Японский воин

Из трех побудительных стимулов честности, которые перечисляет Лекки, а именно промышленный, политический и философский, первый совершенно отсутствовал в бусидо. Что касается второго, то он едва ли мог развиться в политическом сообществе при феодальной системе. Именно в философском аспекте, наивысшем, как говорит Лекки, честность достигла высокого положения в нашей иерархии достоинств. Конечно же я искренне уважаю безукоризненную коммерческую честность англосаксонских народов, но, когда прошу объяснить мне основной ее принцип, мне отвечают, что «честность – наилучшая политика», то есть что честность окупается. Значит, она не является достоинством самим в себе? Если придерживаться честности, лишь потому что она приносит больше дохода, чем лживость, то боюсь, что бусидо скорее примется лгать!

Хотя бусидо отвергает теорию вознаграждений «услуга за услугу», более практичный торговец охотно ее принимает. Лекки очень точно подмечает, что своим распространением честность в большой степени обязана коммерции и производству. Как говорит Ницше, честность – младшая из добродетелей; иными словами, она приемыш современного промышленного века. Без этой матери честность была словно осиротевший отпрыск благородного семейства, которого лишь самый развитый ум мог взять на воспитание и взрастить. Такие умы в основном встречались среди самураев, но из-за отсутствия более демократичной и утилитарной приемной матери нежное дитя не смогло расцвести. С наступлением эры промышленности честность окажется легким, нет, выгодным достоинством. Подумать только, еще в ноябре 1880 года Бисмарк разослал циркуляр консулам Германской империи, извещая их о «прискорбном недостатке надежности поставок из Германии, как в отношении качества, так и количества». В наши дни мы уже сравнительно мало слышим о ненадежности и нечестности немцев в коммерции. За двадцать лет коммерсанты поняли, что в конечном итоге честность окупается. Это открытие уже сделали и японцы. Желающим разобраться подробнее я рекомендовал бы прочесть две недавно изданные книги, касающиеся этого вопроса [30] . В этой связи интересно отметить, что честность и честь даже выступали гарантиями коммерсанта, когда тот брал деньги в долг. В долговые расписки часто включались подобные условия: «В случае невыполнения обязательств не возражаю против публичного осмеяния», «В случае невыплаты долга позволяю назвать меня дураком» и прочее в таком же роде.

30

Нэпп. Япония феодальная и современная. Т. 1, глава 4; Рэнсом. Япония в переходный период. Глава 8.

Я часто думал, имела ли правдивость в системе бусидо какой-то иной мотив, более высокий, чем храбрость. В отсутствие решительного запрета на лжесвидетельство ложь не осуждалась как грех, но порицалась как слабость, а будучи слабостью, считалась до крайности позорной. По существу дела, понятие честности столь глубоко запутано, а ее происхождение в латинском и германских языках этимологически настолько отождествлено с честью, что нам пора ненадолго прерваться и рассмотреть это качество в преломлении принципов бусидо.

