Яков Блюмкин: Ошибка резидента
Шрифт:
Блюмкин, конечно же, слышал о скандале вокруг продаж на аукционах Берлина и Вены. Имея личный опыт торговли старинными книгами, он решил предложить собственную схему, как организовать продажу ценностей без лишнего шума. Несколько дней он сочинял специальную докладную записку по этому вопросу.
«Основной вывод из этого опыта, — писал Блюмкин, — приводит к тому, что последующие аналогичные операции должны производиться не советскими органами непосредственно, а замаскированно, через надежную подставную организацию, хорошо юридически законспирированную…» Второе условие для успешного проведения операции, по Блюмкину, заключалось в том, чтобы изъятое имущество «не было бы ущербом для нашей науки и одновременно само по себе дало значительные
Выполнение этих трех условий, по мнению Блюмкина, создало бы идеальные условия для продажи художественных ценностей за границу. В качестве примера он предлагал организацию работы по продаже древнееврейских книг. Дело должно происходить так: Госторг передает книги конторе Якуба Султан-заде в Константинополе, Султан-заде собирает экспертов, те оценивают товар, и затем книги вывозятся на европейский рынок. Благодаря длинной цепочке из нескольких посредников, скупщиков и продавцов книг практически невозможно будет определить, что инициатором продажи является Советское государство.
«Что же касается нас (то есть конторы Султан-заде. — Е. М.), — отмечал Блюмкин, — то в самом худшем случае в нас будут подозревать коммерческую агентуру Госторга. Это нисколько не дискредитирует нашего прикрытия. В коммерческих взаимоотношениях с нашими торговыми органами находятся сотни фирм, и никто их в том, что они советская политическая агентура, не подозревает». А заграничные фирмы, уверял Блюмкин, не скрывают своей готовности работать с большевиками — главное, чтобы было выгодно: «Кауфман, например, не раз высказывал мысль о том, что хорошо было бы уговорить большевиков разрешить покупать в России старые древнееврейские книги и скупать книги у правительства».
Практически же, писал он, от реализации «этих ненужных СССР ценностей Союз может получить сотни тысяч долларов».
План Блюмкина в части продажи древних книг через его контору полностью реализован не был, но его предложения, похоже, не остались незамеченными.
В том же 1929 году началась продажа за границу предметов искусства из Эрмитажа, Русского музея и других хранилищ. Продажами — почти по рецепту Блюмкина! — должна была заниматься специально созданная «подставная организация, хорошо юридически законспирированная» с названием «Антиквариат» — под эгидой Наркомпроса.
Это была операция, одобренная на самом верху, но вскоре в Кремль пошли письма и телеграммы с протестами. Протестовали не только ученые, искусствоведы, музейщики, но также советские и партийные работники. Директор Ленинской библиотеки Владимир Невский писал, к примеру, своему начальнику — наркому Луначарскому:
«Раз став на путь распродажи, остановиться нельзя: сегодня продали Рафаэля, завтра продали Корреджио, затем начнем продавать рукописи Толстого и Достоевского.
Раз продавать, так продавать. Разделить рукописи Толстого по клочкам и продавать американцам по частям, а за рукописями Толстого рисунки Иванова, автографы Достоевского и т. д. Как директор Ленинской библиотеки, человек близко стоящий к науке и искусству, и как коммунист, я обращаюсь к Вам, уважаемый Анатолий Васильевич, и прошу Вас войти с ходатайством в ЦК ВКП(б) о приостановке этого губительного разрушения рассадников культуры и просвещения». Невский не так давно разрешил чекистам взять из библиотеки старинные книги, но все-таки получил в обмен гарантию их возвращения. А здесь…
Луначарский откликнулся: «Я с очень тяжелым сердцем согласился на эту операцию и указывал тогда же т. Микояну и т. Рыкову — к сожалению, я не был на политбюро тогда, когда обсуждался этот вопрос, — на те причины, по которым я являюсь в значительной мере противником этой операции». Но в сущности нарком вел себя довольно пассивно. Больше он не протестовал, в ЦК не обращался и вообще в последние годы своей жизни
старался не вмешиваться в рискованные дела. Его лояльность оценили. В 1933 году Луначарского назначили полпредом в Испании, но он умер во Франции, не доехав до нового места назначения.В результате операции по продаже художественных ценностей за границей навсегда остались 1450 произведений живописи, в том числе 48 шедевров — Ван Дейка, Тициана, Рафаэля, Рембрандта. В конце 1933 года СССР продал Британскому музею за 100 тысяч фунтов стерлингов (миллион золотых рублей) «Синайский кодекс» — самый древний на то время список Нового Завета, сделанный в IV веке. Никогда еще ни одна рукопись не продавалась за такую огромную сумму. За все проданные предметы искусства СССР получил примерно 25 миллионов золотых рублей. Активные продажи ценностей прекратились только в 1934 году.
