Йалка

Натали побывала, кажется, везде. Буквально. Со своим парнем, то ли серфером, то ли музыкантом. Я долго разглядывал фото с пингвинами в Антарктиде. В белом горнолыжном комбинезоне она сливалась со снегом. Лица не видно в меховом капюшоне. Если долго смотреть на фото, можно принять ее за нуоли. Дурацкая мысль.

Однажды ночью палец все-таки лайкнул это фото. Натали была в сети. Я убрал сердечко, но она все равно мне написала. Спросила, как у меня дела. Я ответил, что простыл. Простыл? Серьезно? Зачем я сказал про болезнь, если она была на моем выступлении? Натали написала, что рассортировала все папки, которые были свалены в шкафу возле ее рабочего стола. Она хотела со мной поговорить, но не знала, о чем. На следующий день она прислала фото моего кабинета. В нем ничего не изменилось. Натали написала, что вызвала мастера, который почистил кондиционер в «Северной».

Я почти забыл про выступление. Я почти забыл про все. Каждое утро я проверял сообщения от Натали. Она мне писала.

* * *

В среду утром я надел худи с самым большим капюшоном и почти выпорхнул из квартиры. Я даже не услышал едких замечаний Лели (да, ее все-таки зовут не Ляля, и она у нас поселилась). Мне захотелось позвонить маме. Но она не взяла трубку. Иногда, когда она работает, не может говорить. Хотя я не раз видел, как ее коллеги могут часами зажимать трубку между ухом и плечом, продолжая пилить и красить ногти. Но мама считает такое поведение непрофессиональным. Она целиком и полностью готова погрузиться в проблемы своих клиенток, слушать их, кивать, пока не заболит шея. Мама знала свое дело. Мама была профессионалом.

До МФЦ я шел пешком. Мне теперь еще больше хочется ходить пешком. Я бы даже снова начал бегать или качаться в тренажерке. У парня (все-таки бывшего) Натали все кубики пресса на своих местах. Но у него нет больше Натали. У Толика нет кубиков, и у него есть Леля, а до нее Катя, а еще раньше Карина. Может, мне и не нужно бегать?

Войдя в здание и вдохнув пропитанный стрессом воздух, я забыл про все, о чем думал по пути. Сначала мне нужно взять бесплатную маску в автомате, заполнить заявление и пройти собеседование. В конце концов, государственное учреждение должно убедиться, что я не психопат, который ни с того ни с сего выбрасывает маски. Дурацкое правило.

– За вами числилась маска серии шесть ноль ноль семь номер двести шестьдесят три сорок девять?

Женщина в парике (не знаю, почему я решил, что это парик) не смотрела на меня. Верховской назвал бы ее полножизненной.

– Скорее всего.

– Вы не знаете свою маску?

– Мы с ней не были так уж близки.

– Ой, давно у нас юмористов не было.

Я промолчал. Иначе совсем бы ее насмешил.

Собеседование было быстрым. Она задавала вопросы из анкеты, которую я и так заполнил на сайте. Чуть лучше среднего маска. Почти такая же, как прошлая. Как и положено, она рассказала о самой дорогой маске, которую можно оформить в кредит на льготных условиях, сотрудники банка дежурят тут же в холле. Я отказался.

Я уже выходил, как она добавила:

– Вы, как еще захотите пошутить, заглядывайте! А то мы тут скучно живем.

Интересно, все госслужащие любят пошутить? А если я приду к врачу? Он спросит, на что жалуюсь, я отвечу: «На боль в груди», он ответит: «На холодном не сиди!» И медсестра достанет из ящика стола гармонику и сыграет несколько аккордов, обозначит конец миниатюры. Да, такие врачи из юмористических шоу прошлого века.

* * *

Кабинет для сканирования располагался в подвале. Коридор здесь не пах нервным напряжением. В нем даже лампы не все горели. Могло бы показаться, что тут вообще никого нет. На дверях горели таблички «Не входить», лавки вдоль стен были пустыми. Я сел напротив кабинета, где надпись мигала.

«И сердце томилось, уставши биться».

Я бы почитал мемуары первых нуоли, которые встретили полумертвого Верховского.

