Янычары. «Великолепный век» продолжается!

Но вторая половина грустно констатировала, что это невозможно. Даже если удастся сбежать и добраться до Франции, не оказавшись снова в плену у пиратов, даже если она станет королевой Франции, Селим для нее будет потерян. Единственная возможность принадлежать шехзаде – подчиниться воле его валиде. Какой бы ни была Михришах Султан, Эме ей благодарна, ведь именно султанша купила ее у пиратов и предназначила своему сыну.

Думая о Селиме, Эме ужасалась: а вдруг с ним что-то случится?!

Но Михришах Султан после переезда принялась активно обустраиваться и наводить в Старом дворце свой порядок, чем страшно досаждала не только одалискам, но и евнухам: она командовала, приказывала, распоряжалась… Это означало, что у шехзаде все или почти все хорошо. Будь это не так, едва ли беспокойная валиде занималась своими делами, а не делами сына.

Конечно, Михришах Султан занималась делами сына, она ежедневно посещала Селима в Клетке, за несколько дней переносила ему половину библиотеки (делая вид, что забыла передать еще одну совершенно необходимую шехзаде книгу, причем передать только лично, она навещала запретную территорию так, словно была хозяйкой и там), доставила два сундука с одеждой, множество мелочей, большей частью совершенно ему ненужных, и каждый день передавала сладости, которые Селим тут же раздавал евнухам.

Оставленные почти без присмотра слуги и Эме с Далал жили сами по себе.

После их переезда из Кючюксу во дворец Михришах Султан прошло всего несколько дней, девушка не успела привыкнуть ни ко дворцу, ни к этой стороне Босфора. Азиатская сторона была куда тише и проще. На европейской, где дома Стамбула встали на месте домов бывшего Константинополя либо просто сменили хозяев, вместе с утренним криком муэдзинов начинался шум, заглушить который не могли даже сады дворцов.

Далал говорила, что в султанском Топкапы совсем тихо, там даже в покоях второго двора придворные объясняются на языке жестов, чтобы не мешать своей болтовней Повелителю. А уж в гареме и того тише, разговаривают шепотом, передвигаются бесшумно.

– Значит, в Старом дворце лучше, свободней? Тогда почему же все рвутся в Топкапы?

– Здесь, – Далал обвела рукой вокруг себя, – все, кто не нужен султану. Сюда попадают наложницы и рабыни прежнего султана и те одалиски нового, которые больше его не интересуют.

– Но Айше Хатун, которая должна родить сына, тоже здесь?

– А где же ей вынашивать ребенка, не у султана же перед глазами?! – возмутилась такой бестолковостью подопечной Далал. – Накшидиль, ты словно вчера родилась!

Далал теперь уже на примере конкретных девушек, живших в Старом дворце, объясняла устройство гарема султана.

– Самая главная здесь Айше Хатун…

– Ты же вчера говорила, что главная женщина гарема – Эсме Султан, сестра Повелителя?

– В обоих дворцах – Топкапы и Старом – да, но она управляет гаремом. Не перебивай. Айше Хатун, если родит сына, станет кадиной – женой Повелителя.

– Будет свадьба?

– Свадьба? Зачем? Нет, султаны много лет не женились, потом султан Сулейман ради своей Хасеки Хуррем нарушил этот обычай, женились на своих наложницах и их сыновья, а потом снова пошел разлад – кто хочет, конечно, называет кадину законной женой. Для этого достаточно просто привести кадия и перед ним сказать, что признаешь женщину своей женой. Это неважно, ведь положение от этого не меняется, дети все равны, а наследником станет тот, кого назовет султан…

Чуть помолчав, словно споткнувшись, добавила:

– Или янычары…

Сокрушенно вздохнув каким-то своим мыслям (Эме уже научилась не вызнавать, что это за мысли, все равно не скажет), Далал продолжила:

– Разие, Жасмин и Фирузе – икбал. А Амина и Шехсувар даже были кадинами.