Глава 8 Честь

Чувство чести, заключающее в себе живое осознание личного достоинства и ценности личности, было неотъемлемым для самурая, рожденного и воспитанного в понимании собственных обязанностей и привилегий своего рода занятий. Хотя японское слово, которым в наши дни обычно переводится слово «честь», использовалось не так широко, однако саму идею передавали такие понятия, как на (имя), мэммоку (лицо), гуай-бун (молва), которые соответственно приводят на ум – библейское употребление слова «имя», эволюцию термина «личность» (персона), ведущего свое начало от масок греческой трагедии, а также термин «слава». Доброе имя – репутация, «бессмертная часть личности, остальные части которой животные», – принималось как нечто само по себе ценное, любое покушение на его безупречность ощущалось как стыд, а стыд (рен-ти-син) был одним из основных чувств, которые воспитывались в юношах. «Над тобой будут смеяться», «Ты опозоришься», «Как тебе не стыдно?» – это был крайний способ повлиять на поведение виновного юноши. Подобные обращения к его чести задевали ребенка до глубины души, как будто он был «вскормлен» честью еще в утробе матери; ведь воспитание чести начинается еще до рождения, поскольку она тесно связана с сильным семейным самосознанием. «После распада семей, – говорит Бальзак, – общество потеряло фундаментальную силу, которую Монтескье называл честью». Да, чувство стыда представляется мне одним из первых признаков нравственного самосознания народа. Самым первым и наихудшим наказанием, которое понесло человечество за то, что отведало запретного плода, были, по-моему, не муки рождения, не терния и волчцы, а пробуждение чувства стыда. Мало можно найти в истории ситуаций, равных по напряжению сцене, где первая мать с тяжко вздымающейся грудью, дрожащими пальцами грубой иглой сшивает фиговые листки, которые собрал для нее сокрушенный муж. Первый плод непослушания так неотвязно цепляется за нас, как ничто другое. Вся изобретательность человечества в ремесле портного не сумела придумать такого передника, который бы как следует прикрыл наш стыд. Прав был тот самурай, который еще в ранней юности отказался идти на малейшую сделку с совестью: «Потому что, – сказал он, – бесчестье подобно шраму на дереве, который со временем, вместо того чтобы изгладиться, только увеличивается».

Много веков назад Мэн-цзы учил тому, что позднее, почти слово в слово, повторил Карлейль: «Стыд – основа всех добродетелей, хороших манер и нравственности».

Не имея своего Норфолка, в уста которого Шекспир вложил столь красноречивые слова [31] , японцы тем не менее ощущают страх позора перед дамокловым мечом, нависшим над головами так, что порой противодействие ему приобретает уродливые формы. Во имя чести совершались поступки, которым нет оправдания в кодексе бусидо. При малейшем, часто выдуманном оскорблении запальчивый фанфарон вспыхивал и хватался за меч. Сколько ссор возникало на пустом месте, сколько было загублено невинных жизней. Одна история рассказывает о добропорядочном горожанине, который обратил внимание буси на то, что у того по спине скачет блоха, и тут же пал, разрубленный надвое самурайским мечом, по той простой, хотя и сомнительной причине, что он нанес непростительное оскорбление благородному воину, отождествив его со зверем, ведь блохи – это паразиты, живущие на животных. Хочу заметить, что подобные истории слишком нелепы, чтобы в них поверить. Однако уже то, что они имели хождение, свидетельствует о трех вещах: во-первых, это то, что их придумывали, дабы держать простой народ в благоговении и страхе; во-вторых, самураи действительно злоупотребляли понятием чести; и в-третьих, что у них в высшей степени было развито ощущение стыда. Было бы крайне несправедливо на основании одного патологического случая осуждать сам принцип, более несправедливо, чем осуждать истинное учение Христа, исходя из существования религиозного фанатизма и таких крайностей, как инквизиция и ханжество. Но как в религиозной мании есть нечто благородное и находящее отклик в душе, в отличие от белой горячки алкоголизма, так же и в этой чрезмерной чувствительности самурая в вопросах чести разве не видим мы корень истинной добродетели?

31

Враг честь мою попрал; он ей увечьеНанес отравленным копьем злоречья.Для этой раны есть один бальзам:То – кровь клеветника.Шекспир. Ричард II, акт II, сцена 1. Перевод М. Донского

Болезненные крайности, в которые склонны были впадать самураи в своей излишней чувствительности к кодексу чести, вполне уравновешивались учением о великодушии и терпении. Обиды по ничтожному поводу понимались как несдержанность и высмеивались. Популярная пословица гласила: «Вытерпеть то, что, по-твоему, нельзя вытерпеть, это и значит на самом деле вытерпеть». Великий Иэясу оставил потомкам несколько изречений, среди которых есть следующее: «Жизнь человека – долгая дорога с тяжелой ношей на плечах. Не спеши… Никого не упрекай, но всегда следи за своими пороками… Выдержка – основа долголетия». Своей жизнью подтверждал он то, что проповедовал. Один остроумный сочинитель вложил в уста трех легендарных персонажей японской истории такие краткие, но показательные слова. Нобунага: «Если соловей не запоет вовремя, я убью его»; Хидэёси: «Я заставлю его петь для меня»; Иэясу: «Я подожду, пока он не раскроет клюв».