* * *

Сеть в подвале не ловила. Одноразовая маска напоминала пластиковый пакет, случайно прилипший к голове. Я сделал селфи. Получилось мрачно и зловеще. Обязательно выложу.

Наконец дверь кабинета приоткрылась, из темноты кто-то выглянул и, увидев меня, велел заходить. Внутри пахло сигаретами и щедро распыленным освежителем, лавандой. Если бы у меня имелись глаза, они бы заслезились. Я старался меньше вдыхать. Кондиционер работал так, будто создатель масок хранил трупы в ящиках у стены или замороженные говяжьи туши. Посреди комнаты возвышался сканер. Он похож на аппарат МРТ, только в нем очень холодно и темно. Уверен, в морге я бы чувствовал себя так же. Создатель масок указал на стул и велел сесть, сам открыл ноутбук и что-то там искал. Я молча следил, как он щурится. У него отличная маска. Я таких не видел. Он, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Сними эту дрянь.

Дрянью он назвал тот пакет на моем лице. Я снял. Он быстро глянул на меня и продолжил что-то искать в компьютере. Я молчал. Интересно, создатель масок тоже шутник, как женщина в парике? Если бы он выступал, на сцене стоял бы высокий стул с дымящейся пепельницей, на него направлен единственный луч света, создатель масок говорил бы меланхоличным голосом, но зал бы взрывался после каждой фразы.

– Симонов Йалка Арсеньевич?

– Да.

– Черт-те что с этой новой программой…

Он быстро печатал пожелтевшими пальцами. Уверен, он курил каждый раз, когда открывал новую программу. Вот и сейчас ему хотелось курить, он бросал взгляд на пачку сигарет на столе.

– Вы можете покурить, – зачем-то сказал я.

Мне не хотелось, чтобы судьбу моей новой маски решал такой нервный создатель.

– Да? Не против?

И, не дожидаясь ответа, схватил пачку, достал сигарету и подкурил. Втянул в себя треть и выпустил густой дым в сторону таблички «Не курить». Его движения стали размеренней. Не вынимая сигареты, он уже тише застучал по клавиатуре. Задавал все те же вопросы, что и женщина в парике, и, не слушая, продолжал печатать. Я гадал, когда красный огонек доберется до фильтра, почувствует ли это создатель масок. Не почувствовал, продолжал сидеть с тлеющим фильтром в губах. У него хорошая маска.

– Ложись в сканер, – наконец сказал он.

Я не стал уточнять, надо ли раздеваться. Мои остроты изрядно затупились.

В сканере было еще холоднее, чем в кабинете. Тусклый синий свет делал атмосферу устрашающей. Темный подвал, холодный кабинет без окон, гудящий сканер – все это никак не тянуло на комедию. Это трагедия под названием «Жизнь».

– Воздержись от философских размышлений, – сказал голос создателя из динамика. – Фонишь.

Я послушно перестал думать об умном. Вспомнил, что не ответил на последнее сообщение Натали. Она спросила, когда следующее выступление.

– Вот этого тоже не надо, – сказал динамик. – Ты же не хочешь ходить в маске идиота.

Какой чувствительный сканер. Я могу ни о чем не думать. Могу?

«Я потерял счет времени. Был полярный день или полярная ночь. Я просыпался, а Она смазывала мои почерневшие пальцы тюленьим жиром. Я снова проваливался в забытье и видел свою жену Катерину в черном траурном платье. Ей так идет черный цвет. Я готов умирать каждый день, лишь бы видеть ее в черном, который ей так шел.

Я снова просыпался, и Она смазывала мои обрубки тюленьим жиром».

– Вот так хорошо, – снова голос создателя. – Пару минут.

Пара минут продлилась до невозможного долго в компании Верховского. Я пытался припомнить, как он описывал вождя. Это никакой не вождь, а председатель общины. Нуоли, несмотря на племенной строй, не были такими уж дикими, какими их пытался изобразить Верховской. Вейпрехт и Пайер описывали, что встретили вполне сложившееся общество со своими законами, далеко не варварскими. Они даже смогли наладить торговлю. Тюлений жир в обмен на современное оружие для охоты. Все же не ракушки.