Яблоки из чужого рая

Одного того, что его бывшая жена – эмигрантка, было достаточно, чтобы объявить его шпионом пяти мировых держав. Других уничтожали и за меньшее – его не трогали и за это.

Наверное, он не был нужен даже опасностям; даже они оставляли его в одиночестве.

То, что у него наличествовала семья, не только не уменьшало одиночества, но усугубляло его. Константин даже обрадовался, когда Васька сказал, что хочет учиться в Ленинграде – сначала в училище, а потом в Горном институте. Горному делу можно было выучиться и в Москве, и уж тем более не было нужды в четырнадцать лет ехать куда-то в училище. Но Константин не стал препятствовать Васькиному желанию. Он понимал, что тот хочет поскорее вырваться из дома, из которого исчезла мать и в котором несчастье отца ощутимо настолько, что его, кажется, можно потрогать рукой.

Не то чтобы Константин не любил сына – просто он редко его видел, потому что не бывал дома месяцами. А когда видел, то каждый раз замечал, что мальчик все больше становится похож на Асю, как будто нарочно о ней напоминает.

К девочке же, которая родилась незадолго до Васькиного отъезда в Ленинград – Константин был тогда в Сибири, – он не испытывал никаких чувств. Он понимал, что Наталья родила ее только для того, чтобы закрепить свои позиции. Конечно, не в его сердце, а в его доме. Что такое сердце, она вообще не знала, поэтому ее не беспокоило отсутствие чувств с его стороны – ни к ней самой, ни к предусмотрительно рожденному ею ребенку.

Он не замечал Наталью, когда она была его соседкой, не замечал, когда она была наемной нянькой его сына. И не больше он стал ее замечать, когда, по стечению обстоятельств, она стала его женой.

В день Асиного отъезда Константина не было в Москве – он уехал с Васькой в Лебедянь. Надо было навестить могилы родителей и бабушки с дедушкой, родителей матери. Он давно собирался это сделать, потому что не был в Лебедяни больше десяти лет. Но он сделал бы это и позже, если бы Ася сама не попросила его уехать в тот день и забрать Ваську. И Константин выполнил ее просьбу, потому что не мог представить, как будет прощаться с нею. Лучше было вовсе не прощаться.

Когда он вернулся, квартира была прибрана, словно после выноса покойника. На кухне что-то жарилось и парилось. Заглянув туда, Константин обнаружил не только Наталью, но и ее мамашу. Раскрасневшаяся – похоже, от выпивки – Тоня пробовала ложкой суп, кипящий в большой кастрюле. Величина этой кастрюли наводила на неприятные мысли.

– Ты что за праздник устроила? – спросил Константин. – И что ты здесь вообще делаешь?

– А Наташке помогаю, – не замешкалась с ответом Тоня. – Трудно ей теперь одной-то будет с Васенькой, без мамаши он теперь. Вот же стерва Аська, бросила-таки дитенка! И чего ей надо в той загранице, уж, кажется, за вами и здесь как сыр в масле каталась. Ну, мы-то вас, Константин Палыч, никогда не бросим. Хлопцы мои всегда помогут, если что, а я…

– Чтобы я вас здесь не видел, – жестко оборвал ее Константин. – Ни тебя, ни твоих хлопцев. Наталья пусть работает, как работала, и живет, где жила. Ходить недалеко – справится. А твоего здесь чтобы и духу не было.

Ему противно было видеть на Тонином широком лице торжество и противно было, что она снова хозяйничает на этой кухне.

Наталья в самом деле неплохо справлялась с хозяйством. С воспитанием Васьки она, конечно, справиться не смогла бы, но Константин не очень на нее рассчитывал. В соседнем доме жила интеллигентная дама-фребеличка – в ее детскую группу Ваську и стали отдавать на целый день. Грета Гансовна, вероятно, хорошо усвоила то, что изучала на педагогических курсах Фребеля во времена своей молодости. Под ее неусыпным наблюдением Васька еще до школы научился читать, декламировать стихи, болтать по-немецки и по-французски и пользоваться столовыми приборами. Возможно, он научился и еще чему-нибудь полезному, но у Константина не было времени на то, чтобы в это вникать. Ребенок был накормлен, одет, присмотрен – и это было единственное, что он мог для него сделать.