Наверное, если бы Блюмкин прожил еще несколько лет, он с гордостью похвалялся бы в своей манере, что его советы не пропали даром и он внес свой вклад в индустриализацию страны.
Но прожить эти несколько лет ему уже было не суждено.
«Чтобы доказать… как-нибудь свои симпатии ко мне». Тайные встречи и роковой роман
С самого приезда в Москву Блюмкина не покидала навязчивая мысль: как быть с поручением Троцкого? Он, разумеется, не собирался отказываться от поручения — передать письма «вождя оппозиции» его сторонникам в СССР, — но решил сначала осмотреться и понять, что вообще происходит в стране. А то, что происходило, Блюмкину нравилось. По крайней мере, по его словам.
Во-первых, он увидел, что Сталин повел борьбу против «правых» — Бухарина, Рыкова и Томского, своих недавних союзников в войне против «левой оппозиции». Блюмкин поддерживал всей душой этот новый поворот в «линии партии». «Правых» он не любил куда больше, чем Сталина. Тем более что советское руководство, как ему казалось, фактически взяло на вооружение основные идеи Троцкого: «Самокритика все больше поднимается снизу к верху, совхозное и колхозное строительство есть основной момент линии партии в деревне, индустриализация производится с той максимальностью, какая возможна, оппозиция поэтому потеряла почву под ногами и разваливается…» Как самокритично отмечал Блюмкин, в таких условиях бороться теми методами, с какими выступает Троцкий, «есть авантюризм еще более худший, чем „объективный“ левоэсеровский авантюризм моей юности».
«Я понял, что совершил ошибку и перед ГПУ, и не знал, как ее исправить… — каялся Блюмкин в письме Трилиссеру. — Не раз я порывался открыть Вам или Вячеславу Рудольфовичу (Менжинскому. — Е. М.), но каждый раз боязнь, что Вы отнесетесь ко мне формально, боязнь причинить Вам неприятности и прочие малодушные соображения удерживали меня».
Отчеты о работе, новые планы, подбор новых сотрудников — все это давало ему повод оттягивать выполнение поручения Троцкого. К тому же у него завязывался новый и весьма увлекательный роман. Бывшую жену и сына Мартина он не забывал, и запечатанное завещание с просьбой в случае его смерти позаботиться о них лежало у руководства ОГПУ. Но случая завести новую связь он никогда не упускал. Осенью 1929 года начался его последний и, в полном смысле этого слова, роковой роман.
Ее звали Лиза, и она была его коллегой — работала в Иностранном отделе ОГПУ. Лиза Розенцвейг родилась 31 декабря 1900 года в Северной Буковине, которая тогда являлась частью Австро-Венгрии, позже отходила к Румынии, а ныне входит в состав Украины. Сегодня Елизавету Зарубину-Горскую-Розенцвейг называют «легендой» или даже «королевой» советской разведки. На ее счету десятки успешных операций, и самая известная из них — участие в добывании секретов американской атомной бомбы. В этой операции она участвовала вместе с мужем, не менее знаменитым советским разведчиком — Василием Зарубиным. Многие сведения о работе Елизаветы Зарубиной, впрочем, до сих пор остаются засекреченными.