Так и Мэн-цзы весьма превозносил выдержку и долготерпение. Однажды он написал: «Хотя ты обличаешь себя, оскорбляя меня, какое мне дело до этого? Ты не можешь осквернить мою душу своей яростью». В другом месте он учит, что гневаться на мелкие обиды недостойно человека высокого положения, но гнев по серьезному поводу – это есть праведное негодование.

До каких высот кротости, миролюбивой и незлобивой, порой поднимались некоторые последователи бусидо, о том свидетельствуют их слова. Взять, например, цитату из Огавы: «Когда другие злословят о тебе, не отвечай злом на зло, но лучше подумай о том, что ты был недостаточно верен, исполняя свой долг». А вот что пишет Кумадзава: «Когда другие упрекают тебя, не вини их; когда другие гневаются на тебя, не отвечай гневом. Радость приходит только тогда, когда уходят страсть и желание». Еще один пример можно привести из Сайго, на чело которого «бессовестный позор взойти стыдится» [32] : «Путь – это путь Небес и Земли; дело человека – идти по нему; потому пусть целью твоей жизни будет чтить Небеса. Небеса любят меня и других равной любовью; потому той любовью, какой любишь себя самого, люби и других. Не человека делай твоим спутником, но Небеса, а беря Небеса в спутники, не щади сил. Никогда не осуждай других, но заботься о том, чтобы не упасть ниже собственного достоинства». Некоторые цитаты напоминают христианские наставления и показывают нам, насколько природная религия может приблизиться к религии откровения в вопросах практической морали. Эти поучения не оставались простыми словами, но воплощались в делах.

32

Шекспир. Ромео и Джульетта, акт III, сцена 1. Перевод Д. Михаловского.

Нужно признать, что отнюдь не все достигали наивысшей степени великодушия, терпения и прощения. Как жаль, что ни один японский писатель не оставил ясного и обобщающего разъяснения, что же собой представляет честь, и лишь немногие просвещенные умы сознавали, что честь возникает не из внешних условий, но присуща каждому, кто поступает как должно; ведь очень просто юноше позабыть в пылу боя то, чему он научился у Мэн-цзы в часы покоя. Китайский мудрец сказал: «Любовь к чести живет в душе каждого; но мало кто помышляет о том, что все поистине достойное почести таится в нем самом, а не вовне. Почести, пожалованные людьми, нехороши. Тех же, кого возвысило Великое Дао, не сможет низвести никто». Ниже мы увидим, что, как правило, позор оскорбления смывался кровью, а честь – зачастую не более чем честолюбие и мирское признание – превозносилась как величайшее благо земной жизни. Слава, а не богатство или мудрость, влекла юношей. Многие молодые воины, переступая порог отцовского дома, давали себе клятву не возвращаться в него, не вкусив славы; многие же матери из тщеславия отказывались принимать своих сыновей, как говорилось тогда, не «облаченных в парчу». Чтобы избегнуть позора и добиться славы, юноши-самураи шли на любые лишения, претерпевали самые суровые испытания, соглашались на телесные и нравственные муки. Они знали, что честь, добытая смолоду, с возрастом будет лишь возрастать. Во время достопамятной осады Осаки юный сын Иэясу, вопреки горячим мольбам разрешить ему идти в авангарде войска, был поставлен в задние ряды. Когда замок пал, побежденный, он так огорчился и так горько разрыдался, что старый советник попробовал утешить его, прибегая ко всем возможным доводам. «Утешься, господин, – сказал он, – той мыслью, что перед тобой лежит большое будущее. Ты проживешь многие годы, и у тебя будет еще не одна возможность отличиться». Мальчик гневно посмотрел на старца и ответил: «Как ты глуп! Разве повторится мой четырнадцатый год?» Жизнь ценилась невысоко, если, потеряв ее, можно было достигнуть почестей и славы; поэтому, если дело стоило жизни, самурай с полным хладнокровием и без долгих раздумий клал свою жизнь на алтарь чести.

