Ярость жертвы

Рашидик, пару раз встряхнув за шкирку, поставил меня на ноги. Жирные губы в пене.

— Мешок с дерьмом, — прошипел в лицо. — А туда же. Добрых людей тревожишь.

— Еще будешь бить? — спросил я.

— Убивать буду, гнида! Но позже. Не сейчас. Ночью.

Как поднимались по лестнице — не помню, но в коридоре меня принял с рук на руки Витюня-афганец и помог доковылять до постели. Валерии в комнате не было — и то слава Богу. Витюня присел на стул, прикурил, передал мне зажженную сигарету.

— Выпить бы чего-нибудь, — пробормотал я.

Витюня сходил за пивом. Я сделал пару глотков, но с трудом: жидкость застревала в горле, как кость.

— Поплыл? — уточнил Витюня, глядя мне в глаза.

— Есть маленько. Целый месяц бьют, никак не привыкну.

— Они умеют. Ребята ушлые. По жилочке вытягивают. Чего от тебя хотят?

— Адрес одного человека требуют, — на случай «жучка» я повысил голос: — А я его не знаю.

— Это им до лампочки. У них не знаешь, вспомнишь. На иглу сажали?

Я подумал, что он имеет в виду допрос с внутривенным препаратом, и согласно кивнул.

— Слышь, Витюня, дай в подвал схожу?

— Прямо сейчас?

— Ну а чего ждать-то?

— Не найдешь. И потом, если отпущу, мне тоже хана. Фирма веников не вяжет.

— Я по башке тебя стукну слегка вот этой бутылкой. Скажешь: напал неожиданно.

Я понимал, что он не согласится, придурком надо быть, чтобы согласиться, но так приятно было видеть нормальное лицо в этом паноптикуме.

— Если отсюда выберусь, — добавил я, — шесть штук твои. Бабки есть, не сомневайся.

— Похоже, крепко она тебя зацепила?

Я отвернулся в сторону. Что-то глаза защипало.

— Первый раз в жизни, Вить. Сам не знал, что так бывает.

— Еще как бывает, — заметил наставительно, как старший младшему. — От этого никто не застрахован. А моя сучка меня не дождалась.

— Это как раз сплошь и рядом, — поделился и я своим опытом. Пиво допил уже без затруднений. И бугор в брюхе рассосался. Витюня вдруг принял решение. Сказал, что чуть позже отведет меня в туалет, а там наверху маленькое окошко, стекла нет. Я помнил, уже раза три там был: уютный бревенчатый закуток с пневмотолчком — в двух шагах от моей комнаты. Под окошком, сказал Витюня, две доски висят на соплях. Если их оторвать, спокойно пролезешь.

— И куда попаду?

…Очутился я в кладовке, под потолок заставленной маркированными мешками с каким-то изоляционным материалом. Отрывая доски, которые, по словам Витюни, висели на соплях, я обломал два ногтя на левой руке и раскроил ладонь об ненароком высунувшийся гвоздь. Но озадачило другое: когда мочился, вместо привычной желтоватой жидкости вытекло что-то вроде марганцовки.

Выбравшись из кладовки, я оказался в просторном холле с бильярдным столом посередине. Яркооранжевые шары на зеленом сукне, скомпонованные в дебютный треугольник, да с пяток превосходных киев в стойке так и манили начать партию. Представляю рожу Могола, если бы он застал меня за этим занятием.

В бильярдной две двери, одна, как и обещал Витюня, вывела на лестничную площадку. Оттуда я без затруднений узким переходом вышел к лифту, на котором спустился в подвал. Люминесцентный туннель, как и в первое посещение, был совершенно пуст. Вот и черная дверь, обитая кожзаменителем, вот и глазок с резиновой шапочкой. В него я заглядывать не стал из суеверия. С помощью суперотмычки, которой снабдил меня Витюня, в два счета справился с замком. Отмычка была сконструирована так, что зубчики разных размеров передвигались и фиксировались на ней тончайшими стальными пластинами. Методом тыка можно было подобрать любую конфигурацию. Вздохнув, я толкнул дверь…

Катя лежала на черном топчане, позаимствованном в морге, укрытая простынкой, с заведенными за голову руками, прихваченными к стойкам изящными пластмассовыми браслетами. Браслеты, не милицейские, с обыкновенными застежками на кнопочках, какие продаются в секс-шопах, снял. Глупо бормоча: «Катя, Катенька, очнись, это я!» — поднял запрокинутую голову, тер пальцами виски, целовал сухие губы, щеки… Наконец она открыла глаза, и в них было столько же жизни, сколько в мутных лесных бочажках, подернутых тиной. Но меня узнала и решила, что это сон.

— Сашенька, мне плохо здесь. Давай уйдем отсюда?

Суетясь, я зажег сигарету. Дал ей, и она послушно затянулась. Сдернув серую простынку, я всю ее ощупал, освидетельствовал каждую вмятинку, каждое ребрышко. Или я тоже был в бреду, или она была совершенно целой, без следов побоев и пыток.

— Саш, щекотно же!.. — пролепетала она. — Ну ты что, совсем, что ли?!..

Не отвечая, я снова ее укрыл и тоже закурил.

— Саш, это в самом деле ты? Дай, пожалуйста, руку.

Я положил руку на ее грудь. Катя гладила ее и рассматривала с интересом.

— Тебе что, наркотики колют?

— Все время что-нибудь колют, ага, — беспечно согласилась она. — Но не больно, не думай. Даже приятно. Саш, а мы где?

— Ну как тебе сказать… Почти в санатории. Ты что, совсем ничего не соображаешь?

Капризно надула губки:

— Почему не соображаю. Все соображаю. Саш, хочу пи-пи!

Она глядела на меня с доверчивым выражением комнатной собачки. Это было чересчур. Что-то сломалось в груди, и я заплакал. Чертовы нервы! Отец, Катя — что дальше? Катино личико ответно скривилось.

— Саш, ты чего? Где-нибудь бо-бо?

Уложил ее обратно на топчан.

— Саш, ну правда? Что тебя тревожит?

В сущности, меня больше ничто не тревожило, но все-таки до рептилии мне было, пожалуй, еще далеко. Сердце бухало в ребра с пугающим хлюпаньем. Катя жмурила глаза, как ребенок, который бодрствует в неурочный час.

— Да ты спи, спи, маленькая. Я посторожу.

— А ты не рассердишься?

— Ну что ты, время позднее.

Через секунду она уснула. Я поправил простынку, поцеловал ее в лоб и ушел.

В коридоре поджидали двое мужчин. Обличьем похожие на Рашидика, крутые. Одеты в темно-зеленые балахоны, как у хирургов.

— Ну что, пойдем? — сказал один.

Привели неподалеку, в том же туннеле в соседнее помещение. Бетонированные стены, потолок, пол. Обстановка небогатая: пара стульев, мраморный стол, высокое черное кресло с изогнутыми подлокотниками. Высокий железный шкаф у стены.

— Раздевайся! — Передали друг другу сигареты, закурили. Через голову, с трудом я стянул блейзер, снял джинсы.