Яблоко Немезиды

Коун отпустил агентов. У себя в кабинете развернул карту города и долго рассматривал ее. Почтовое агентство находилось в часе езды от дома Эльвиры. В девять она уехала с виллы. В десять звонила Бекки. Около одиннадцати — на почте. Значит, она оказалась у агентства не сразу, где-то задерживалась. Она не такая дура, чтобы стремиться немедленно удрать из города. Звонок к Бекки был, конечно, проверкой. Чего? Ну, тут легко догадаться. Если бы Бекки не ответила, значит, магазин опечатан. Потом она едет на почту. “Только к тебе”. К профессору Кирпи? Нет, это не годится. У профессора Кирпи рыльце некоторым образом в пушку. Он поостережется, несмотря на доверительные отношения с господином Мелтоном.

В дверь постучали. Коун откликнулся. В кабинет влетел Фримен.

— Это правда? — заорал он еще с порога.

— На одну треть, — хмыкнул Коун, продолжая водить курвиметром по карте.

Фримен уселся верхом на стул и забормотал:

— Сверим с первоисточником. Так. Перси — это Диксон?

— Нет, — сказал Коун. Фримен стукнул блокнотом по колену.

— Не шутите, инспектор. Я только что от Грегори, Он нам прокручивал куски ленты допроса. Вы мастерски работали, Коун. Я восхищен.

— Фримен, умерьте восторги. Я не шучу. Перси — это не Диксон. Я не знаю, что вам там прокручивал Грегори. Но до этого вполне можно дойти собственным разумом.

— Вы хотите сказать?..

— Вот именно. Перси представлялся Диксоном. Но Перси не писал книжек. А ведь их кто-то писал, Фримен?

— Черт, — сказал Фримен. — Вы, как всегда, на высоте, инспектор. Кто же их писал?

— Я думаю, Эльвира на это не способна, — сказал Коун. — Тут нужен или талант… или…

— Что?

— Вы читали Диксона?

— Разумеется.

— Какие мысли в это время приходили вам в голову?

— Бред сумасшедшего.

— Мне тоже, между прочим, — заметил Коун.

— А что, если я об этом напишу? — задумчиво произнес Фримен. — Об этих мыслях, которые приходят в голову.

— Попробуйте. — Коун сосредоточенно рассматривал цифры на шкале курвиметра.

— Пожалуй. — Фримен тряхнул головой. — А чем вы тут занимаетесь в тиши? Зачем эта карта?

— Изучаю подходы к клинике профессора Кирпи, — серьезно сказал Коун.

— Послушайте, Коун, — сказал Фримен. — Как-то я говорил вам, что пишу книгу. Большая часть работы сделана. Мне недоставало малого. Какой-то неожиданной мысли, факта. Я никак не мог добраться точки, с которой видно было бы логическое завершение всех “измов” современной литературы. Я полагал, что Диксон — находка в этом смысле, представляете — сумасшедший пишет книги, сумасшедший делает литературу, а мы восхищаемся им, надеваем на его дурацкую голову лавровый венок. Король — гол, хотел я сказать. Но это было бы не ново, Коун. Возможно, это было бы смешно. Не больше. Вы натолкнули меня на иную мысль. Коун, неужели эти романы, все эти “Логарифмы бытия” и “Биномы жизни” фабрикуются в клинике Кирпи? Нам мало писателей-невидимок, делающих черные книжки. Мы превращаем дом умалишенных в литературный синдикат. Коун, вам не страшно?

— У этого Кирпи голова варит, — ухмыльнулся Коун. — Его фабрика даже налогов не платит. А уж о прибыли и говорить не приходится. Бизнес, о котором можно только мечтать.

— Вам смешно?

— Да нет, Фримен. От наших умствований слишком далеко до фактов. Все это еще нужно доказать.