Когда Константин бывал в отъезде, Наталья жила в его квартире при Ваське, но, как только он возвращался в Москву, она тут же перебиралась обратно к матери и братьям. Для удобства межквартирного сообщения на кухне была сделана дверь, но ключ от нее Наталья своим родственникам не давала. Она вообще свято соблюдала требование Константина о том, чтобы ни мамаши, ни братьев в его доме не было. Во всяком случае, он ни разу не заметил, чтобы в его отсутствие здесь произошли какие-нибудь изменения, которые непременно произошли бы от Тониных грубых и вороватых рук.

Поэтому, когда однажды поздним вечером, почти ночью, сидя в своем кабинете – прежде это была Асина комната, – он услышал на кухне шорох, а через минуту увидел Наталью, то воспринял это с некоторым удивлением.

– Забыла что-нибудь? – спросил он.

И тут только заметил, что она стоит босая, в одной ночной рубашке, растрепанная, и что ее бесцветные глаза округлены так, словно вот-вот выскочат из глазниц.

– Константин Палыч, – задыхаясь, выговорила она, – обыск у нас…

Это известие не слишком его удивило. Тоня с детьми промышляла мелкой спекуляцией еще в те времена, когда за это расстреливали. Правда, теперь была объявлена новая экономическая политика, и, кажется, Акуловы промышляли уже вполне легальной мелкой торговлей. Но кто их знает?

– Что ищут? – спросил Константин. – И кто ищет?

– Милиция… – с ужасом произнесла Наталья. И вдруг упала на колени, вцепилась руками себе в волосы, поползла к нему и шепотом завыла: – Константин Палыч, заставьте Богу за вас молиться, спасите меня, ноги вам буду мыть и воду ту пить, спасите!..

– Совсем одурела? – поморщился он. – Какую воду? Встань и объясни по-людски, что случилось.

Но Наталья не встала, а, наоборот, распростерлась перед ним на ковре и стала биться головой об пол. От этого зрелища его чуть наизнанку не вывернуло.

– Если сейчас же не встанешь, сам тебя обратно отведу, – жестко сказал он. – Давай приходи в сознание, да поживее! И говори, что вы там натворили.

– Да разве это я натворила?! – оторвав голову от пола, горячо произнесла Наталья. – Да я ж целыми днями при вас с Васей, на мне ж хозяйство, разве у меня есть время с ними-то?.. Они человека убили, Константин Палыч, – наконец сообщила она. – Да не одного…

Из ее рассказа, то и дело прерываемого клятвами в том, что сама она ни сном ни духом, вот как на духу, – Константин узнал, что Колька со Степкой давно уже промышляют уличными грабежами. Один раз братья подозревали, что человек, которого они пырнули ножом, умер, второй раз они знали это уже наверняка, а там пошло и поехало… Тоня с младшими сыновьями продавала награбленное на Сухаревке. Именно там мальчишки и попались сегодня милиции. То есть это только сейчас, когда в квартиру пришли с обыском, стало понятно, что они именно попались, а не просто заигрались где-нибудь в очко.

– Бог меня спас, Константин Палыч, что я в кухню вышла воды попить, когда милицейские-то ворвались, – всхлипывала, по-прежнему стоя на коленях, Наталья. – Я как услышала, про что они мамку спрашивают, так сюда и вышмыгнула и засов с этой стороны задвинула.

– Что же ты раньше молчала? – мрачно спросил Константин. – Ведь все же знала про их дела!

В том, что Наталья не участвовала ни в грабежах, ни в продаже награбленного, он был уверен. Ну, или почти уверен. И даже не потому, что она посвящала все свое время ведению хозяйства, а потому, что она была страшно труслива и панически боялась потерять такое теплое место, каким была работа у него. Однако сознание того, что в квартиру, где жил его сын, в любую минуту могли проникнуть бандиты – для этого надо было всего-навсего подобрать ключ к кухонной двери, – нисколько его не порадовало.

– Так ведь родная кровь, – заныла Наталья. – Родную-то кровь как не пожалеть?

– Кому-нибудь другому это расскажешь, – оборвал ее Константин. – Родную кровь она пожалела! Трусливая ты просто, Наталья. Трусливая дура.

– Дура, ой, какая дура! – охотно согласилась она и снова заголосила: – Спасите, Константин Палыч, за что ж мне пропадать-то?! Ведь расстреляют их всех, а меня, ежели и не расстреляют, так до смерти забьют, да еще и… Там же что с бабами делают, хоть на Лубянке, хоть в милиции, будто вы не знаете!