Одной из причин, которые считались достойными этой жертвы, был долг верности – замковый камень в основании симметричного свода феодальной добродетели.

Глава 9 Долг верности

Феодальной морали свойственны добродетели, присущие другим этическим системам и другим классам общества, но такая добродетель, как долг вассала и верность сюзерену, является отличительной чертой феодализма. Я признаю, что личная верность как нравственный принцип существует среди самых разных людей – даже шайка карманников Фейгина [33] была предана своему главарю; но лишь в кодексе чести благородного человека верность приобретает высшую ценность.

33

Фейгин – персонаж романа Чарльза Диккенса «Оливер Твист».

Хотя Гегель [34] и критиковал верность вассалов, утверждая, что ее узы, будучи обязательством по отношению к индивиду, а не сообществу, зиждутся на совершенно несправедливых принципах, его же великий соотечественник открыто гордился тем, что личная верность поистине является достоинством немецкой нации. Бисмарк имел основания для этого, но не потому, что его отечество, да и вообще какой-либо отдельный народ или страна, обладает монополией на Treue [35] , предмет его гордости, а потому, что этот излюбленный плод рыцарского благородства дольше всего остается свойственным тому народу, где феодализм дольше всего не сдает своих позиций. В Америке, где «всякий так же хорош, как и любой другой», и «даже лучше», как бы прибавил ирландец, столь возвышенные идеи верности, какую мы питаем к своему сюзерену, могут считаться «прекрасными в известных пределах», но нелепыми в том виде, в каком их проповедуем мы. Как много лет назад жаловался Монтескье, то, что считалось правым по одну сторону Пиренеев, было ложным по другую, и недавно «дело Дрейфуса» доказало его правоту, с тем уточнением, что Пиренеи – не единственная граница, за которой французское правосудие не находит одобрения. Так же и верность в нашем понимании найдет мало почитателей в других местах, но не потому, что наше представление неверно, а потому, что верность, боюсь я, вообще забыта, а кроме того, потому, что у нас она доходит до предела, не виданного ни в одной другой стране. Гриффис [36] был совершенно прав, утверждая, что если в Китае конфуцианская этика сделала первой обязанностью человека послушание родителям, то в Японии приоритет был отдан верности. Рискуя шокировать некоторых моих добрых читателей, я все же осмелюсь рассказать об одном человеке, «который был в силах последовать за поверженным господином», в силу чего, как уверяет Шекспир, «заслужил место в истории».

34

Философия истории. Часть IV, раздел II, глава 1.

35

Верность (нем.).

36

Гриффис У. Религии Японии.

Рассказ этот об одном из великих героев нашей истории. Митидзанэ, став жертвой зависти и клеветы, был изгнан из столицы. Не довольствуясь этим, его безжалостные враги решились изничтожить весь его род. Искавшие его сына – еще ребенка – установили, что того прячут в деревенской школе, которую держит Гэндзо, бывший вассал Митидзанэ. Когда учителю отдали приказ доставить голову малолетнего «преступника» в назначенный день, первой его мыслью было подыскать ему на замену похожего мальчика. Он рассматривает список учеников, вглядывается во всех мальчиков, входящих в классную комнату, но никто из крестьянских детей нисколько не похож на его воспитанника. Однако его отчаяние было недолгим: объявляют о приходе нового ученика – миловидного мальчика одного возраста с сыном его господина, его провожает мать благородной наружности.