Яков Блюмкин: Ошибка резидента

* * *

Однокашник Блюмкина по Восточному отделению Военной академии РККА Александр Бармин, который был назначен на должность генерального консула в Гиляне и в августе 1924 года ехал в Персию вместе с советской дипломатической делегацией во главе с полпредом Борисом Шумяцким, вспоминал:

«…У нас было два неожиданных попутчика: мой коллега по академии Яков Блюмкин и знаменитый поэт Сергей Есенин. Они прекрасно ладили между собой и к вечеру, как правило, напивались. Есенин произвел на меня жалкое впечатление. В юности он разрывался между городом и деревней, а теперь его тянули в разные стороны богема и революция. По его внешности было явно видно, что он страдал от алкоголя, от чрезмерного увлечения женщинами и от оргий, которым он предавался в паузах между своими поэмами, остававшимися тем не менее шедеврами русской поэзии. Молодой и красивый гений стал горьким пьяницей. У него было бледное, опухшее лицо, усталые глаза и хриплый голос. Он производил впечатление совершенно деморализованного человека. Блюмкин, которого его солдатский характер всегда удерживал от эксцессов, решил „поставить Сергея на ноги“. Но этого сделать уже не мог никто!»

Впрочем, по другим данным, Есенин оказался на Кавказе все же немного позже Блюмкина и встретил своего знакомого уже в Баку. Эта поездка для него во многом была вынужденной. В Москве у Есенина дела не ладились. О нем не раз писали как о хулигане и пьянице, обвиняли в «буржуазных» наклонностях и даже завели несколько уголовных дел — якобы за организацию дебошей в общественных местах. Так что Есенин решил на время оставить опасную для него столицу. Сам он в стихотворении «Стансы» (1924) писал так:

Я из Москвы надолго убежал: С милицией я ладить Не в сноровке, За всякий мой пивной скандал Они меня держали В тигулевке [49] .

На Кавказе ему устроили торжественный прием. Как литераторы, так и местное партийное начальство. Первым секретарем ЦК компартии Азербайджана тогда был Сергей Киров, а вторым секретарем и главным редактором газеты «Бакинский рабочий» — хороший знакомый Есенина Петр Чагин.

49

Тигулёвка (тягулёвка) — так называемая «холодная», помещение для арестантов при полиции/милиции. — Прим. ред.

Вообще-то, Есенин хотел поехать еще дальше — в Персию. Эта удивительная страна давно манила его, а Блюмкин наверняка еще больше подогрел воображение поэта, рассказав о своих приключениях в Гиляне. Однако в Персию его не пустили. Свои знаменитые «Персидские мотивы» Есенин написал на Кавказе. Он прочитал их на даче Кирова под Баку, и, как вспоминал Чагин, «Киров, человек большого эстетического вкуса, в дореволюционном прошлом блестящий литератор и незаурядный литературный критик, обратился ко мне после есенинского чтения с укоризной:

— Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? Смотри, как написал, как будто был в Персии. В Персию мы не пустили его, учитывая опасности, какие его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. Но ведь тебе же поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай! Чего не хватит — довообразит. Он же поэт, да какой!».

Отношения Есенина и Блюмкина во время этой поездки окружены самыми разнообразными слухами. В некоторых мемуарах и устных преданиях их жизнь в Баку и Тифлисе выглядит примерно так же, как и в Москве в «кафейный период», — они ссорились, мирились, устраивали попойки и т. п. И якобы Блюмкин вместе с Есениным даже сочинял стихи, некоторые из них затем печатались в «Бакинском рабочем», другие — не печатались, так и оставшись загадками в литературном наследии Есенина. Например, такие:

Жизнь несет меня, угорелая, Тают бесславно года, Может, напрасно все делаю? Может, забрел не туда? Где-то по утренней влаге Бегали мы босиком, Но не хватило отваги И я не стал босяком. Так и не стал я свободным, Рвался к свободе, и вот В своре собак безродных Я как заморский кот.

Разумеется, все вышесказанное о жизни Блюмкина и Есенина в Закавказье — не более чем слухи. Но кое-какие «свидетельские» описания их похождений до нас все-таки дошли.

Вместе с Блюмкиным в Баку и Тифлисе находилась и его жена Татьяна. Считается, что именно она стала причиной крупной ссоры Блюмкина и Есенина. Журналист тифлисской газеты «Заря Востока» Николай Вержбицкий, который довольно тесно общался с Есениным, рассказал в воспоминаниях о том, как это произошло:

«Будучи в Баку, Есенин в гостинице „Новая Европа“ встретил своего московского знакомого Ильина (один из псевдонимов Блюмкина. — Е. М.), назначенного военным инспектором в Закавказье.

Сперва их встречи протекали вполне миролюбиво, но вдруг инспектор начал бешено ревновать поэта к своей жене. Дошло до того, что он стал угрожать револьвером. Этот совершенно неуравновешенный человек легко мог выполнить свою угрозу.

Так оно и произошло. Ильин не стрелял, но однажды поднял на Есенина оружие, что и послужило поводом для первого кратковременного отъезда поэта в Тифлис в начале сентября 1924 года.

Об этом происшествии мне потом рассказывал художник К. Соколов. Сам Есенин молчал, может быть, не желая показаться трусом…

…Через несколько дней Есенин вернулся в Баку за своими товарищами, получив от них уведомление о том, что Ильин куда-то отбыл.

Вторично приехав в Тифлис и остановившись в гостинице „Ориант“, Есенин снова неожиданно столкнулся с Ильиным. Это сразу испортило ему настроение».

В общем, типичное поведение Блюмкина. Как помним, револьвер он выхватывал часто. Да и Есенин не отличался таким уж «благопристойным» поведением, разве что оружия у него не было. Их ссора из-за ревности Блюмкина тоже выглядит правдоподобно — вполне тривиальная ситуация. Сам «бесстрашный террорист» в отношении дам также был далеко не святым. Гражданская жена Есенина Надежда Вольпин рассказывала, что как-то после ужина в гостинице Блюмкин под каким-то предлогом пригласил ее к себе в номер и начал приставать. Она успела нажать кнопку звонка, и только появление горничной избавило ее от блюмкинских домогательств.

Есенин пробыл на Кавказе с небольшим перерывом до конца мая 1925 года. Блюмкин уехал в Москву тоже примерно в это же время. Как складывались их отношения после ссоры в отеле «Новая Европа» — сказать трудно. Может быть, они помирились, как помирились потом Блюмкин и Мандельштам, хотя, как вспоминала Надежда Мандельштам, «О. М. невольно шарахался, когда Блюмкин выхватывал револьвер». Закончилась эта игра, по ее словам, «в 26 году, когда О. М., уезжая от меня из Крыма, случайно очутился с Блюмкиным в одном купе. Блюмкин, увидев „врага“, демонстративно отстегнул кобуру, спрятал револьвер в чемодан и протянул руку. Всю дорогу они мирно разговаривали».

Возможно, что-то похожее было у Блюмкина и с Есениным. А может быть, они просто не придали значения той стычке в «Новой Европе» — ведь всякое бывает между друзьями. Может, наоборот — после этого они остались врагами на всю их оставшуюся короткую жизнь. Есенину оставалось жить несколько месяцев, а Блюмкину — четыре года. Но в глазах многочисленных расследователей истории трагической гибели Есенина, окутанной загадками, мифами и вымыслами, Блюмкин остался «черным человеком» — непосредственным убийцей великого русского поэта.