Яблоневый дворик

— Так как, вы волнуетесь или нет? — Лишь когда ты повторил вопрос, до меня дошло, что на эскалаторе мы оба хранили молчание.

— Нет, — сказала я. — Только не в этой аудитории. Я знаю гораздо больше, чем они.

— Да, конечно, так и есть. — Легким кивком ты признал мое превосходство.

Мы в молчании прошли по туннелю, мимо каменного льва с одной стороны и единорога — с другой, и добрались до колоннады. Это выглядело ужасно странно. Мы шли, люди нас обгоняли, мы чувствовали себя просто и свободно рядом друг с другом, хотя до сих пор не познакомились. Никаких имен, никаких общепринятых ритуалов — как я теперь понимаю, ты не в первый раз шел этим путем. Мы перескочили через целые этапы отношений, решив, что обычные правила на нас не распространяются. Но, разумеется, все это я поняла уже гораздо позже.

Когда мы вышли в открытую часть колоннады в Нью-Палас-Ярд, я поежилась и обхватила себя руками. Не было ничего необычного в том, чтобы повернуть налево и через Северные ворота войти в Вестмин-стер-холл, в этот обеденный час запруженный народом: школьные экскурсии, студенты, толпы туристов. Мы были в открытой для публики части здания парламента. Слева от нас за веревочными заграждениями стояли в очереди экскурсанты, дожидаясь, когда их пустят в галереи парламента: группа пожилых дам, двое мужчин в дождевиках, молодая парочка в джинсах. Парень и девушка прижимались друг к другу; он сунул руки в ее карманы, она — в его. В дальнем конце зала мы остановились. Я оглянулась назад, туда, где белел словно нарисованный на холсте дверной проем. Сколько раз в жизни человеку доводится испытать мгновенное влечение к другому, незнакомому человеку? Изведать ничем не объяснимую уверенность, что он предназначен тебе судьбой? Раза три? четыре? С некоторыми такое случается всего однажды… Ты едешь по эскалатору вверх, а он или она — вниз. Между вами пробегает искра, и все. Вы потеряны друг для друга навсегда. А со многими ничего подобного не происходит никогда.

Я повернулась к тебе, и ты снова посмотрел на меня.

Чуть помолчал и непринужденно сказал:

— Вы когда-нибудь бывали в часовне Андеркрофт?

Я помотала головой.

— Хотите посмотреть?

Я стояла на краю пропасти. Теперь я это знаю.

— Конечно, — так же непринужденно ответила я, копируя твой тон. В психологии это называется отражением. Мы постоянно этим занимаемся.

Ты чуть-чуть наклонился ко мне.

— Пойдемте сходим, — сказал ты и, повернувшись, очень деликатно, едва касаясь ткани жакета, положил руку мне на локоть.

Даже когда ты ее убрал, я все еще чувствовала прикосновение твоих пальцев. Вместе мы поднялись по широким каменным ступеням в дальнем конце зала. Наверху, под сверкающим витражом в память о погибших во Второй мировой войне, стояла сотрудница службы безопасности, плотная курчавая женщина в очках. Я отстала, ты подошел к ней и, наклонившись, заговорил. Я не разобрала слов, но по тому, как ты шутил и смеялся, было ясно, что вы знакомы. Вернувшись ко мне, ты показал ключ с квадратной биркой из черного пластика и сказал:

— Напомните потом, чтобы я вернул его Марте, иначе у меня будет куча неприятностей.

Мы пошли дальше. Вслед за тобой я спустилась по короткой каменной лестнице. Мы шагнули за черную кованую ограду и остановились перед тяжелой деревянной дверью. Ты отпер ее ключом, и мы шагнули внутрь. Дверь закрылась с глухим стуком. Мы стояли на верху очередной каменной лестницы, на этот раз довольно узкой и кривой. Ты спустился первым. Внизу нас ждала еще одна массивная дверь.

* * *

Подземная часовня оказалась маленькой и нарядной. Арки, низкие, как ветви деревьев в лесу, подпирали потолок, покрытый золоченой резьбой. Алтарь ограждали кованые бронзовые решетки с замысловатым рисунком, рядом располагалась богато изукрашенная купель — члены парламента крестят здесь своих детей, пояснил ты, ну, и венчаются. Насчет похорон ты не был уверен. Покрытые изразцами своды и пол часовни, мраморные колонны — все создавало впечатление красоты и тайны — возможно, потому, что часовня находилась под землей и предназначалась для тайных богослужений.

