Я выжил в Сталинграде. Катастрофа на Волге

Как уже отмечалось, личный архив Паулюса небогат, а других источников, иллюстрирующих процесс принятия решений командованием 6-й армии и освещающих вопросы руководства ее операциями, весьма немного. Поэтому остается только пожалеть, что Гёрлиц не поместил во второй части своей книги полные тексты всех использованных им документов. Я здесь имею в виду прежде всего записи бесед покойного фельдмаршала со своим сыном, а также заметки, предоставленные в распоряжение составителя генералом Шмидтом. Надо полагать, эти заметки главного советника Паулюса – начальника штаба 6-й армии, который в Сталинградском «котле» нес вместе с командующим армией основную ответственность за разработку и проведение в жизнь главных оперативных решений, содержат много ценных данных. По всей вероятности, именно точка зрения Шмидта предопределила в значительной степени характер комментариев Гёрлица. Поэтому составителю следовало бы свести воедино все имевшиеся у него высказывания Шмидта и полностью поместить их в книге. Так или иначе критически мыслящий читатель не получает исчерпывающего представления об этих двух важных источниках и лишен возможности проконтролировать работу составителя.

Военные историки считают, что Гёрлиц недостаточно компетентен в оперативных вопросах. В специальной литературе не раз указывалось также на многочисленные ошибки и неточности, допущенные составителем в описании событий [106] . Но, на наш взгляд, еще больше должен насторожить читателя тот факт, что Гёрлиц – этот публицист в роли ученого-исследователя – не обнаружил большого желания непредвзято проанализировать литературу о Сталинграде и соответствующие документальные источники во всей их совокупности. Обработав на скорую руку и опубликовав собранные материалы, он оказался не в состоянии прокомментировать их всесторонне с должной объективностью и с беспристрастием подлинного историка. Весьма примечательно, что Гёрлиц, затратив много труда на изыскания не известных дотоле источников и собрав ряд ценных фактических данных, не счел в то же время необходимым обратиться к одному из важнейших источников, который был для него вполне доступен: он не привлек к своей работе генерала Зейдлица и даже не проконсультировался с ним. Судя по всему, Зейдлиц был и остался в его глазах фрондером, бунтовщиком, нарушившим воинскую присягу, и к тому же одним из подчиненных командиров соединений, не игравшим самостоятельной роли и не обладавшим достаточно широким кругозором, – одним словом, человеком, мнение которого можно не принимать в расчет. Однако по соображениям объективности и, более того, элементарной порядочности Гёрлицу следовало бы, во всяком случае, поинтересоваться точкой зрения Зейдлица, который, командуя под Сталинградом армейским корпусом, был одним из главных участников сражения и вдобавок принадлежал к числу наиболее опытных генералов германской армии. Вместо этого составитель некритически воспроизвел в своей работе бытующую в немецкой литературе о Сталинграде ложную трактовку роли Зейдлица, да еще и от себя добавил в его адрес несколько пренебрежительных слов. При этом он с подозрительной поспешностью сослался на сомнительную и, по сути дела, продиктованную личными соображениями характеристику Зейдлица как человека, которую дал Герман Теске в своей книге, вышедшей в свет значительно раньше. Кстати сказать, Гёрлиц приводит это место из книги Теске и в посвященной Сталинграду главе, написанной им для сборника «Решающие битвы Второй мировой войны», где оно уже совершенно не ко двору [107] . Этой предвзятостью [108] Гёрлица и объясняется то обстоятельство, что, публикуя и комментируя материалы из личного архива Паулюса, он совершенно недостаточно освещает и первую, решающую фазу Сталинградской битвы, и ее позорный завершающий этап, который столь серьезно компрометирует командование 6-й армии. Но ведь именно в этих вопросах свидетельство генерала Зейдлица было бы особенно ценным и, вне всякого сомнения, помогло бы ученому-исследователю, владеющему острым скальпелем историко-критического анализа.