– Их разжаловали?

Далал не поняла вопроса, пришлось объяснить:

– А… нет, не разжаловали, просто они родили девочек, и Повелитель больше не взял их к себе на ложе. Шехсувар родила девочку, когда Повелитель еще был в Клетке, потому малышка долго жила вне дворца, но теперь ее привезли сюда. Зато она названа в честь сестры султана – Эсме.

– Что значит «икбал»?

– Это значит, что они побывали на ложе у Повелителя. Возможно, не раз, но либо не сумели родить ему ребенка, либо родили, но дитя не выжило. А Шевкефза, Рахиме, Рабия… – Далал перечислила десяток девушек, – были гезде.

– А это что?

– Это значит, что Повелитель их заметил, но к себе не взял, просто поинтересовался, как зовут. Остальные джарийе, то есть служанки.

– А я?

– А ты к султанскому гарему отношения не имеешь и считаешься джарийе Михришах Султан. И лучшее, что ты сможешь сделать, – родить будущему султану сына, дождаться, когда тот станет новым султаном, и превратиться в валиде – мать Повелителя, главную женщину империи. Но для этого надо не просто слушать, раскрыв рот, а учиться.

«Нет, – вздохнула Эме, – лучшее, что я могу сделать, это заснуть и больше не проснуться». Потому что родить сына и стать валиде – значит больше никогда не увидеть родной Мартиники, не побывать не только в Париже, но и в Нанте, не стать самой собой. А шальвары и прозрачные рубахи, необходимость есть с низеньких столиков руками, греться у очагов и спать на тонких матрасах вместо нормальных каминов и перин, ей надоели.

Почему-то не верилось в счастливое будущее. Эме по-настоящему затосковала. Сердце подсказывало, что должно произойти что-то, что изменит ее жизнь еще раз, но главное – сердце-вещун говорило о невозможности счастья с любимым.

Душные ночи напоминали ей Мартинику и родительский дом, но запахи цветов из сада были иными, да и голоса тоже… Шум моря, крики вездесущих чаек, далекий плеск весел по воде – все родное и чужое одновременно. Так хотелось вдохнуть даже неприятный серный запах Мон-Пеле, Лысой горы. Иногда, глядя на чаек, Эме завидовала им от души, они могли лететь куда угодно, но почему-то не улетали. Да и чайки были другие, у этих дом здесь, в Стамбуле.

Тоска по родине слилась с тоской по любимому, а еще по своей неудавшейся судьбе. Хотя Далал эту судьбу неудавшейся считать категорически отказывалась и продолжала внушать, что Накшидиль одна из самых везучих девушек во всем подлунном мире.

– Да уж, везения столько, что сама себе завидую…

Эме почти привыкла к новому имени – Накшидиль, все равно никто не называл прежним. Тоску это не уменьшало.

Лето выдалось на редкость жарким, это признавала даже знающая все Далал, потому Эме старалась как можно больше времени проводить в беседках с видом на воду. Далал ворчала, что она загорит, как простолюдинка, обмазывала девушку смесью огурца и меда с ног до головы, чтобы отбелилась и без того белоснежная, без единого пятнышка, кожа, заставляла укрываться и от солнца, и от ветра, требовала, чтобы служанки отгоняли любых насекомых, будь то комар, или муха, или даже бабочка. Ее подопечная должна оставаться драгоценным цветком до того времени, пока его не сорвет тот, кому она предназначена.

Иногда Далал начинала сомневаться, будет ли это шехзаде Селим. Обидно, если такая красота предназначена всего лишь, чтобы усладить шехзаде в его Клетке, родить сына, как ей предназначено, и много лет скучать взаперти. Почему-то Далал казалось, что у Накшидиль более яркая судьба.

Шехзаде Селим которую ночь лежал без сна, закинув руки за голову. В окно была видна яркая звезда на черном ночном небе, где-то плескалось море, тихо шелестел ветерок в кронах деревьев.