Ядовитый воздух свободы

Баррон вернулась на свое место.

— Это для меня, не для вас, — с улыбкой проговорила она. — Вам не надо следить за маятником, это миф. Вы должны лечь. Пожалуйста, доктор Берне.

Луи повиновался. Хорошо, что на нем не было пиджака и жилетки. Кушетка оказалась мягкой и податливой. Даже подушка удобная. Мужчина вытянулся во весь рост и запустил пальцы в волосы, упершись ладонями в лоб.

— Пожалуйста, опустите руки вдоль тела. — Он повиновался. — Вам нужно слушать только мой голос. И делать только то, что я говорю. Я буду рядом с вами, что бы ни происходило. И помогу, с чем бы вы ни столкнулись. Вы верите мне, Луи?

Это обращение вызвало волну дрожи по всему телу. Он глубоко вздохнул. Выдохнул. Еще раз вздохнул.

— Я верю вам, доктор Баррон.

— Закройте глаза. Опустите руки. Вам удобно? Спокойно? Вы в безопасности…

Глава двадцать третья Констанция Берне

Начало июля 1965 года,

Треверберг

Она сидела на краю постели сына и смотрела на него, из последних сил сдерживая слезы. Муж ушел из дома. Мишель Берне не смог найти в себе сил, чтобы попрощаться по-человечески, все-таки они столько лет были вместе. Он просто убежал, когда она перешагнула порог и сказала, что хочет поговорить с Луи. Мог бы и возразить. Поскандалить, попытаться ее переубедить. Конечно, он бы не смог. Но ей бы стало легче. А так… Ее будто вычеркнули из семьи еще до того, как она ушла, еще до того, как сделала последний шаг, готовясь навсегда изменить жизнь. Просто вычеркнули, уничтожив и саму память о ней. Констанция не могла предположить, что будет так обидно.

Луи дремал. Маленький мальчик казался таким взрослым. Сон разгладил черты его лица. Израненные ступни почти зажили, но он до сих пор ступал аккуратно, по несколько раз проверяя, нет ли под ногами стекла. Он реже заходил на кухню, открыл для себя мир конструкторов и возился с ними часами. Или рисовал.

Ему сейчас три. Он вырастет без нее.

Мишель сказал, что будет судиться за сына. Пригрозил, что расскажет Луи всю правду о том, что мать бросила его ради мужчины. Бросила ради другой семьи. Констанция умоляла мужа оставить планы мести, настаивала на том, что в некоторых обстоятельствах невозможно приказать сердцу. Но он был неумолим: либо Луи останется с ним и всю жизнь будет считать, что мама просто пропала, либо он узнает, что его мать — шлюха.

Женщина протянула руку и коснулась темных кудрей сына. Он неожиданно открыл глаза и посмотрел на нее. Улыбнулся.

— Привет, — прошептала Констанция, чувствуя, как в очередной раз перехватывает горло. — Я пришла посмотреть, как ты спишь.

— Ты уходишь?

Он говорил, коверкая слова, но это была самая приятная, милая и трогательная речь. Констанция смахнула слезу и снова прикоснулась к сыну. Вторую руку она положила на живот, который уже совсем скоро начнет округляться. У нее будет ребенок. Может, он излечит материнское сердце? Заменит ей первенца? Почему она не может иначе? Почему просто не забрать Луи с собой?

Потому что тогда он останется и без матери, и без отца.

— Ухожу, сынок, — прошептала она, наклонившись. Поцеловала его в макушку. — Ты вырастешь и обязательно поймешь и простишь мне эту слабость. В других обстоятельствах я бы тебя забрала. А так… не могу. Просто не могу.

Его взгляд стал серьезным. Он ничего не сказал. Констанция не была уверена в том, что сын ее понял. Не была уверена в том, что в этой встрече есть какой-то смысл, кроме того, чтобы обнять сына и прижать к себе. Что она и сделала, отчаянно пытаясь спрятать от него слезы. Она не думала, что окажется так тяжело. Чувства к Луи были смешанными. После родов Констанция сразу вышла на работу, начала выступать на конференциях и редко видела мальчика. И все было хорошо. Но сейчас, когда приходилось прощаться, сердце разрывалось на куски.

Успокаивало только то, что ее ждал Арнольд.