Шах убил Бредли. Шаха убил Перси. Эти тезисы были выдвинуты перед судом, и суд с ними согласился. Перси получил десять лет каторги. Коун, выступавший в суде в качестве свидетеля обвинения, пытался говорить о том, что дело Бредли далеко не закончено, и требовал отложить процесс до выяснения целого ряда деталей. Адвокат Перси пытался его поддержать. Но прокурор произнес громкую речь, в которой заявил, что преступник должен понести немедленное наказание, и присяжные приняли точку зрения прокурора. Имя Эльвиры Гирнсбей называлось не раз. Но ее самой на суде не было. Черный “мерседес”, в котором ее видели в последний раз, был найден в пятистах метрах от почтового агентства. Машина могла бы служить вещественным доказательством, но из-за громоздких размеров в суд не была доставлена. Салон амулетов опечатали, дома Эльвиры и Диксона — тоже. На них уже были объявлены торги.

Реакция прессы, как и предсказывал господин Мелтон, не была бурной. О Диксоне газеты писали вскользь. Попытка Фримена выступить в “Трибуне” с разоблачениями успехом не увенчалась. Фримену было сказано, что “Трибуна” фантастических рассказов не печатала никогда. А профессор Кирпи — личность, стоящая вне каких-либо подозрений. Разозленный Фримен отнес статью в “Экспресс”. Там ему вежливо заметили, что материал мог бы быть интересным в том случае, если бы, кроме намеков, содержал кое-какие доказательства. “Экспрессу” нужны факты. Фримен поклялся, что он эти факты добудет, и хлопнул дверью.

Господин Мелтон мягко пожурил Коуна за недостаточно продуманное выступление в суде. Шеф полиции выразился в том смысле, что внутренние дела полиции должны быть ее внутренними делами. Это отнюдь не значит, конечно, сказал шеф, что полиция умывает руки и прекращает дело Эльвиры. Авантюристка и ее шайка будут разоблачены. И господин Мелтон надеется, что Коун и Грегори сумеют довести расследование до конца. Но это вопрос времени. А пока господин Мелтон предлагает Коуну заняться торговцами наркотиками.

Через два дня после процесса Коун забрел в кабак Вилли Кноуде. Мигавшая у входа вывеска напомнила ему о том, как все это начиналось. Инспектор не пошел в кабинет Вилли, а сразу направился в зал. Сев за угловой столик, он заказал виски и стал бездумно разглядывать сцену. Там кружились в танце четыре девушки. На спине каждой из них были прикреплены портреты папаши Фила в полный рост. Приближались президентские выборы. Вилли не хотелось отставать от жизни. Кноуде поддерживал платформу Филиппа Домара и собирался отдать за него свой голос. Девушки ритмично взмахивали голыми ногами, становились в ряд и поворачивались к зрителям спиной. Тогда со сцены смотрели четыре папаши Фила. Потом следовал поворот, снова мелькали голые ноги. И опять четыре папаши щурились на зрителей. В проеме двери в зал появился Кноуде. Он т ут же заметил Коуна и кивнул ему. Потом приблизился и сказал:

— Вас нужно поздравить, инспектор. Я читал газеты.

Коун мотнул головой в направлении сцены.

— Папаше это может не понравиться, — сказал он.

Глаза-маслины блеснули. Вилли хохотнул и заметил, что папаша Фил — человек добрый. А он, Вилли, посильными средствами помогает ему пробраться в президенты.

— Я не поблагодарил вас в свое время, инспектор, — сказал он, меняя тему. — Ведь это вы, как я слышал, вызволили меня из-за решетки.

— Пустое, — сказал Коун. — Все кончилось, Вилли.

— А я виноват перед вами, инспектор, — вдруг разоткровенничался Кноуде. — Но я был здорово перепуган тогда. Мы ведь с шахом говорили только о лошадях.

— Я думаю, что это не имеет значения, Вилли, — заметил Коун.

Девушки по-прежнему кружились на сцене. Четыре папаши Фила мельтешили перед глазами вперемежку с длинными ногами танцовщиц. За соседним столиком спорили два пьяных парня. Музыканты старались заглушить все посторонние шумы в кабаке. Коун не слушал, что ему говорит Вилли. Не все ли равно, о чем они беседовали с шахом. Шаха нет. Его Убил Перси. А шах убил Бредли. Так полагали судьи. Так считает господин Мелтон.