Надо сказать, что составитель щедро приводит в своем труде самые разнообразные детали, почерпнутые им из литературы о Сталинграде, а также детали из биографий упомянутых выше генералов и старших офицеров 6-й армии, относящиеся главным образом к их служебной карьере. Однако все это едва ли имеет существенное значение для исторической оценки сталинградской трагедии и для более глубокого понимания поставленных ею проблем. Гёрлиц подошел к ним поверхностно и не смог творчески переосмыслить немецкую литературу о Сталинграде, которая уже доказала с достаточной убедительностью, что к анализу и оценке битвы на Волге нельзя подходить исключительно с военно-стратегической точки зрения, как это неоднократно имело место ранее (и как делает это сам Гёрлиц, рассматривающий предмет своего исследования лишь в этом ограниченном аспекте).

Метод, не имеющий ничего общего с наукой, и, в частности, неоднократно подчеркнутое пренебрежительное отношение к имеющимся свидетельствам очевидцев и «воспоминаниям бывалых людей» чаще всего мешают Гёрлицу проникнуть в самую суть сталинградской проблематики. Чем объяснить подобное высокомерие? Что побудило составителя попросту отмахнуться от многих источников, в том числе и от важных свидетельств современников и непосредственных участников событий? Воспоминания очевидцев при всех их субъективных оценках и заблуждениях заслуживают самого пристального внимания не только потому, что они передают дух времени, колорит эпохи и неповторимые, единственные в своем роде, личные впечатления, которые всегда поучительны сами по себе. Они являются также важными историческими источниками в собственном смысле слова, хотя и нуждаются в самой тщательной проверке, в процессе которой исследователь должен подвергнуть их строгому критическому анализу. Гёрлиц же вообще открещивается от этой категории источников, не давая себе труда по-настоящему в них разобраться. Но даже ошибки и субъективные суждения участников событий могут сослужить добрую службу подлинному исследованию и подвести его к правильным выводам. Публикуя документы из личного архива Паулюса, Вальтер Гёрлиц начисто отказался от этого, и с тем большим основанием мы можем усомниться в том, что он вообще оказался в состоянии критически и с должной объективностью подойти к «показаниям» своих «коронных свидетелей – покойного фельдмаршала Паулюса и его бывшего начальника штаба Шмидта».

Ниже мы более подробно остановимся на вопросе о том, как далеко отходит Гёрлиц от исторической правды, анализируя отдельные критические фазы Сталинградского сражения. Предварительно нам хотелось бы сформулировать несколько принципиальных замечаний по поводу его методических ошибок и одностороннего предвзятого подхода к событиям.

Гёрлиц, конечно, прав, утверждая, что ныне нельзя задним числом оценивать оперативные решения, принятые в Сталинградском «котле», лишь с точки зрения немецкого движения Сопротивления или, говоря точнее, измерять его масштабами ту моральную и политическую ответственность, которая легла на командование 6-й армии. «История последней войны, – пишет Гёрлиц, – отнюдь не определяется лишь тем, что сделал каждый из ее участников для ее скорейшего окончания» [109] . Это, конечно, верно. Но составитель сборника «Я выполняю приказ» так и не понял, что стратегическая обстановка, в которой оказалась 6-я армия под Сталинградом, приобретала совершенно специфический характер и властно требовала необычных решений. Дело было не в том, чтобы генералы, стоявшие во главе 6-й армии и ее соединений, стали политическими бунтовщиками. Но каждый из них, принимая решения, обязан был спросить себя, совместимы ли они с его воинской честью и человеческой совестью. От этого и зависело все. Генерал Зейдлиц отнюдь не призывал в те дни своих подчиненных последовать примеру Йорка под Тауроггеном – он вспоминал о смелом прорыве немецких войск под Бржезиной в Польше в осенней кампании 1914 года. Правда, о примере Йорка думал тогда полковник Зелле, а лидеры Сопротивления [110] – посол фон Хассель, генерал-полковник Бек, Карл Гёрделер и их друзья и единомышленники – действительно были глубоко разочарованы тем, что командующий 6-й армией «не воскресил дух Йорка под Сталинградом» [111] ; под этим они, естественно, имели в виду, что Паулюс будет действовать на свою ответственность, повинуясь лишь голосу своей совести. Вот почему совершенно неправильно говорить в данном случае o «творимой легенде», как это делает Гёрлиц, который вдобавок ломится в открытые двери, пространно доказывая, что историческая параллель между Сталинградом и Тауроггеном не выдерживает критики. Другое дело, что Паулюс, судя по всему, ничего не знал о мыслях и чаяниях участников немецкого Сопротивления и о надеждах, которые они на него возлагали [112] .

