Япония, японцы и японоведы

Конечно же, Горбачев не был бы Горбачевым, если бы, упорствуя в своем отказе от подтверждения статьи 9 Совместной советско-японской декларации 1956 года, он не попытался смягчить это упорство уступками по другим аспектам территориального спора двух стран. Явная уступка японскому нажиму была сделана им, во-первых, в речи на совместном пленарном заседании обеих палат японского парламента, которую он произнес 17 апреля в качестве почетного гостя страны. Касаясь нерешенных вопросов советско-японских отношений послевоенного периода, он неожиданно для аудитории заявил о необходимости решения "вопроса о территориальном размежевании", чего до него не делал публично ни один из прежних советских лидеров. Обратила внимание японская пресса в этой связи и на тот факт, что упоминание о советско-японском "территориальном размежевании" было вставлено в текст его речи в самый последний момент (в тексте, разосланном до того прессе и депутатам парламента, этого упоминания не было), что было истолковано комментаторами как личная импровизация Горбачева, не предусмотренная при его отъезде из Москвы и означавшая политическую уступку японскому нажиму. Немалую роль, как я потом выяснил, в подталкивании Горбачева на эту уступку сыграли те самые "голуби" из числа сопровождавших его экспертов-японофилов, которые вились вокруг него в дни переговоров и неустанно навязывали ему свои идеи "компромисса".

Односторонней уступкой Горбачева стало и его заявление о намерении советского руководства начать сокращение советского воинского контингента (одна дивизия), находившегося на спорных островах в целях элементарной защиты этих островов, соседствующих с японским островом Хоккайдо, где было дислоцировано четыре из тринадцати дивизий японских "сил самообороны". Не чем иным, как уступкой стремлению японцев к присутствию на Курилах как можно большего числа своих граждан стало также решение Горбачева о расширении безвизового обмена между жителями Курил и Японии.

Но особенно заметно неустойчивость и непоследовательность Горбачева в его попытках противостоять территориальным домогательствам Японии проявились при согласовании с Кайфу текста заключительного Совместного заявления, которое было подписано руководителями двух стран в итоге переговоров. С одной стороны, несмотря на настойчивые домогательства японцев, советский гость не допустил включения в текст заявления каких-либо формулировок, подтверждающих обещание Советского Союза передать Японии острова Хабомаи и Шикотан по заключении мирного договора. В этом проявилась боязнь Горбачева отступить от тех обещаний, которые он дал патриотическим кругам в руководстве вооруженных сил, КГБ и КПСС. Однако, с другой стороны, в текст совместного заявления оказались включены довольно двусмысленные, скользкие формулировки, позволявшие японцам, да и кое-кому из советских японофилов - сторонников "компромисса", истолковывать их в свою пользу. Речь идет о тех строках совместного заявления, в которых указывалось, что руководители обеих стран "провели обстоятельные и углубленные переговоры по всему комплексу вопросов, касающихся разработки и заключения мирного договора между Японией и СССР, включая проблему территориального размежевания, учитывая позиции обеих сторон о принадлежности островов Хабомаи и Шикотан, Кунашир и Итуруп"131.

Никогда за всю послевоенную историю в текстах совместных советско-японских документов не было каких-либо упоминаний ни о необходимости "территориального размежевания" между двумя странами, ни об их споре по поводу четырех названных выше островов. Сам факт упоминания этих островов, ставших более сорока лет тому назад неотъемлемой частью территории Советского Союза в соответствии с внесенными Верховным Советом СССР дополнениями в конституцию нашей страны, явил собой, разумеется, дипломатический ляпсус. Не имея особой юридической значимости, этот ляпсус тем не менее дал японской пропаганде зацепку для различных домыслов, рассчитанных на легковерных людей.

В данном случае проявились свойственные Горбачеву как политику неисправимые пороки, а именно склонность к беспринципному политическому лавированию и дилетантская неосмотрительность в договоренностях с зарубежными партнерами. И хотя вопреки ожиданиям японской стороны Горбачев не пошел на прямые обещания территориальных уступок, как подбивали его "мудрые" советники, тем не менее ему не хватило все-таки твердости для того, чтобы в ходе переговоров поставить все точки над "i" и плотно закрыть двери для дальнейшего продолжения территориального спора двух стран. В значительной мере это объяснялось, конечно, ловким психологическим воздействием на советского гостя японских политиков, то искушавших его пряниками в виде обещаний обильной экономической помощи, то угрожавших кнутом финансовых санкций в виде неучастия Японии в предоставлении Советскому Союзу кредитов и научно-технической информации. И в этом целенаправленном воздействии на Горбачева японским политикам в какой-то мере удалось преуспеть: ведь поиск японской экономической помощи и был важнейшей причиной поездки "великого реформатора" в Страну восходящего солнца.