— Я люблю тебя, — услышала она свой собственный голос. — Расти сильным. Люби, дыши, добивайся своего во что бы то ни стало, защищай слабых и наказывай тех, кто не прав. Ты должен стать лучшим в том деле, которое выберешь. Ты должен прославить имя отца. И помни обо мне, мальчик мой. И, может, когда-нибудь ты простишь меня за то, что я сделала. Когда-нибудь ты меня поймешь. Я хочу, чтобы ты смог так же полюбить. Так же сильно и глубоко. И тогда ты точно меня простишь.

Через несколько часов, пряча лицо на груди Нахмана, она горько плакала, вздрагивая в его объятиях и ни о чем не думая. Эта часть ее жизни была закрыта навсегда.

Часть третья Родственные узы

Глава первая Николас Туттон

Спутник-7, Управление полиции

С трудом прогоняя воздух через раскаленные легкие, Ник сидел в мягком кресле рядом с агентом Арабеллой Стич, обхватив себя руками и изредка утыкаясь носом в плед, чтобы дать покрасневшим глазам минутку отдыха. Время растянулось до бесконечности, его мутило, трясло, но Ник снова и снова заставлял себя вглядываться в монитор в поисках зацепки.

Его организм выжигал из памяти Магдалену и все, что с ней было связано, включая прошлого Николаса, пьяницу, который болезненно наслаждался своей несвободой. Если подумать, у него все было хорошо, лучше, чем у большинства. Он не нуждался в деньгах, жена не устраивала ему скандалов, дети росли как бы сами по себе. Он занимался тем, что сам для себя выбрал. Да, не сделал карьеры. А стремился ли он к ней? Но почему-то после развода с Тейн он только и мог думать о собственных неудачах. О том, что отец отобрал у него все. О том, что… Удушающий приступ кашля прервал лишние мысли. Ник опустил голову. От пледа чем-то пахло. Чем-то приятным и пронзительно-знакомым, но он не мог сосредоточиться на аромате.

Сделав несколько аккуратных и глубоких вдохов, мужчина поднял глаза на монитор.

— Стойте, — неожиданно для самого себя сказал он. — Что этот парень делает?

Арабелла послушно нажала на паузу. Камера была расположена так, что охватывала узкую круговую дорожку, которая огибала дом, кусты, деревья и несколько пар окон на двух этажах. Картинка дрожала, иногда рябила, но ее вполне можно было воспринимать без специальных средств. Тень, которую заметил Ник, появилась в кадре в два часа семь минут ночи.

Двор оказался на удивление оживленным, особенно в ночное время. Коллеги старательно заносили в блокноты приметы подозрительных и не один раз промелькнувших людей. Но эта тень казалась незнакомой. Арабелла нажала на кнопку, позволив воспроизведению продолжиться. Силуэт приблизился к одному из окон на первом этаже и остановился, подняв голову.

— Что он делает? — спросила агент, слегка хмурясь.

— Смотрит.

— Но он смотрит не на площадку. А в квартиру.

Мужчина — сомнений в том, что на видео мужчина, у полицейских не было, — действительно смотрел в окно квартиры, расположенной на первом этаже. Он был одет в дорогую кожаную куртку, имел неплохую фигуру, но не мог похвастаться ростом. Он стоял почти неподвижно, не отводя глаз от окна. Потом достал сигарету, закурил. В окне появился силуэт, мужчина тут же прижался к дому, чтобы его не заметили. И в этот момент он оказался лицом к площадке и в профиль к камере. Но даже профиля Николасу хватило. Он не раз и не два встречался с этим человеком на городских приемах.

— Это Анри-Мишель Нахман, — донельзя довольный собой, сказал криминалист. — Бьюсь об заклад, в окне — Натали Роше.

— То есть он не сразу уехал домой, — протянула Арабелла, выписывая имя в блокнот. — Кажется, Грин собирался пригласить его на допрос.

Ник прикрыл глаза, позволяя себе полностью расслабиться. Температура снова пошла вверх. В таком состоянии нельзя перенапрягать зрение, но Туттон даже думать не мог о том, чтобы сдаться и отправиться домой. Ему стало легче после сна и капельницы и сейчас хотелось снова лечь и уснуть, но он боролся с собой, принося эту жертву… во имя чего?