Ядерное оружие Третьего рейха. Немецкие физики на службе гитлеровской Германии
Шрифт:
Гейзенберг поднялся на кафедру после ученого, рассказывавшего о новом миноискателе. Как известно, два месяца назад началось наступление Королевских ВВС Великобритании на города Германии. В руинах лежали Любек, Росток и Кёльн; при этом в Кёльне англичане впервые применили сразу около тысячи бомбардировщиков. Гейзенберг говорил о военном применении реакции деления атомного ядра. Он рассказал о конструкции атомной бомбы. Даже многие сотрудники Института имени кайзера Вильгельма впервые слышали об этом: до сих пор они связывали работы Гейзенберга только с созданием так называемой «урановой топки». Секретарь института доктор Тельшов позже вспоминал: «Слово «бомба» прозвучало как новость не только для меня, но и для многих других присутствовавших на конференции; я это хорошо видел по лицам людей». Как заявил Гейзенберг, существует два вида ядерной взрывчатки: уран-235 и элемент № 94 (то есть плутоний). В результате теоретических исследований доктор Боте пришел
Всем присутствовавшим глубоко врезались в память вопросы и ответы, последовавшие за выступлением Гейзенберга. Так, фельдмаршал Мильх спросил о размере ядерной бомбы, способной уничтожить целый большой город. Гейзенберг ответил, что зарядное устройство будет величиной примерно с ананас, показав этот размер руками. Это вызвало чрезвычайное оживление в зале, особенно среди тех, кто не являлся физиком. В свою очередь, Гейзенберг постарался остудить этот энтузиазм. Он заявил, что американцы при том условии, что они напряженно работают над той же проблемой, очень скоро построят свой реактор и получат урановую бомбу примерно через два года. В то же время Германия не обладает необходимыми экономическими ресурсами для создания ядерного оружия. И в течение ближайших месяцев производство такого оружия невозможно. «Мне приятно, – вспоминал Гейзенберг спустя шесть дет, – что именно мне пришлось тогда присутствовать при принятии решения. Действующий приказ фюрера исключал расход огромных средств на работы в рамках ядерной программы». И все же профессор Гейзенберг еще раз напомнил о важности уранового реактора как для военных планов Германии, так и для послевоенного развития страны. В своем дневнике Отто Ган вспоминает, что на том совещании Шпеер утвердил «строительный проект», в который, в частности, входило строительство большого бомбоубежища на территории Института физики имени кайзера Вильгельма для первого большого уранового реактора в Германии. И хотя на совещании и не было принято решение о полномасштабном государственном финансировании программы, эта программа все же не была закрыта. Совещание не произвело должного впечатления на фельдмаршала Мильха, который через две недели официально утвердил программу массового производства оружия, которое не несло в себе ничего принципиально нового с точки зрения науки. Речь идет о знаменитых летающих бомбах «Фау-1».
Вечером того же дня в здании Гарнака состоялся совместный ужин для ученых и политиков.
Гейзенберга посадили рядом с Мильхом. Воспользовавшись случаем, он спросил, что высокое начальство думает по поводу сроков окончания и результатов войны. Мильх резко ответил, что в случае поражения советует всем присутствующим принять стрихнин. Гейзенберг вежливо поблагодарил фельдмаршала за совет. Позже он вспоминал, что именно с этого момента понял, что эту войну Германия обязательно проиграет.
После ужина он вместе с министром Шпеером отправился в находящийся в нескольких сотнях метров Институт физики, который министр решил осмотреть. Они стояли вдвоем перед похожим на высокую башню высоковольтным ускорителем частиц. Гейзенберг задал Шпееру тот же вопрос, который несколько минут назад задал Мильху. Министр повернулся к Гейзенбергу и пристально посмотрел ему в глаза. Он так и не вымолвил ни слова в ответ, но Гейзенберг считал, что это молчание было красноречивей любых слов. 23 июня Шпеер обсуждал атомную программу с Адольфом Гитлером. Вопрос числился пунктом 16 в длинной повестке дня. Позднее Шпеер написал об этой встрече:
«Коротко доложил фюреру о совещании, посвященном атомному делению, и о помощи, которую мы оказываем в реализации этой программы».
Этот документ является единственным свидетельством того, что Гитлер был в курсе существования атомного проекта в Германии, хотя сам он коснулся этой темы лишь однажды, два года спустя. Сейчас принято считать конференцию 4 июня концом германского атомного проекта. Конечно же это не так. Однако на основании того, на каком уровне находилась в то время германская наука, Гейзенберг считал преждевременным создание широкомасштабной государственной атомной программы. Позже, ознакомившись с уровнем финансирования программ создания секретного оружия «Фау-1» и «Фау-2», он, конечно, пожалел о том относительно низком статусе, который имел германский атомный проект. Однако ученый понимал, что это произошло во многом по его вине: «Весной 1942 года мы не имели морального права рекомендовать правительству привлечь к работам в рамках нашей программы 120 тысяч человек». Эти слова Гейзенберг произнес позже, уже в 1945 году. В то же время следует понимать, что, если бы ему и его коллегам удалось достичь цепной реакции, ничто не могло помешать им хотя бы из чувства любопытства перейти к следующему логическому шагу, а именно к получению плутония
или сепарации урана-235. Успешная цепная реакция дала бы ученым уверенность в себе, а программу поставила бы в первый ряд по приоритету. Но всего этого в июне 1942 года так и не произошло.23 июня, в тот же день, когда Шпеер находился на докладе у Гитлера, в институте Гейзенберга и Допеля в Лейпциге произошло странное происшествие: сферический реактор «L–IV», который вот уже двадцать дней как находился в воде, начал выпускать пузыри. Допель исследовал эти пузыри и обнаружил, что они состоят в основном из водорода. Он отнес этот факт к химической реакции между металлическим ураном и водой. Таким образом, решил ученый, реактор где-то дает течь. Через некоторое время образование пузырей прекратилось, и это, казалось бы, подтвердило гипотезу Допеля.
