Я знаю, что видел

– Нее? Вы сказали нее? – переспрашивает она, вздернув брови.

Киваю.

– Женщину. В доме. Видел, как ее душили. Ее парень.

Они снова переглядываются. Тишина нарастает, ширится, пока не заполняет собой все пространство. Он растерян и раздражен – на себя и на меня, – потому что чего-то не понимает.

– Допрос окончен. На моих часах двадцать два двадцать два, – говорит он и нажимает кнопку на аппарате.

– Что происходит? – спрашиваю я.

Они многозначительно смотрят друг на друга.

– Сейчас мы снова позовем сержанта, он с вами пообщается. Вам может понадобиться попечитель, – говорит женщина и резко встает со стула.

Я уже забыл, как ее зовут.

– Попечитель? Но я не ребенок. Стойте. Я ведь не сумасшедший. Может, я и выгляжу не очень, но здесь все в порядке, – показываю на свой правый висок.

– Это не займет много времени, но лучше бы вам ничего не говорить, пока он с вами не пообщается. – Она открывает и держит дверь, приглашая меня выйти.

Меня проводят обратно в камеру и оставляют ждать. Они обеспокоены моим ментальным здоровьем. На улице со мной такое случается каждый день. Даже когда люди проходят мимо, зажав рот и нос руками, в их глазах читаются жалость и презрение. Но здесь у меня есть право голоса. Я имею возможность говорить и быть услышанным. Они должны меня слушать. А после этого вы никак не сочтете меня безумным, уж поверьте.

Слышу, как со стуком распахивается дверь камеры.

– Мистер Шют, я сержант следственного изолятора.

Поднимаю голову и вижу офицера, с которым уже встречался. Встаю, чтобы при разговоре с ним быть на равных.

– Всего пара вопросов, – говорит он, нервно почесывая светлую щетину.

Даю ему озвучить все, чтобы потом ответить сразу. Никаких подтекстов в них нет.

– Вы сейчас проходите или проходили ранее лечение от психических заболеваний?

– Нет.

– Вы когда-либо проходили принудительное лечение от психических заболеваний?

– Нет.

– Вы когда-либо совершали попытки самоубийства или, возможно, ощущаете тягу к самоубийству прямо сейчас?

– Нет.

– Хорошо. Думаю, экспертиза психиатра здесь не потребуется.

Меня возвращают в комнату для допросов, и на этот раз я запоминаю их имена: Рэйчел Блэйк, не Рошель. И Саймон Конвэй, оба – детективы-инспекторы. Допрос начинается заново. Первые фразы звучат ровно так же, как и в тот раз, словно я попал в компьютерный глюк: представление, предостережение, право на адвоката, все заново разъясняется. На них я не смотрю, концентрируюсь на собственных пальцах.

– Прямо перед перерывом, – говорит Рэйчел Блэйк, – вы рассказали нам, что стали свидетелем нападения. На женщину.

– Да, – отвечаю.

Я все еще озадачен: почему они вдруг решили, будто я психически нездоров. Ничто из того, о чем спрашивал сержант, на это не указывало.

– Так вот, об этом я спрошу вас позднее. А сейчас хочу поговорить о нападении на джентльмена по имени Кеннет Сквайр. Вам знакомо это имя? – спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я.

Это явно ошибка.

– А кто это?

– Человек, такой же, как и вы, так скажем, без постоянного прибежища. Сейчас покажу фотографию. Подозреваемому продемонстрирован вещдок РБ/один, фотография жертвы. Узнаете его?

Гляжу на картинку, и кровь стынет в жилах. Вне всякого сомнения, это тот человек из парка, пьянчуга. На фотографии его лицо с закрытыми глазами. Горло пересекает длинный хирургический шрам. Но это точно он.

– Э-э-э, да. Я. Но. Нет, я его на самом деле не знаю, но на фотографии узнаю, – медленно выдавливаю я.

– Откуда? – бесстрастно продолжает Блэйк.

– Точно не скажу. Встречались где-то.

Она не останавливается:

– Мистера Сквайра нашли сегодня утром в Гайд-парке. Ему было нанесено ножевое ранение в шею, и он бы умер, если б его не обнаружил человек, вышедший на пробежку. У вас есть предположения, как он мог получить это ранение?

– Нет, – отвечаю я.

– Рассечение над глазом, мистер Шют. Откуда оно у вас?

Касаюсь шрама пальцами. Швы гордо выпирают наружу, и я сдерживаюсь, чтобы не почесать.

– Упал, – отвечаю я.

Они знают больше, чем говорят, но в данный момент мне неведомо, что они знают или откуда.

– Упали где? – спрашивает Блэйк, голос у нее ровный и уверенный.

– Я не знаю. Такие, как я, часто падают. Мы падаем, встаем, снова падаем. В Восточном Даличе? Может, Камберуэлле. Не разберешь.

– Ксандер, вы все понимаете. На самом деле вы уже проговорились – полицейскому, который вез вас в больницу, – что упали в Гайд-парке.

Память о том разговоре у меня крайне обрывочная. Возможно, я бы и мог сказать это полицейскому; вероятно, так и сделал, но не помню.

– Значит, так и есть, – отвечаю я, спрятав кулаки под стол.

– Есть ли причина, по которой вы могли об этом не помнить? Это же случилось сегодня, – продолжает Конвэй.

– Сотрясение мозга, – предполагаю я.

– Сотрясение? – переспрашивает Блэйк. – Не амнезия?

– Я забыл. Что еще вам сказать? Я ударился головой. Меня отвезли в больницу. А вы закидываете меня вопросами, что и как было, как я должен все упомнить?

Конвэй ерзает на стуле.

– Если мы исследуем вашу одежду, найдем ли на ней следы крови, принадлежащей жертве?

– Нет, – говорю я и тут же повторяю с большей уверенностью, потому что никакой его крови на мне быть не может: – Не найдете. Проводите ваши тесты и, пожалуйста, отпустите меня.

Мой ответ как будто успокаивает Блэйк, и она многозначительно кивает Конвэю.

– Хорошо, только еще кое-что перед тем, как закончить допрос. Вы сказали, что стали свидетелем убийства, – произносит он.

Что бы его ни мучило, оно рассосалось, как утренняя дымка.

Мой мозг указывает мне молчать, иначе я оговорю себя. Из ничего сошью на себя дело. У них ничего нет. Они даже не знают о той женщине. Они не могут меня приплести. И тут меня осеняет: я-то думал, меня задержали за то, что случилось с ней. Столь простое и глупое заблуждение подвело меня к катастрофической ошибке. Я решил, что она все еще жива, потому что меня арестовали не за убийство. Но теперь вполне может оказаться, что она мертва.

Если ее тело найдут, что тогда? Что, если кто-то меня видел? Что, если я оставил там где-то свои отпечатки? У них теперь, после задержания, есть мои отпечатки, а повсюду на месте преступления будут следы моей крови из раны над глазом. Они пригвоздят меня к стенке. Я знаю, как это работает. Надо что-то сказать. Да и все равно я уже ввязался. Сразу же сообщил им о том, что видел, как напали на женщину, и обратно уже никак не отмотать.

– Да, – говорю я.

И, не успев опомниться, выкладываю им про убийство. Про прихожую с викторианской плиткой, абажуры Тиффани. Шелковый ковер, на котором я лежал. Как вошла пара, и голос у нее был звонкий, как стекло. Как я прятался, пока они пили, а затем спорили. Как она лежала истерзанная на ковре. Как он бежал. Как бежал я.