Как бы то ни было, Гёрлиц слишком уж упрощает свою задачу историка, называя «посмертной профилактикой» (словечко-то какое!) правильные выводы из обстановки, к которым в действительности уже тогда пришли многие немцы в тылу и на фронте (и не в последнюю очередь в Сталинградском «котле»). Итак, Гёрлиц не принимает всерьез людей, думавших в те дни иначе, чем командование 6-й армии, и питавших иные надежды. Более того, он, как видно, считает их дурачками. Истинные намерения и образ мыслей Гёрлица особенно проявляются в нелепом и бестактном сравнении Паулюса с Беком. Он сознательно закрывает глаза на то, что оба генерала придерживались прямо противоположных взглядов в ключевых проблемах своей эпохи. Трудно представить себе более несхожих людей! С одной стороны – Бек, выдающийся военный деятель, последний из начальников германского генерального штаба, в подлинном смысле слова соответствовавший занимаемой должности; человек, который во имя своих убеждений отказался от поста и до конца бестрепетно боролся против национального бедствия, разоблачая губителей немецкого народа, многосторонне одаренный человек, сочетавший достоинства военного и гражданина с глубоким пониманием уроков истории.

С другой стороны – Паулюс, службист, мир которого был ограничен рамками полученных свыше приказов; лично порядочный, но ограниченный человек, считавший поначалу войну с Россией делом нужным и справедливым, всерьез веривший, что большевистское государство и впрямь рухнет под первыми ударами, как карточный домик, и вплоть до страшного конца в Сталинградском «котле» хранивший верность Гитлеру (о чем свидетельствуют, во всяком случае, его последние радиограммы) [113] .

Гёрлиц, взяв на себя роль биографа Паулюса и комментатора документов из его личного архива, не просто посвятил себя служению истории, как это можно было бы предположить. Его труд – это не только исследование, но и неприкрытая попытка извратить события прошлого. Явно переоценив свои возможности, Гёрлиц доходит в этой апологетике до утверждения, что в катастрофической обстановке, сложившейся по вине Гитлера, командование 6-й армии, будучи лишь частью гигантской военной машины, по сути дела, не могло поступать иначе и, более того, в конечном счете действовало правильно, поскольку-де стратегические соображения требовали пожертвовать немецкой группировкой на Волге. Зарубежные военные историки особенно остро реагируют на подобные попытки реабилитировать задним числом нацистское государство и его методы ведения войны. Так, швейцарский журнал «Альгемейне швейцерише милитерцейтшрифт» прямо писал о том, что Гёрлиц в своей книге явно преследует цель оправдать в глазах потомства действия командующего 6-й армией и решения, принятые им в Сталинградском «котле» [114] . Осудив для отвода глаз общий план большого летнего наступления 1942 года и признав, что оно преследовало стратегически недостижимые цели, составитель и редактор сборника «Я выполняю приказ» в то же время неуклонно и последовательно оправдывает действия и решения командования 6-й армии на всех этапах Сталинградской битвы, за исключением одной лишь последней недели января 1943 года. Он даже не допускает, что тогда можно или нужно было действовать иначе. «Ни одному командующему армией в вермахте в одиночку не под силу было остановить колеса гигантской военной машины со столь необычной системой управления», – поучает Гёрлиц читателя в тоне, не терпящем возражений [115] . В другом месте он заявляет, не утруждая себя доказательствами, что, дескать, на войне подчас трудно осуществить на практике самые бесспорные теоретические положения.

И, оперируя подобными прописными истинами, он пытается обосновать и развить некоторые аргументы, позаимствованные им в бумагах покойного Паулюса! Немудрено, что в результате он пасует перед сложными проблемами, которые ставит историкам Сталинградская битва, и, в частности, не может до конца разобраться в проблеме ответственности командования, которая в данном случае – хочет он того или нет – не исчерпывается категориями узкопрофессионального мышления отдельных военачальников, каковы бы ни были их полководческие таланты.

