Ямбы

I

«В его строке — свинец. В его горячих венах Неистовая желчь течет». А я двенадцать лет в долинах сокровенных Копил стиха блаженный мед. Придет моя пора — и я раскрою улей, И подтвердит мой каждый слог: Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули. Когда-то страстный Архилох, Обманутый в любви двурушничеством тестя, Могучим ямбом прогремел. Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести Строку оттачивать умел. Я не метал громов из мелочной гордыни. Мне лишь отчизна дорога. А снизойдет к ней мир — и желчь во мне остынет. Мой гнев — законности слуга. Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным Огнем и сталью потрясать. Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных — Чтоб человеку жизнь спасать.

II

Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды

И раскрываешь купола?

Что так слезлив Давид, кому несет в угоду

Кисть, что божественной слыла?

О небо! О судьба! Поверить ли фортуне?

О гроб, залитый морем слез!

А как небось Барер стенает на трибуне —

Аж пафос в клочья, на износ!

Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают,

Негодованье души жжет.

Вот якобинцы им рыданья посылают.

Бриссо, который не солжет,

Твердит, что углядел, как в смраде испарений

Свернулся пеленою мрак:

Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,

Рожденных мерзостью клоак.

А это к праотцам зловещей, грязной тенью

Душа Марата отбыла…

Да, женская рука и впрямь во дни цветенья

Такую жизнь оборвала!

Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:

Петле за сталью не поспеть.

Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить…

С Маратом есть о чем жалеть:

Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.

Скажи «подлец» — в ответ кричат

«Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья…

Но первым все же был Марат.

Да он и был рожден под виселичной сенью,

Петли надежда и оплот.

Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье.

Тебе Гора вот-вот пришлет

Героев на подбор — шеренгой многоликой:

Лежандр (его кумир — Катон),

Заносчивый Колло — колодников владыка,

За ними Робеспьер, Дантон,

Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы:

Коммуна, суд и трибунал.

Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться…

Ты б поименно их узнал.

С отходной сим святым, достойным сожалений,

Пришел бы Анахарсис Кло,

А может, Кабанис, другой такой же гений —

Хотя б Грувель, не то Лакло.

Ну, а по мне, пускай надгробные тирады

Произнесет добряк Гарат.

Но после ты их всех низвергни в темень ада —

Долизывать Марату зад.

Да будет им земля легка в могильном мраке,

Под сенью гробовой доски:

Глядишь, тогда скорей отроют их собаки —

Растащат трупы на куски!

Гражданин Архилох Мастигофор

III

Я слышал — изменив холодному презренью, Разгорячились вы всерьез, Когда вам «Монитёр» дурацкое творенье Глупца Барера преподнес. Труды педанта вас вконец разволновали, А стыд и страх ввели во грех, И вы его при всех фракийцем обозвали, — Мол, перепортил женщин всех. К тому же говорят… Но я-то полагаю, Что честь, краса в глазах молвы Любым наветам вас всечасно подвергают… Однако, сказывают, вы Хоть шепотом, но все ж по адресу подонка К фигурам, истинно мужским, Добавили «подлец», «сутяжная душонка» И пару слов, подобных им. Вам это не к лицу. Пусть он таков, но все же… Не дело черни подражать. Забудьте их язык. Бесстыдство речи может Бесстыдство дела поддержать.

IV

Безвестность подлости казалась им укрытьем… · · · · · · · · · · · · · · · · · · Но колченогий слог карающей эподы Их неминуемо найдет. Ты, Парос — диамант, накрытый синим сводом, Слепящий зрак эгейских вод. В подземной тишине вершит Природа дело, Ее работе нет конца. Зато из недр твоих выходит мрамор белый Для кропотливого резца. А чтобы высший срам запечатлели строчки, Есть мрамор-ямб, есть сталь в пере. Так прокали его, готовь его к отточке! Сын Архилоха, встань, Андре! Не опускай свой лук — он устрашенье сброда. Пусть, унаследовав твой стих, Грядущие века, всесущая природа Заголосят при виде их: — У, свора подлецов! Чудовищ! Прокаженных, В пылу резни и грабежей Привыкших вымещать свой страх на слабых женах, Не умертвляющих мужей, На нежных сыновьях и на отцах несчастных, Уже бессильных их спасти, На братьях, чья вина — в усилиях напрасных От братьев муку отвести! Жизнь и у вас одна… всего одна, вампиры! И вы искупите лишь раз Страдания и прах, рыданья и руины — Всё, проклинающее вас!

V

Но вот они живут, а наша скорбь, владыка, К тебе в мольбах не прорвалась. И лишь поэт, о Бог, могучий в ратной силе, Пленен, предсмертно одинок, Приладив на стихи пылающие крылья Громов, что ты метнуть не смог, Откликнулся на зов достоинства и чести, Вверяя судьям сатаны Лжесудей, чьи суды — резня на лобном месте, Вина — в отсутствии вины. Дай мне, владыка, жизнь! Тогда-то эта свора Закрутится от стрел моих! И не укрыться им в безвестности позора: Я вижу, я лечу, я их уже настиг.

VI

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · На двадцати судах с едва прикрытым днищем — Чтоб выбить посреди реки — Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме… И всех Луара приняла: Проконсулу Карье, под винными парами, По нраву скорые дела. Вот этих слизняков, приказчиков разбоя — Фукье, Дюма, как на подбор, — Где, что палач и вор, равны между собою Судья, присяжный, прокурор, — У, как я их хлестал, багровых от разгула, Когда, вином воспалены И похотью томясь, они сидят оснуло, Лоснятся, хвастают, пьяны, Сегодняшней резней и завтрашним разором, Перечисленьем подлых дел, И радуются им, и песни тянут хором! А для утехи потных тел — Лишь руку протянул, лишь губы захотели — Красотки вмиг разгонят хмель: Поверженных забыв, они из их постели К убийцам прыгают в постель. Продажный этот пол слепит приманка славы. Он — победителю вприклад. Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы: На шее палачей висят, В ответ на поцелуй губами ищут губы. Сегодня наглая рука Уже не встретит здесь ей недоступных юбок, Стальной булавки у соска. Раскаяние — ад, где ищут искупленья. Но тут не каются, а пьют. Ночами крепко спят, не зная сожаленья, И снова кровь наутро льют. Неужто же воспеть кому-нибудь под силу То, чем бахвалится бандит? Они смердят, скоты: копье, что их пронзило, Само, тлетворное, смердит.

VII

Когда войдет баран в пещерный сумрак бойни И поглотит его проем — Отара, пастухи, последний пес конвойный Уже не думают о нем. Мальчишки, что за ним, гоняясь, ликовали, Красоток разноцветный рой — Они его вчера умильно целовали, Украсив пестрой мишурой, — Не вспомнят про него, когда мягка котлета. Что в бездне помощи искать? Мне ясен мой удел. Не надо ждать ответа. Пора к забвенью привыкать. Как тысячу других, отрезанных от мира, Назавтра, стадо поделя, Разделают меня и выкинут для пира Клыкам народа-короля. А что могли друзья? Рукой родной и близкой, Мой истомленный дух леча, В решетку передать случайную записку Да золотой для палача… Живущий должен жить. Не мучайтесь виною. Живите счастливы, друзья. Вам вовсе ни к чему спешить вослед за мною. В другие времена и я Отвел бы, верно, взгляд от страждущих в неволе, Не замечая скорбных глаз. Сегодня мой черед кричать от этой боли, Да будет жизнь светла для вас.