Дни пребывания Горбачева в Японии оставили у меня малоприятные воспоминания хотя бы уже потому, что ежедневные газетные сообщения об этом событии мне пришлось писать не одному, а совместно со специальным корреспондентом "Правды" Томасом Колесниченко, прибывшим в Японию вместе с горбачевской свитой. Мой старый знакомый Том - так звали все Колесниченко в редакции - прибыл в те дни в Токио специально для того, чтобы освещать вместе со мной "историческую" советско-японскую встречу в верхах. В соответствии с установками, практиковавшимися в тех случаях, когда визиты за рубеж высших руководителей страны освещались двумя корреспондентами, последнее слово в оценках значимости происходившего должно было принадлежать тому корреспонденту, который находился при начальстве - в группе сопровождения, а следовательно, тому, кому лучше были известны указания, исходившие из уст высшего руководителя или его окружения. Хотя с Томом Колесниченко у меня не бывало в прошлом конфликтов и мы считались приятелями, но наши взгляды на мир и события, происходившие в Советском Союзе, по-видимому, сильно расходились. Для веселого сангвиника Тома в политике ничего святого не существовало: он был, да и остается по сей день, если судить по его выступлениям по телевизору, закоренелым конъюнктурщиком, готовым любое событие истолковывать так, как это нужно его начальству. Приехал он поэтому в благодушном настроении с твердым намерением хвалить взахлеб все, что ни делал Горбачев, а итоги визита, как бы он ни сложился, расценивать как "исторический прорыв" в советско-японских отношениях. Никаких проблем в территориальном споре Советского Союза с Японией для него не существовало: отвергнет Горбачев территориальные притязания японцев хорошо, отдаст им Курильские острова - еще лучше. Наша задача виделась ему простой и ясной: показывать читателям "Правды", что визит Горбачева в Японию - это крупный вклад в дело упрочения советско-японских отношений и мира во всем мире. И нечего было нам, на его взгляд, ломать голову. Заранее заданные оценки нам следовало просто-напросто расцветить либо какими-то журналистскими зарисовками, либо какой-нибудь интересной статистикой, либо цитатами из интервью, взятых у политических деятелей Японии. Моя задача при этом сводилась к слежению за тем, что говорили и писали японцы по телевидению и в прессе, а также договариваться и встречаться с японскими государственными и общественными деятелями на предмет получения от них оценок всего происходившего, а от Тома требовалось привнесение в наши совместные обзоры и комментарии той интерпретации, какую он, находясь в горбачевской свите, получал из уст высшего начальства.

Но те оценки происходившего, с какими он приезжал в корпункт во второй половине дня, плохо увязывались с моими суждениями. Поэтому при завершающей совместной работе над текстами наших корреспонденции и при попытках увязать его выводы с моими у нас ежедневно возникали по вечерам споры: меня не устраивал его восторженный пафос, а его - моя сдержанность и нежелание восхвалять те поиски "компромисса", которыми занимался Горбачев на протяжении трех дней переговоров с премьер-министром Кайфу. Наши материалы, посылавшиеся в "Правду" ежедневно в виде совместных статей за двумя подписями, были по этой причине не всегда цельными по содержанию, но поскольку, как уже писалось выше, за Колесниченко по неписаному уставу редакции оставалось последнее слово в оценках горбачевских деяний, то статьи эти получались выдержанными в более розовом цвете, чем реальная действительность.

Более реалистические оценки по итогам визита Горбачева в Японию были даны мной в материалах последующих дней - после отлета в Москву всей горбачевской свиты, включая Колесниченко. В этом отношении, как мне кажется, материалы по итогам переговоров на высшем уровне, присылавшиеся мною в Москву из Токио, несколько отличались от того, что писали по той же теме московские политические обозреватели. Для большинства из моих московских коллег ориентиром в оценке перспектив советско-японских отношении стал, к сожалению, наигранный оптимизм Горбачева и его голословные предсказания, что территориальный спор двух стран будет вскоре решен на взаимоприемлемой основе.

В японском же политическом мире сразу же появилась тенденция оценивать весь ход апрельских переговоров сквозь призму разногласий двух стран по территориальному вопросу. При этом одна часть комментаторов была склонна выражать удовлетворение итогами переговоров, в то время как другая часть считала, что японская страна не сумела отстоять на этих переговорах свои интересы.

В числе приверженцев оптимистических взглядов на итоги переговоров заметнее всех выделялись министры правительства Японии, включая самого премьер-министр Кайфу, склонного расценивать исход своих многочасовых дискуссий с президентом СССР как "шаг вперед" по пути реализации японских территориальных требований. В своих заявлениях для прессы Кайфу интерпретировал совместное заявление как стартовый документ, дающий стимул для дальнейшего, более интенсивного, чем прежде, нажима Японии на Советский Союз.

Очевидно, оптимизм Кайфу не разделяли многие советологи и политические эксперты, в частности профессор Университета обороны Сасэ Масамори, профессор Хоккайдского института славяноведения Кимура Хироси и профессор университета Аояма Гакуин - Хакамада Сигэки. В своих статьях, опубликованных в прессе, они расценили итоги переговоров на высшем уровне как неудачу японской стороны. Не увидели приверженцы такого мнения особых уступок Советского Союза ни в том, что в тексте Совместного заявления оказались впервые упомянуты четыре острова Курильской гряды, ни в том, что советский гость обещал установить для японцев безвизовый режим посещения названных островов, а также сократить размещенный там советский воинский контингент. Подобные меры, по мнению этих советологов-скептиков, нисколько не ослабляли реальный контроль Советского Союза над четырьмя упомянутыми островами.

В общем же, японцы не получили от визита Горбачева того, что обещали им их государственные деятели, политики и пресса. Об усилении в Японии настроений апатии и скептицизма в отношении дальнейших перспектив развития территориального спора с СССР по отъезде Горбачева из Японии говорили данные общественных опросов. Так, по данным выборочного телефонного опроса населения, проведенного газетой "Асахи", лишь 47 процентов опрошенных согласились с тем, что переговоры Горбачева с Кайфу стали "шагом вперед" по пути решения "территориального вопроса", в то время как 38 процентов дали отрицательный ответ132. О том же говорили и данные общественного опроса, проведенного агентством "Кёдо Цусин": 58,6 процента опрошенных японцев сочли, что переговоры не приблизили окончательного решения территориального спора двух стран, и лишь 34,1 процента высказали противоположное мнение133.