Я - Златан
Шрифт:
Один неприятный случай произошел со мной в универмаге Уэсселс недалеко от Ягерсру. Но, откровенно говоря, я это заслужил. Мы с другом нарядились в огромные зимние пуховики посреди лета (полный трындец, конечно), а под этими куртками у нас было 4 ракетки для настольного тенниса и ещё всякий разный хлам, который мы стырили. «Так, ребятки, за это надо платить», — сказал охранник, который поймал нас. Я вытащил несколько пенни из кармана: «Вот этим?» Парень оказался лишён чувства юмора, поэтому с тех пор я решил быть более профессиональным. И я так предполагаю, я стал довольно искусным маньяком в конце концов.
Я был хилым ребёнком. Зато у меня был большой нос, и я шепелявил, поэтому ходил к логопеду. Женщина приходила в мою школу и учила меня говорить букву С, а я считал
Мы жили на четвертом этаже в доме по Кронмэнс-Роуд, и атмосфера там была не особо дружественной. Никто никогда не спрашивал: «Как твои дела, малыш Златан?», ничего подобного. Если у меня были какие-то проблемы с домашкой, никто из взрослых не помогал. Я был сам по себе, даже пожаловаться было некому. Нужно было просто стиснуть зубы, хотя вокруг был хаос, драки и мелкие потасовки. Конечно, иногда хотелось хоть какого-нибудь сочувствия. Однажды я свалился с крыши в детском саду. У меня был фингал под глазом, я побежал домой в слезах, надеясь, что кто-то погладит меня по головке, скажет хоть пару добрых слов. А вместо этого я получил пощёчину.
— Что ты делал на крыше?
Это было как-то не очень похоже на «Бедняга, Златан». Это больше напоминало: «Чёртов идиот, лазает он по крышам. Получи оплеуху». Я был в шоке и убежал. У мамы не было времени на утешения. Она работала уборщицей, изо всех сил пыталась заработать денег. Она была настоящим борцом. На остальное её просто не хватало. Ей вообще приходилось нелегко, ведь у нас у всех характеры не ахти. Беседы в нашем доме нельзя было назвать нормальными, в других шведских семьях было по-другому. Что-то вроде «Дорогой, не мог бы ты передать мне масло» вы бы не услышали, скорее: «На, возьми своё молоко, придурок!» . В доме то и дело грохотали двери, а мама плакала. Она много плакала. Я люблю её. У неё была трудная жизнь. Она убиралась по четырнадцать часов в день, а иногда мы ходили следом, выбрасывая мусор из баков и всё в таком духе. Так мы получали немного карманных денег. Но иногда мама выходила из себя...
Она била нас деревянными ложками. Иногда они ломались, и я должен был пойти и купить новые, как будто это была моя вина, раз ложка об меня сломалась. Я помню один такой день. Я бросил кирпич в детском саду, а он как-то отскочил и разбил окно. Мама всполошилась, когда узнала об этом. Всё, что стоило денег, заставляло её волноваться, и она ударила меня ложкой. Бам, бум. Было больно, и ложка, кажется, снова сломалась. Я не знаю. Как-то раз дома не было ложек, и тогда мама пришла за мной со скалкой. Но я удрал и рассказал об этом Санеле.
Санела — моя единственная родная сестра. Она на два года старше. Она девчонка бойкая, думала, что мы должны в некоторые игры играть вместе с мамой. Чёрт, разрази меня гром! Сумасшедшая! И мы пошли в магазин, купили связку тех ложек, совсем дешёвых, и вручили их маме в качестве рождественского подарка.
Я не думаю, что она оценила иронию. Ей было не до этого. На столе должна была быть еда. И она отдавала этому все силы. Дома нас была целая куча, ещё же мои сводные сёстры, которые позже исчезли и оборвали с нами все контакты, мой младший брат Александр, которого мы звали Кеки. Денег, конечно, не хватало. Да ничего особо не хватало, поэтому старшие заботились о младших, иначе было нельзя. Было много лапши быстрого приготовления и кетчупа. Иногда мы ели у друзей или у моей тёти Хэнайф, которая жила в том же доме. Она ещё раньше нас переехала в Швецию.
