Ячейка 402

Единственная мелочь, которую по-прежнему не соблюдала, – запрет выносить книги из библиотеки. Однако в душе она не сомневалась, что в случае прокола крайним окажется всё-таки Володя. А ему ничего не будет, он такой молодец, всё делает правильно. Кстати, Володя и Каролина, после трёх попыток расставания, окончательно помирились. Анна была счастлива за них. Она подозревала, что «разводы» происходили единственно из желания Каролины сделать совместную с Володей жизнь хоть на йоту интереснее, – Каро ведь понимает, что от единожды выбранной пары здесь деваться некуда. Володя же в эту логику не въезжал и всякий раз расходился всерьёз.

Обед окончился, пора было возвращаться на работу. Бросила: «До скорого. До ужина», – Славе и Яне.

Едва нагрелся утюг, дверь гладильной распахнулась. Гладильщицы застыли от неожиданности. На пороге стоял молодой человек. Анна не помнила, где и когда, но где-то его уже видела. Одет он был в обычную форму, однако смотрел свысока. Каролина покосилась на бабулек, потом на Анну и поставила утюг на место.

– Срочно. Дикушина, Анна, кто из вас? – спросил молодой человек.

– Я, – ответила, опустив руки. По коже пробежали мурашки.

– Значит, так, Анюта, выдёргивай из розетки и пошли за мной.

Голос звучал вполне мирно, даже грустно. Она отключила утюг, кивнула коллегам и последовала за молодым человеком. Он молчал. Ей становилось тревожно, хотя уговаривала себя не волноваться. Книги? Или дети? Или всё-таки день казни? Лампы слепили глаза. А, собственно, почему они светят среди бела дня? Какое расточительство. Вдохнула и спросила:

– Я могла бы узнать, куда мы идём?

Уже перестала ждать ответа, когда услышала:

– Некто хочет с тобой попрощаться.

Некто?.. Непроизвольно ускорила шаг, щёки порозовели.

– Он что, уезжает?

– Нет.

Для рабочего дня было на удивление людно. Они поднялись по боковой лестнице, о существовании которой Анна раньше не подозревала. Остановились возле высокой деревянной двери. Молодой человек открыл и втолкнул Анну внутрь.

– А ты?

Он отрицательно покачал головой и закрыл за ней с той стороны. Анна оказалась в небольшой прихожей. Именно прихожей – самой обыкновенной, какие бывают в квартирах. Смешанные чувства стали комком в горле: ностальгия по квартирам, по обычной людской жизни в них, и страх не вернуться обратно – в свою Колонию. Опустила глаза на зеленоватую форменную одежду – это немного успокоило, прогнало нарастающее ощущение, что выйти отсюда можно только в чужой серый подъезд.

Это была стандартная трёхкомнатная квартира, каких тысячи там, где Анна жила до Колонии. Из кухни через прихожую проходили люди, одетые в личное. Некоторые выделялись опухшими или заплаканными глазами. Её пропустили, и она оказалась в маленькой квадратной комнате, какие чаще всего отводят под детскую. На полу лежал истёртый ковёр. Синие шторы оставались задёрнуты – свет печально сочился сквозь них. Узкая солнечная полоса из щёлки между полотнищами падала на пыльный столик, где в беспорядке валялись использованные шприцы, целые и надломанные ампулы, обсосанные кусочки печенья.

На тахте у стены лежал человек. Было видно, что он болен, страдает, а вот возраста его не смогла определить даже приблизительно. Один глаз больного был широко открыт – прозрачно-карий, с маленьким зрачком. Другой – то открывался, то закрывался, веко подрагивало. «Может, это и есть самый главный в Колонии?» – подумала с жалостью и страхом, однако сразу вспомнила, что главных здесь нет.

Увидев её, человек забеспокоился, попробовал что-то выговорить, но язык застрял между губами.

– Можно, я раздвину шторы? – громко спросила Анна.