История сама подтвердила правоту тех немногих немцев, которые в ходе войны умом и сердцем поняли, что в сложившейся беспрецедентной обстановке нельзя больше плыть по течению, и отказались безропотно повиноваться. Такие люди были и в армии, окруженной под Сталинградом. Их глазами и следовало Гёрлицу взглянуть на слова и дела невольных участников трагедии, разыгравшейся на берегах Волги. Гёрлиц спешит простить то, что можно лишь понять. Он сознательно закрывает глаза на исключительный характер всей сложившейся тогда обстановки или, во всяком случае, не делает из нее соответствующих выводов. В этом главная причина всех недостатков его труда, всех пробелов в изложении событий и ошибок в их трактовке. Такой односторонний, предвзятый подход к историческому анализу не мог не сказаться самым плачевным образом на книге, которая была, по-видимому, задумана как серьезное исследование.

О характеристике фельдмаршала

С изложенными выше оговорками и отвлекаясь от некоторых бьющих на дешевый эффект приемов из арсенала журналистики, следует все же признать определенные достоинства за биографией Паулюса, в которой Гёрлиц характеризует покойного фельдмаршала как человека и как солдата. Работая над этой биографией, занимающей в книге около 80 страниц, автор использовал множество источников, в том числе и неопубликованные документы из фамильного архива Паулюсов. К сожалению, работа Гёрлица оставляет впечатление незаконченности. Автор рассказал лишь о части жизненного пути Паулюса, доведя изложение событий лишь до его сдачи в плен. Расставаясь с фельдмаршалом на страницах книги, неосведомленный читатель убежден, что Паулюс сдался в плен с чистой совестью. На самом же деле душу его уже тогда терзали мучительные сомнения и роковые вопросы. Гёрлиц лишь скороговоркой, мимоходом говорит о выводах, к которым впоследствии пришел злополучный командующий, осознав, что и на нем лежит доля вины за гибель его армии. Но как раз эти мысли Паулюса заслуживали бы более серьезного и детального анализа.

Гёрлиц испытывает вполне понятную человеческую симпатию к неудачливому полководцу, которого судьба подвергла таким тяжким испытаниям; стремление автора разобраться в причинах, определявших поступки Паулюса, оградить покойного от необоснованных упреков и огульных обвинений задним числом само по себе столь же оправданно, сколь и похвально. Составитель сборника документов из личного архива Паулюса в своем биографическом очерке дал более верную психологическую характеристику фельдмаршала, чем большинство других исследователей. Он своевременно напомнил о том, что нельзя рассматривать взгляды и поведение Паулюса, совершенно не учитывая всей сложившейся обстановки, и тем более нельзя возлагать на него всю полноту ответственности за случившееся. Автор убедительно показал (и в этом его бесспорная заслуга), что подобный подход ведет к односторонней, неправильной оценке событий. Но, опровергая, к удовлетворению читателя, некоторые скороспелые выводы, Гёрлиц сплошь и рядом ломится в открытые двери: в серьезных исследованиях, посвященных Сталинградской битве, едва ли можно встретить утверждения о том, что Паулюс был плохим военачальником и что, бездумно и беспрекословно повинуясь приказам Гитлера, он либо шел на постыдную сделку с совестью, либо оказался просто-напросто шкурником и трусом, спасовавшим в самый ответственный момент, когда надо было действовать на свой страх и риск ради спасения окруженной армии. Никому не приходило в голову сомневаться в личной порядочности покойного фельдмаршала! Но это вовсе не означает, что командующий 6-й армией обладал незаурядным военным талантом или, во всяком случае, достаточным боевым опытом – одним словом, теми качествами подлинного полководца, которые позволили бы ему найти выход из исключительно сложной, беспрецедентной стратегической обстановки, сложившейся под Сталинградом. Нет, Паулюсу не дано было стать выдающимся полководцем, и лучшее тому свидетельство – его биография.