Мне не было даже двух лет, когда мои родители развелись, поэтому я об этом ничего не помню. Быть может, это и хорошо. Говорят, брак был так себе. Родители постоянно ругались, да и поженились-то они только для
того, чтобы мой отец мог получить вид на жительство. Естественно мы остались с мамой. Но я скучал по отцу. У него всегда была какая-то движуха, с ним было весело. Мы могли видеться с ним в любой уик-энд, он обычно приезжал на своём стареньком синем «Опель Кадет», и мы шли в парк Пилдам, или на остров Лимхамн, чтобы поесть гамбургеров и мягкого мороженого. Как-то раз он решил шикануть и купил каждому из нас по паре Nike Air Max, крутые кроссовки, да и стоили они реально дорого, больше тысячи крон. У меня были зелёные, у Санелы — розовые. Ни у кого во всём Русенгорде таких не было, и мы чувствовали себя офигенно. С папой было здорово, он нам ещё давал немного денег на пиццу и колу. У него была приличная работа и только один сын, Сапко. А для нас он был весельчаком-папой на выходные.Но всё меняется. Санела была отличной бегуньей. Она была самой быстрой в беге на 60 метров во всём Сконе (прим. автора — регион на юге Швеции), и папа был горд как павлин, он постоянно заставлял её тренироваться. «Отлично, Санела, но ты можешь лучше», — сказал он. Это было в его духе: «Лучше, еще лучше, не останавливаться на достигнутом» — и на этот раз я был в машине. Отец запомнит это именно так в любом случае, но он заметил это сразу. Что-то было не так. Санела была тиха. Она сдерживала плач.
— Что случилось?, — спросил он.
— Ничего, — ответила она, но он спросил снова, и только тогда она всё рассказала.
Мы не должны говорить об этом детально, всё-таки это история Санелы. Но мой отец…он как лев. Если что-то случается с его детьми, он психует, особенно когда дело касается Санелы, его единственной дочери. Это превращалось в настоящий цирк с допросами, расследованиями, спорами и прочей ерундой. Многого из этого я не понимал. Мне ведь исполнилось всего 9.
Это было осенью 1990-го, они мне ничего не говорили. Но у меня были свои догадки, конечно. Дома был бардак. Не в первый раз, надо сказать. Одна из сводных сестёр употребляла наркотики, что-то тяжёлое, и держала их дома, в тайниках. Вокруг неё всегда был какой-то хаос, звонили какие-то мерзкие люди, было страшно, что с ней что-то случится. В другой раз маму арестовали за сокрытие ворованных украшений. Какие-то друзья сказали ей: «Возьми эти ожерелья!», а она так и сделала. Она не понимала. Но эти вещи были краденные, и вскоре прибыла полиция, и взяла маму. Я до сих пор помню это странное чувство неопределенности:
«Где мама? Почему она ушла?»
После случившегося Санела снова плакала, и я просто убежал. Я слонялся где-то на улице или играл в футбол. Не сказать, что я был лучше других сложен, или более перспективен. Я был всего лишь одним из ребят, которые пинали мяч, быть может, даже чуть хуже. Но периодически у меня возникали вспышки немотивированной агрессии. Я мог головой кого-нибудь боднуть, или даже на партнёров по команде накинуться. Но у меня был футбол. Это было то, что мне нужно. Я играл всё время, во дворе, на поле, во время школьных каникул. В то время мы как раз пошли в школу имени Варнара Райдена. Санела в пятый класс, я в третий, и никто не сомневался, кто из нас был прилежным учеником! Санела повзрослела раньше, стала для Кеки второй мамой и заботилась о семье, когда сёстры уехали. Она взяла на себя огромную ответственность. Она была примером. Она не была из тех, кого вызывает на ковёр к директору, поэтому когда нам позвонили, я сразу забеспокоился. Вызвали нас обоих. Если бы вызвали только меня, то это было бы обычным делом. Но тут я и Санела. Кто-то умер? Что вообще происходит?
У меня болел живот, и мы шли по коридору. Это было то ли поздней осенью, то ли зимой. Я был словно парализован. Но когда мы зашли в кабинет, я обрадовался, ведь рядом с директором сидел мой отец. Где папа, там обычно веселье. Но весело не было. Обстановка была очень жёсткой, очень официальной, посему я чувствовал себя неловко, и, честно говоря, я даже не понял большую часть того, что было сказано. Понятно, что это было о маме и папе, и приятным уж точно никак не являлось. Только сейчас, спустя многие годы, когда я работаю над этой книгой, части паззла находят своё место.