Якудза

— Чего ты там гундишь, Сашенька? — ласково спросил Афанасий.

— Да вот думаю, что не так ты прост, Афонюшка, как хочешь казаться.

— Так то мы все, Сашуль, не пальцем деланы, — развел руками Афанасий. — Вы вон беспределом занимаетесь ни пойми с какой радости, — Афанасий кивнул на распятого, — а мы вот…

— …в гости по такому случаю, — закончила за него Александра. — Кончай Ваньку валять, Афоня, говори, чего приперся.

— Неласковая ты что-то сегодня, Саша, — покачал головой Афанасий. Улыбка сползла с его лица.

Куда подевался благодушный увалень? Человек в кресле изменился мгновенно, как меняется волк, сбрасывающий овечью шкуру. На его лице резко обозначились скулы, уши прижались к голове, как у готовящегося к прыжку хищного зверя, а в прищуренных глазах появилась пустота, жуткая своим отсутствием жизни. Словно из живого, пусть жестокого лица кто-то вынул глазные яблоки и вставил холодные фарфоровые шарики.

— Но это ты зря. Я к тебе с предложением, а ты как не родному: «Чего приперся…»

— Не приведи господь такого родственничка, — каким-то механическим голосом произнесла Александра.

Витек заметил, что ее дыхание вдруг стало настолько ровным и незаметным, что, перестань она говорить, можно было бы подумать, что на скамейке сидит статуя. Ее грудь перестала вздыматься в такт вдохам-выдохам, и даже глаза перестали мигать, уставившись отсутствующим взглядом куда-то сквозь лицо Афанасия. — Шел бы ты, Афоня, со своей кодлой обратно, качаться в тот подвал, откуда мы со Стасом тебя вытащили.

— И это ты, Сашуль, зря сказала, — произнес Афанасий. — Чего вы в этом городе стоите без меня и моей кодлы? Ну, чего ты замерла? Боишься? Это правильно, что боишься.

Афанасий отодвинул полу куртки и нарочито медленно вытащил из-за ремня свой любимый «Узи».

— Молодцы евреи, уважаю, — сказал он, погладив автомат по стволу. — Что не придумают, все интернациональное и на века. Что капитализм, что религию, что вот ствол путевый… А, так это я к чему собственно? Предложение у меня к тебе будет, Саш. Чисто деловое, не подумай чего.

Александра продолжала сидеть без движения.

Витек тоже сидел. А чего делать, когда твой собеседник в трех шагах от тебя пистолет-пулемет эдак ненавязчиво демонстрирует? Сидеть и слушать, чего еще остается.

— Я так ситуацию понимаю, — продолжал Афанасий, пристроив оружие на колено и почесывая курок ногтем указательного пальца. — Тот узкоглазый, что тут шарился, это и есть настоящий хозяин всего этого…

Афанасий обвел стволом автомата пространство вокруг и водрузил его обратно на колено, небрежно направив ствол в пространство между Витьком и Александрой.

— Или курьер от хозяина, что, впрочем, неважно. Клуб этот ваш хозяин тут замастырил для отвода глаз, и вас в него посадил, типа вы тут хозяева и новые русские. Был вам этот клуб глубоко до фени, и до поры до времени вы кодлой в одной упряжке одну тему ковыряли. И даже догадываюсь какую. Насчет нашего подземного завода, что после совка остался. А сейчас что-то вы в вашей кодле не поделили — то ли в сроки не уложились, то ли в койке у вас со Стасом что не срослось, да только прискакал из-за бугра этот узкоглазый, навешал всем трендюлей, и Стаса вы слили. А тебя, Сашуль, оставили за главную. Ты же вместо того, чтобы ситуацию разруливать, вместе со своим новым ухажером, — он качнул головой в сторону Витька, при этом не сводя с Александры своих фарфоровых гляделок, — голимым беспределом занимаешься, над лохами изгаляешься, что ни по каким понятиям не катит.

Александра молчала, продолжая смотреть сквозь бритый череп Афанасия.

Видимо, Афанасию стал неприятен взгляд черных немигающих глаз. Он поморщился и зло, по-волчьи оскалился.

— Короче, сучка, — отрывисто сказал он, — мне эти ваши ходильники глубоко до фени. Тема следующая. Ты прям сегодня и по-быстрому продаешь этот клуб одной риэлторской конторе, которая за него дает нормальное бабло, — и мы с тобой расходимся полюбовно. В той конторе у меня все схвачено, и мои люди выяснили, что фактически все здесь записано на тебя. Так что отмазы не канают. Тебе — десять процентов, мне с братвой — остальное.

Витьку вдруг почему-то стало смешно, хотя ситуация к веселью явно не располагала. Он не удержался и фыркнул.

— Весело? — спросил Афанасий.

— Знаешь, Афоня, — сказал Витек, — все это похоже на какое-то хреновое гангстерское кино. Сейчас она тебя пошлет, и ты пообещаешь прострелить ей ногу.

Афанасий прищурился. Ствол автомата сместился и теперь смотрел Витьку прямо в грудь.

— А ты, щень, вообще глохни. Ты здесь никто, и звать тебя никак. Оно, конечно, стрелять в человека, с которым пил, всегда тяжело, но я думаю, что как-нибудь справлюсь…

И тут краем глаза Витек увидел, как тело Александры пришло в движение.

Оно плавно перетекло из сидячего положения в положение на полусогнутых и двинулось в сторону сидящего на кресле Афанасия. Причем именно оно, тело, но никак не живой человек. Люди не могут так двигаться, когда ноги — отдельно, а туловище отдельно. Ноги Александры с невероятной скоростью перебрали расстояние между скамьей и креслом, а туловище оставалось абсолютно неподвижным, как будто его хозяйка все еще продолжала сидеть.

Все произошло невероятно быстро.

Афанасий вскинул автомат и послал веер пуль в сторону смазанной тени, в которую превратилась Александра…

Но пули не достигли цели.

Тело девушки сместилось за кресло, и ее рука легонько мазнула по шее Афанасия. Будто погладила. Но от этого воздушного движения из-под левого уха Афанасия фонтаном брызнула кровь.

Афанасий не растерялся. Не выпуская автомата, он крутанулся в кресле, отыскивая стволом цель. Свободной рукой он одновременно попытался зажать вскрытую артерию. Но видимо разрыв был слишком серьезным — кровь продолжала хлестать между пальцами.

Цель же обогнула кресло, ладонью мягко отвела ствол автомата в сторону и ногтем большого пальца так же легко взрезала сонную артерию под правым ухом Афанасия.

Зрелище было жутким. Из шеи здорового, крепкого мужчины водопадом хлестала кровь, заливая рубашку, брюки, кресло, а он, выронив автомат, хватался обеими руками за шею, пытаясь остановить толчками вытекающую из него жизнь.

Александра стояла сзади кресла, неестественно склонив голову набок, и немигающим взглядом смотрела на дело рук своих.

Через несколько секунд все было кончено.

Тело Афанасия обмякло в кресле, на его квадратной физиономии застыло выражение полной растерянности и непонимания происходящего в этом мире. Его лицо было просто застывшим плакатом к воплю: «Да как же это так — чтобы мочалка МЕНЯ своим маникюром расписала?» Да вот только хозяин этого лица уже больше не мог ни возмущаться, ни вопить, ни мучиться бесполезными вопросами…

Витек очнулся первым. С недоверием оглядел себя. Надо же, ни одной раны!