Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)

– При исполнении священного долга…

Сияние в окне дрогнуло, пошло волнами и разделилось на две части, как занавес в театре. Там, за ним, лежала длинная дорога, исходящая белым светом, несущим тепло и нежность.

– Награждается…

Звезда дрогнула и потащила Антипова вверх, как маленький буксир тащит огромный корабль. Когда они миновали сияющий проем, Николай ощутил нежное касание ослепительного света, идущего от белой дороги. Он коснулся его и почувствовал, как сливается с этим сиянием, становится его частью. Навсегда.

Игорь Вереснев На безымянной высоте

Алый закат погас, небо добрало черноты, зажгло одну за другой звезды, и как-то сразу навалилась ночь. Настоящая, степная, почти первобытная. Оттуда, из ночи, иногда доносились непонятные звуки, тревожные, чуть пугающие. Но здесь, на их пятачке, огороженном палатками, джипом, кустами терновника, было уютно и хорошо. В костре весело потрескивали полешки, разбрасывая маленькие фейерверки искр, от котелка начинал сочиться густой, пряный аромат ухи, вполголоса бубнил стоящий рядом с рюкзаками радиоприемник.

– О, у вас уже вкусно пахнет! – вывалился из палатки Димка, причмокнул плотоядно. – Счас супца порубаем.

– Не сметь обзывать мою уху супом! – тут же замахнулась на него черпаком Ленка.

– Ой-ой-ой, подумаешь! Мне по барабану, уха так уха. Главное, порубать бы скорее, а то в животе урчит. – Димка плюхнулся на траву, схватил радиоприемник. – Музычку чего не слушаете?

– А там нет ничего путевого, – откликнулась сидящая по другую сторону костра Лера.

– Да? Чего так?

Димка начал медленно проворачивать колесико. В динамике захрипело, потом сквозь хрип прорвался какой-то бравурный марш, потом и того хуже – мужской баритон затянул:

«Светилась, падая, ракета, Как догоревшая звезда…»

– Да че за нафик? Че за фуфло в эфире?

– Ты что, забыл, какой день сегодня? – удивилась Ленка.

– А че за день? Помер, что ли, кто?

– Двадцать второе июня сегодня, – подсказала Лера.

– Ну и че?

– Годовщина войны, имбецил, – хохотнул, поправляя дрова в костерке, Анатолий. – Во, подрастающее поколение! Чему тебя только в школе учили?

– Какой войны? А… Ну так это когда было! Пятьдесят лет назад? Не, шестьдесят! Не…

– Ты еще скажи, в прошлом миллениуме.

– А че, не так? Давно же, че ее помнить, ту войну?..

– Добрый вечер, ребята. – Человек выступил из темноты так неожиданно, что и Димка, и Ленка вздрогнули, а Лера, за спиной которой он оказался, даже вскочила. – Что вы тут делаете?

Одет незнакомец был странно, вроде бы в военной форме, но и не совсем военной. Без погон, это уж точно. Среднего роста, молодой – наверняка и тридцати еще нет. Лишь на висках серебрилась в отсветах костра седина.

– Отдыхаем. А что, нельзя? – поднялся ему навстречу Анатолий. – Что, здесь объект какой-то военный, особо секретный?

– Да нет, отдыхайте. Просто костер увидел, вышел проверить. Мода у молодежи пошла нехорошая – солдатские могилы раскапывать. Награды ищут, оружие.

– Тут где-то солдатские могилы? – удивилась Ленка. – Мы днем все вокруг облазили и не заметили.

– Весь этот холм, считайте, одна братская могила. В сорок первом здесь жестокий бой шел. Стрелковая рота десять часов чуть ли не мехдивизию немцев держала.

– Ну это ты, дядя, загнул! – осклабился Анатолий. – Стрелковая рота… Они чем, портянками отбивались? Ты хоть представляешь, что это за силища, механизированная дивизия вермахта? Да там танков одних…

– Представляю, – оборвал незнакомец. Было в его голосе что-то такое… Из-за чего никто не посмел спорить, даже Анатолий. И вокруг костерка повисла тишина. А тут еще и настройка в Димкином радиоприемнике назад соскочила: «…У незнакомого поселка, На безымянной высоте…» Вообще в тему!

– А расскажите, что здесь было… если можно, – попыталась разрядить обстановку Лена.

– Почему же нельзя? – голос незнакомца оттаял. – Слушайте, если интересно.

Улыбнулся, присел к костру.

– Вставай, соня, всю жизнь проспишь!

Илья открыл глаза, шевельнул затекшими на жестковатом земляном ложе плечами. Затем сел, огляделся.

Ночь закончилась. Теплый ветерок бросил в лицо густой, крепко замешанный аромат степных трав и свежевырытой земли. И тишину. Удивительную, звенящую хрусталем тишину. Только прямо над головой, в высоком утреннем небе, пел жаворонок.

– Букин, пошли на речку сбегаем, окунемся, пока бойцы отдыхают. – Герка Калитвинцев, командир второго взвода и друг еще по Рязанскому пехотному, сидел на корточках над бруствером и смотрел сверху вниз. – Твои ж позиции прямо у берега.

Илья оглянулся на восток, туда, где сразу за окопчиками его взвода круто уходил вниз заросший терном склон. За рекой, за холмами, за редким степным лесом поднималось солнце. Едва-едва поднималось, на ладонь, не больше.

Илья укоризненно посмотрел на Калитвинцева.

– Ополоумел совсем, да? В такую рань будишь! Наверное, и трех часов не поспали?

– Успеем выспаться. Чистым просто хочется…

Фразу Герка не закончил, а переспрашивать Букин не посмел. Искупаться, и в самом деле, не мешало бы – после марш-броска, после того, как полночи в земле ковырялись… Он поднялся во весь рост, выпрыгнул из окопчика.

– Эх, такой сон из-за тебя не досмотрел!

– Что снилось?

Сон, и правда, был знаменательный. Домик родительский снился, двор, и на лавочке у порога – мама. В голубеньком ситцевом платье, с косынкой на плечах, в точности такая, какой Илья в последний день ее видел. Это когда из отпуска отозвали, когда – война… Только во сне почему-то яблони цвели, будто май. Весь их двор в белом пахучем кипенье, и весь городок. Лишь терриконы поднимались над благоухающе-кипящим морем черными антрацитовыми островами.