Я знаю точно: не было войны

— Аркадий Арамович Григорянц? Я ведь прав? — голос особиста казался каким-то глуховатым, скользким, совершенно слизким, напоминающим тропу в суглинке после проливного дождя. Да и вся его фигурка, закрученная вокруг массивного письменного стола, казалась таким же скрученным слизняком, забравшимся на твой виноградник непрошенным гостем. Однако в этом кабинете именно Корнеев был хозяином. Именно тут он распоряжался судьбами людей, которым не повезло оказаться под пристальным взором молодого защитника революции.

— Так точно. Вы просили меня зайти.

— Я приказывал вам зайти, — почти безразличным тоном произнес Корнеев. — Но вы не слишком-то спешили. Согласитесь, для комсорга части опаздывать по приказу органов не слишком-то вежливо.

— Меня вызывал к себе командир части. — Аркадий чувствовал, что начинает вскипать.

— Ладно. Ладно. Не кипятитесь. К командиру. Так к командиру. Понимаю. Заняты. Очень. На пару вопросов. Ответите. И свободны.

Макар Корнеев когда становился злым ничем свою злость и раздражительность старался не выдавать. Вот только говорить начинал короткими рубленными фразами, состоящими из одного–двух слов. Он не так давно в органах, но привык, что его слушают с опущенными глазами и стараются не возражать. Кроме Могилевчика. Но даже командир части никогда не ставил особиста на место при подчиненных, только с глазу на глаз. А тут молодой парень, который в армии всего ничего, а уже нос задирает. Ничего, сейчас начнет сопли вытирать.

— Я тут анкету вашу просматривал. Кое-что заинтересовало. Присаживайтесь. Будем разговаривать.

Аркадий сел на табурет напротив особиста. Табурет — это не стул. Если следователь по зубам съездит, с табуретки упал и предмет обстановки цел. А вот стул — он и поломаться может. Так что табурет в этом кабинете самое то, как и стул хозяина кабинета, такой еще называют венским, с высокой спинкой и округлым седалом. Простой и удобный.

— Родители.

— Что родители?

— Кто ваш отец.

— В анкете указано: сапожник.

— Простой сапожник.

— Простой сапожник.

— У него никогда своей мастерской не было?

— Почему? На себя работал.

— И работников у него не было? Одного? Двух? Или пятерых?

— Когда ребенком был — помогал ему в мастерской. А работу отец делал сам. Так что я не работник. И брат меньший ему помогал. Алексей. Но не работал.

— Учился делу?

— Нет. Он сейчас в школе еще учится.

— Значит, Арам Григорьянц — простой сапожник?

— Арам Кардгян. Мы с отцом давно не живем. Фамилия матери.

— Почему расстались?

— Это у родителей спросите. Не у меня.

— Отец детям помогает?

— Нет. Он беден.

— Неужели у армян отцы забывают детей?

— Не забывает. Но помочь не может. Это разные вещи. Он был ранен в боях с басмачами.

— Вот как? — Корнеев изобразил удивленное лицо.

— Командовал отрядом красногвардейцев. Под Бухарой тяжело ранен. Трудится. Но здоровье слабое.

— И ваша мать его оставила?

— А вам-то что с этого?

— Молчать! Вопросы. Задаю. Я!...

Особист громыхнул кулаком по столу. Ему хотелось громыхнуть по роже этого молодого армянчика, наглого не по годам. Но пока что было не за что. Пока что…

— Кто ваша мать?

— Нас в семье пятеро: три брата и две сестры. Она детей растит. Подрабатывает. Шьет. Стирает. Убирает у кого надо. Как-то справляется.

— Так это ее фамилия Григорянц?

— Так точно.

— Скажите. Это верно? У армян. Фамилия с -ц на конце — княжеская?

— Так говорят. Только это не так. Так раньше было. Лет сто назад.

— Так ваша мама не княжна? Бывает такое. Вышла княжна замуж за ПРОСТОГО сапожника.

На слове «простого» Макар сделал особое ударение.

— Ее отец тоже был простой сапожник. Мать — швея. Она шить и научила.

— Кругом простые сапожники и швеи?

— Так точно.

— Хорошо. Можете идти. Но если вы что-то скрыли…

И особист Корнеев нехорошо улыбнулся — криво, зло. Аркадий тут же понял, что имеет в этом хорькообразном человечке опасного врага. Да нет. Не только врага всех в части. Но теперь и его личного врага, который еще попьет ему немало крови и нервов.

Глава двенадцатая. А может, это любовь?

Глава двенадцатая

А может, это любовь?