Тогда Допель решил извлечь реактор из воды и развинтить одно из входных отверстий, чтобы проверить, как много воды попало внутрь. В 15.15 23 июня тот же неудачливый инженер отвинтил пробку одного из входных отверстий. Сразу же послышался шум выходящего наружу воздуха. Примерно через три секунды шум усилился и наружу вырвался поток раскаленного газа, в котором поблескивали частицы горящего порошка урана. Еще через несколько секунд из сферы вырвался столб пламени примерно 30 сантиметров высотой. Горящего порошка стало больше, алюминий вокруг оплавился. Допель попытался залить пламя водой, но это сначала не дало ни малейшего эффекта. Затем пламя постепенно утихло, хотя дым так и продолжал валить из реактора. Хорошо еще, подумал Допель, что из сферы заранее откачали тяжелую воду, по крайней мере, не нужно будет менять и ее. Затем с помощью двух техников реактор снова окунули в емкость с водой в надежде охладить его. Ненадолго заехал Гейзенберг, заявил, что все хорошо, и отправился на коллегию в институт.
И все же все было совсем не так хорошо, как казалось. Температура реактора продолжала расти. К 18.00 вызвали Гейзенберга, поскольку реактор становился все горячее. Вместе с Допелем они подошли к емкости с водой и остановились в задумчивости над алюминиевой сферой, погруженной в воду. Но как только они решили во избежание несчастного случая пробить в реакторе несколько отверстий, как он едва заметно дрогнул, а затем явно начал разбухать. Физиков не нужно было больше подгонять. Они бросились к двери и едва выбрались на свежий воздух, как лабораторию потряс мощный взрыв. Поток горящего урана устремился к потолку лаборатории, находившемуся на высоте примерно шести метров от пола. В лаборатории начался пожар; большое количество горящих частиц было выплеснуто на улицу. «А потом, – докладывал Допель военным, – мы вызвали пожарную бригаду».
Лейпцигские пожарники прибыли через восемь минут после вызова. Огонь удалось залить водой и пеной. Облаком пены была окутана вся реакторная яма, однако языки пламени продолжали вырываться наружу в течение еще двух дней и ночей. Наконец, реактор прекратил существование; все, что от него осталось, представляло собой бурлящее болото, в котором смешались выгоревший уран, вода и фрагменты корпуса. Мощный взрыв оторвал друг от друга верхнюю и нижнюю части, несмотря на то что они были прочно соединены между собой сотней болтов.
Было необыкновенной удачей то, что Гейзенберг и Допель не пострадали в результате взрыва. В то же время они потеряли большую часть своей лаборатории, запасы урана и тяжелой воды. Одновременно был нанесен чувствительный удар их самолюбию. Так, Гейзенберг очень смутился после того, как бравый командир подразделения пожарников с сильным саксонским акцентом передал ему поздравления от лица всего личного состава за эту удивительную демонстрацию «атомного оружия».
Конечно же внутри реактора «L–IV» не произошло никакой ядерной реакции. Просто во внешний слой урана попала вода. В результате химической реакции образовался чрезвычайно взрывоопасный газ водород. В отличие от физиков химикам прекрасно известен этот процесс. В частности, о нем хорошо знал доктор Риль из компании «Auer», занимавшейся поставками металлического урана. Год назад фирма «Degussa» через управление вооружений армии передала предостережение о тех непредсказуемых свойствах, которыми обладает уран. Так, некоторое время назад аналогичный случай произошел во Франкфурте: большая партия измельченного урана неожиданно загорелась и выгорела полностью. Комментируя два произошедших в Лейпциге несчастных случая, профессор Допель рекомендовал во избежание подобного в будущем впредь загружать в реактор цельнометаллический уран.
Допель был довольно странным человеком; за время войны он умудрился рассориться со всеми своими коллегами по работе, за исключением Гейзенберга. В связи с происшествием он написал мрачное письмо доктору Рилю, в котором упрекал его за то, что тот прислал им для эксперимента такое агрессивное вещество. Риль ответил вежливо и сослался на письменное предупреждение, отправленное во все институты еще в прошлом году. Допель ответил в еще более агрессивном тоне. Химик из компании «Auer» не счел нужным ответить на второе письмо профессора.