Я направилась по проходу к алтарю. Благоговение исчезло. Скамей нет, просто ряды обычных стульев, довольно-таки потертых. Мои шаги отдавались эхом. Храм в моем понимании — это место, куда любой человек может прийти, когда захочет. А этот отпирают только для членов парламента. Ты медленно шел за мной на некотором расстоянии, но твоих шагов в отличие от моих, цокающих, слышно не было. Обращаясь к моей спине, ты продолжал говорить о часовне, о том, что по-настоящему она называется часовней Святой Марии в крипте, но все говорят просто Часовня в крипте или Подземная часовня. На протяжении веков ее стены регулярно штукатурили, но при пожаре 1834 года пласт штукатурки отвалился, обнажив фрагменты старинного убранства, в частности рельефы с изображением святых мучеников. Вот они над нами — я все еще стояла спиной к тебе, когда ты предложил посмотреть вверх — одного святого сжигают, другого топят… Святой Стефан, святая Маргарита, перечислял ты, а вслед за этим обратил мое внимание на языческих горгулий. Варварство, подумала я, средневековое варварство. Мне вспомнилось, как однажды мы с мужем поехали в отпуск на север Испании, где каждый маленький городок хранит память об инквизиции в собственном музее пыток. Мрамор, резьба, каменная кладка, узорные изразцы, латинские надписи, обряды «высокой церкви» — нет, все это не вызывает во мне никакого духовного отклика, чисто познавательный интерес и… Что такое, подумала я, медленно поворачиваясь на каблуках. И тут же поняла, что меня насторожило — наступившая тишина. Я обернулась, потому что ты молчал; стих звук твоих шагов по каменным плитам. Не слышалось даже твоего дыхания.

Но ты не испарился. Не исчез и не спрятался за колонной или в купели. Ты стоял и молча смотрел на меня. Я тоже смотрела на тебя и, хотя никто из нас не произнес ни слова, знала, что в этот момент что-то изменилось.

Твои шаги медленно приближались, отдаваясь эхом. Подойдя ко мне, ты протянул руку; для меня не было ничего естественней, чем протянуть в ответ свою. Ты взял ее, пожатием заявляя о своих правах на меня. И повел меня по проходу обратно, в противоположный конец часовни.

— Хочу вам кое-что показать.

Мы зашли за перегородку, где оказалась еще одна тяжелая деревянная дверь, узкая и очень высокая, в форме арки.

— Заходите первая, там очень тесно, — сказал ты.

Я не без усилия открыла дверь — она оказалась весьма тяжелой — и очутилась в крошечном помещении с очень высоким потолком. Прямо передо мной стоял ярко-синий металлический шкаф с выдвижными ящиками, похожий на картотеку, но со множеством переключателей и лампочек. В углу — перевернутая щеткой вверх грязная швабра и несколько металлических стремянок. Слева валялись мотки толстых веревок и электрических проводов.

— Раньше здесь была подсобка, — пояснил ты, втискиваясь вслед за мной.

Комнатка оказалась настолько маленькой, что тебе пришлось прижаться ко мне, чтобы закрыть дверь.

— Вот, взгляните, — произнес ты.

На обратной стороне двери висела небольшая черно-белая фотография женщины, под ней — медная табличка. Эмили Уайлдинг Дэвисон. Я смотрела на табличку, а ты стоял у меня за спиной, так близко, что я чувствовала твое тело, даже не касаясь его. Ты протянул руку над моим плечом, показал на табличку и заговорил, щекоча мне дыханием ухо.

— Она пряталась здесь ночью накануне всеобщей переписи 1911 года, — начал ты, но я, не оборачиваясь, тотчас сказала: «Да-да, я знаю эту историю», — хотя не помнила деталей.

Это история суфражистки; она принадлежит мне, а не тебе. Эмили Уайлдинг Дэвисон на скачках в Эпсоме бросилась под копыта коня, принадлежавшего королю. Она умерла, чтобы женщины этой страны, и я в том числе, живущие в начале XXI века, принимали как должное свое право голосовать и работать, считая абсолютно нормальным, что их мужья загружают посудомоечные машины. Вступая в брак, мы больше не передаем в распоряжение мужу свое имущество. Мы можем даже не выходить замуж, если не хотим. Так же, как мужчины, мы можем спать с кем нравится — естественно, насколько нам это позволяет собственная мораль. Нас больше не выволакивают за волосы на деревенскую площадь и не забрасывают камнями за то, что мы слишком много болтаем, нас не топят в пруду, если мужчина, которому мы отказали, обвинит нас в колдовстве. Мы в безопасности. Сегодня, сейчас в этой стране мы в безопасности.