Не получив ответа, она оттянула синюю ткань, и открытый глаз стал ещё прозрачнее под светом. При солнце заметила, что в комнате всё припорошено пылью, даже умирающий, который беспомощно пытался перевернуться, чтобы лучше её разглядеть. «Нет, он просто болеет, что у меня за мысли – сразу умирающий», – успокоила себя. Вздрогнула – за спиной скрипнуло, вошёл один из незнакомых, одетых в своё.

– Что с ним? – спросила Анна, указывая на тахту.

Вошедший пожал плечами. Анна уже видела его – ночью, в зале заседаний.

– Он очень хотел, чтобы ты пришла. Требовал, пока мог.

– Точно меня? В Колонии, знаете, столько Анн.

– Даже не намекнул, зачем ты ему понадобилась. Говорил только: важно, важно.

Как бы в подтверждение слов больной жалобно скривился. Он пытался плечом впихнуть язык в рот, чтобы сказать. Присела на корточки рядом. Странно – отвращения не испытывала.

– Ну? Что?

Он не отреагировал. Подняла голову:

– Почему ему никто не поможет? Может, ещё что-то можно сделать?

Собеседник отрицательно покачал головой.

– Нет, сделать уже нельзя ничего. Врачи уже ушли, сказали – к ужину умрёт. Они здесь не помогут. Уже недолго ждать, но ты побудь здесь, для виду побудь.

Умирающий моргнул дёргающимся глазом – словно подмигнул ей. Анна услышала, как за спиной прикрыли дверь. Их оставили наедине. Решила в самом деле подождать. Неприятное дело, но, наверно, зачтётся как большой плюс. Забудут часть её нарушений. А может, наградят как-то. Например… паёк ещё увеличат! Немного ещё увеличат, и ей с детьми будет полностью хватать, и наконец они все шестеро будут счастливы. Просидела на корточках минут десять. Ноги затекли, но не решалась сменить позу. Лежащий словно забыл о ней, смотрел в потолок и дышал. Внезапно, по-прежнему уставившись в потолок, зашептал: «Я тебе расскажу, как я попал в Рай. Послушай. Я был во всех отношениях выдающимся человеком. Ах, какие тайны я открывал. Но я оказался слишком выдающимся. Я заболел и попал к злым врачам. Они мучили меня. Требовали рассказать им то, чего я и не мог придумать. Но однажды ночью ко мне через оконное стекло пришёл ангел. Он выглядел пятилетним мальчиком, которого я обидел когда-то, забрал его из дома. Он меня погладил по голове и спросил, устал ли я. Я сказал, что устал, и он сказал: „Пойдём! Я помогу тебе! Ещё не поздно!“ И он повёл меня. У него были ключи от всех дверей. Он посадил меня в чёрную машину – такую же, на такой мы ехали там… в аэропорт. И потом мы ехали много дней и ночей, машина ехала сама, а мальчик сидел на водительском месте, и гладил мою левую руку, и говорил, что ничего страшного. Потом я ему сказал, что он может уходить, что дальше я сам. Потом я сбился с пути».

– Да-да, – закивала. Она считала, что последнему бреду поддакивают, но умирающий подскочил на своей тахте. Анна закричала и отшатнулась.

– А с чего ты взяла, что я умираю? – захохотал он. – А?

Она попятилась. Двери комнаты открылись на шум, там толкались заплаканные, недоумевающие, как она сама. Больной тем временем скинул одеяло, встал на ноги.

– Фух. Это же надо – попустило. По-пу-стило! Я говорю. Ну?

Он окинул присутствующих взглядом, требующим радости.

Анна выходила из комнатки. Больной хохотал, пританцовывая, но, увидев, что она убегает, закричал:

– Подожди. Подожди, мне надо с тобой поговорить! Я же специально для тебя это придумал, я так старался. Это же шутка была! Стой! Стой, говорю! Ты ничего не понимаешь, это единственный шанс! Ты же прекрасно знаешь, ты знаешь, что никогда никто не умирает! Ты же не верила в эту игру, я проверял, никогда не верила! Вернись, кому говорю, будем играть вместе! Мне надо… Ты нуж…

Но она протиснулась и ушла, нашёптывая: «Какие кретины».