Моня и Арончик встретились вечером — на следующий день после того, как молодой человек съездил за документами и какими-то вещами в Винницу. Летний вечер был ласковым, но дело уже неотвратимо шло к осени и ближе к ночи становилось холоднее. Вечерние сумерки шли откуда-то с холмов, а на румынской стороне было еще чуть светлее. Солнце практически закатилось за горизонт, окруженное нежным розовым отсветом тонких перистых облаков. Они направлялись к набережной — одной из самых красивых улиц города. Вековые липы бросали густые тени, в которых так уютно было прятаться влюбленным, стройные пирамидальные тополя, и раскидистые ивы у реки делали набережную еще более уютной и спокойной. Ветер нежно перебирал листья деревьев, создавая ненавязчивый шепоток, в который так и хочется вслушиваться. Горько пахнут поздние травы, недавно скошенные аккуратным служителем парка. И этот запах смешивается в одуряющий аромат с легкой речной прохладой, такой долгожданной в еще жаркое летнее время. Сейчас эта прохлада может показаться излишней, но влюбленным не до того. У них свои дела, которые не зависят ни от погоды, ни от государственного строя, ни от чего-то еще. И атмосфера этой поздней летней любви пропитывает набережную, как пропитывает даму высшего света аромат духов от Шанель.

Арон в ослепительном белом костюме, легком, хорошо сшитом, сидевшим на нем, как влитой. Он не был красавцем, но по мнению девушек был парнем видным и интересным. Может быть, его немного портили безвольные губы с опущенными вниз уголками, да еще крупный нос, придававшие лицу выражение постоянного ожидания неприятностей, но кто-то посчитал бы такое выражение «байроновским». В нем действительно было что-то от героев давно минувшей эпохи: деликатность, воспитанность, умение держать себя, ощущение мужской сдержанной привлекательности, и в тоже время ощущение какого-то трагического рока, который витает над ним. Ну чем тебе не Чайльд Гарольд, только в еврейской телесной оболочке?

Монечка оделась на свидание достаточно легкомысленно — она была в легком белом платьице в мелкий сиреневый горошек, в руках нервно сжимала маленькую сумочку, последний писк могилевской моды — эту сумочку Моня позаимствовала на время свидания у своей школьной подруги и теперь больше всего боялась ее потерять. Сестры называли ее еще Моня-растеряша, она постоянно что-то где-то забывала.

Ривка увидела их уже на набережной, когда они шли, никого не замечая, мимо памятника героям-революционерам, погибшим от рук кулаков. На памятник парочка также не обращала никакого внимания. «А ничего, они хорошо подходят друг другу», — заметила про себя средняя сестра. По тому, как Моня вцепилась в руку Арончика, по тому, какой легкой, даже воздушной была ее обычно чуть тяжеловатая походка, было ясно, что в душе Мони происходит действительно что-то важное, настолько важное, что сестра даже не захотела подходить к ним и мешать проявлению чувства, которое некоторые называют любовью. Ривка вздохнула. Вот, Моня, счастливая… У нее теперь есть любовь. А Рома Нахман? Ривка была уверена, что этого парня Моня не любила по-настоящему, она его выбрала, и это был трезвый голос расчета — хороший надежный парень, но не было в их отношениях любви. Неудивительно, что Ромчик сбежал, он ведь наверняка чувствовал, что-то чувствовал… А теперь… может быть именно сейчас будет то самое чудо. И Ривка опять вздохнула. Когда к ней придет это чувство: любовь?

Они шли в ее сторону. Ну куда тут денешься? Никуда, тем более что именно тут, в парке, она обещала встретиться с Валиком. После утренней репетиции он вдруг собрался с духом и пригласил наконец ее на свидание. Ребекка никогда не рассматривала Валика как ухажера — ведь она была старше его на целых три года! Нет, парень нравился ей, пусть не красавчик, зато в нем была мужская сила, уже сейчас была. Основательность. Вот именно. Основательность и надежность. Кажется, что еще надо в жизни? Но девушке хотелось чего-то большего, чем просто ощущение спокойствия, уверенности, ей хотелось любви, чтобы сердце колотилось, чтобы чувствовать душевный трепет. А трепета все не было. Нет, Валик, это не плохой вариант. Ва-лен-тин... Она в задумчивости произнесла его имя по слогам. Вот только он должен был прийти минут пять как… и как всегда, опаздывает. Ну не могла она терпеть от него эти постоянные опоздания, для ее математического педантизма такие «фортели» со стороны мужчины казались просто недопустимыми. Ну вот… они совсем рядом. Ребекка отошла чуть-чуть в сторону, так, чтобы оказаться в тени старой развесистой липы. Впрочем, она могла бы стоять прямо посередине дороги, все равно Моня бы ее не заметила, сестре было сейчас явно не до нее. И Ривка вздохнула, отчаянно завидуя тому счастью, которое Монечке так неожиданно привалило.