много.
– Вы так страдаете, что идите вне очереди, – предложили мне.
Прошел вне очереди. Доктор помог раздеться, провел рукой по позвоночнику. Все прошло, боли как не бывало.
– Вас надо горячим утюгом прогладить. Шляетесь, отнимаете время. Заплатите за визит, чтобы неповадно было напрасно ходить.
– Доктор, я был пять лет назад.
– Хотя бы десять. Раз здоровы, не ходите.
Доктор Наук взял мою одежду, выкинул на середину зала ожидания:
– Полюбуйтесь. Здоровый отнимает у вас, больных, время.
И стыдно было одеваться при дамах и хорошо ощущать себя здоровым. Одевшись, я крикнул в кабинет доктора:
– Спасибо, доктор!
Странички из дневника
Я ехал на юг. В Константинополе мне сказали:
– Вы удачно едете. Скоро зацветет миндаль, зацветет алоэ!
Миндаль, алоэ!
Звучит-то как. Наконец-то я увижу что-то красивое-красивое. Увижу самое прекрасное. Поехал дальше. Увидал. Цветет миндаль. Ну да, цветет. Красиво. Да, очень красиво. Вишни и яблоки тоже красиво цветут, даже лучше на яркой зелени и в голубом небе.
Миндаль на фоне белого неба. От мельчайшей пыли, наполняющей горячий воздух, небо кажется белым.
А вот – алоэ – молодец! Увидал я этого хулигана за городом. Обломанный палками прохожих, истерзанный, безобразный алоэ расцвел большим огнистым цветком.
Как будто хулиган, голый, избитый, остановился у ворот огорода и улыбнулся!
Улыбнулся так ярко, так хорошо, что весь стал красивым!
– Молодец, Алоэ! Цвети! Ты хорош и растерзанный! Твой цветок поет, звенит! Какое нам дело до выхоленных цветов, богатых садов! Цвети, выгнанный, оборванный, цвети, обломанный.
Стоило ехать на юг, стоило спешить, чтобы видеть,
как ты ярко, громко цветешь!В 1907 году, уезжая с Новой Земли, взял камешек и сказал:
– Новая Земля, этот камень брошу в Большой канал в Венеции. Не попал в Венецию. Камень был в Иерусалиме, у Мертвого моря, у прудов Соломона, в Хевроне. В Хеврон и Вильгельма не пустили. Я был к великому испугу каймакама (градоправителя). Оный дал переводчика, двух телохранителей. Камень был на пирамиде Хеопса, в Колизее, был в Афинах. Но не в Венеции. Обмануть Новую Землю? Оттолкнуть прижавшуюся к руке вольную птицу? Тогда и Солнце не обнимет!
С хорошим человеком послал камень, заказал сказать:
– Новая Земля! Не довез, возьми!..
Вспомнил случай на базаре в Архангельске. Торговля шла тихо, день не базарный. Две торговки ругались без сердитости, просто не о чем было разговор вести… Одна назвала другу – барыня! Ох! Обруганная вскочила, она от обиды просто задыхалась! – Врешь, врешь! Всю жизнь была честной женщиной!
Ни одного дня не была барыней!!! Ах! Хотелось поблагодарить торговку. А было это лет пятьдесят с гаком тому назад! У нас бар и чинов не считали людьми (!) У них души нет…
Середка сыта – концы играют, руки машут, ноги пляшут, язык песенки поет.
Семь человек – печка.
Горница с улицей не спорница: на улице мороз, в горнице поморозница.
Кинь кроху на лес, пойдешь и найдешь.
У скупа не у нета.
Меня скупым не зовут, а смогу ли напомнить новое? Встретилась старуха, спрашивает: – Што тебя не видать: ни в сноп, ни в горсть?
Спросил старика: – Што долго не заходил? – Заделья не было.
Пришел помор – капитан один. – Что жена не пришла? – Не выторопилась.
Ох, Петр да свет Васильевич! Не возьми в обиду, что поговорки кое-какие и идут кое-как. К слову, к месту бегут, выстраиваются… На поклон легки, на слово скоры, хороводы ведут, словами узор плетут. Только успевай записывай: откуда берут, куда кладут! Так и сказки: сижу пишу. Вдруг радио: ГОВОРИТ МОСКВА! Кто говорит: лучше этого слова и нет. А, знать, пора спать.
А бывало и так, что сказка не отпустит! Ежели я в бабкиной юбке с двумя самоварами полетел на Луну? Никакой остановки! Надо долететь, поглядеть и домой воротиться!
Часто бывает и так: легко пишется, да не легко печатается.
Выкинули «Уйма в город на свадьбу пошла». Нельзя «Соборна колокольня взамуж за пожарну каланчу пошла». Возмутились антирелигиозники. Колокола звонят.
Выкинули «Лётно пиво» – борьба с алкоголем. А я спиртного и не пью. (Вот как встречу 2000 год – выпью только виноградного). В Риме я хлестал! За обедом литр!
И цена ему была 8 к. Это было недавно – в 1907 году. Извините, Вы-то не запомнили. Без сказки «Лётно пиво» нет пояснения, как девки в гал вылетели!