Ярость

Командующий Акаж отмахнулся от его предложения:

— Ситуация изменилась. Наши противники — самые настоящие плохие парни, и весьма многочисленные, — не готовы идти на уступки, так что нам приходится занимать все более жесткую позицию.

Соланка не вполне понял, о чем речь.

— Хватит миндальничать! Мы требуем всей полноты власти, — продолжал Бабур. — Больше никаких расшаркиваний и реверансов. Все, что нужно Филбистану, это чтобы у власти встал реальный парень. Не так ли, сестра?

Нила ничего не ответила.

— Сестра? — повторил Бабур, повернувшись к ней и повысив голос.

Нила потупилась и еле слышно произнесла:

— Да.

Бабур кивнул.

— Пришло время дисциплины, — продолжал он. — Если мы говорим, что Луна — это головка сыра, что ты на это ответишь, сестра?

— Головка сыра, — прошелестела Нила.

— А если мы скажем, что Земля плоская, какой она будет?

— Плоской, командующий.

— А если мы завтра объявим, что Солнце вращается вокруг Земли?

— Тогда, командующий, Земля неподвижна, а Солнце вращается вокруг нее.

Бабур снова кивнул с удовлетворением:

— Вот и отлично. Здорово! Именно это должны понять во всем мире. В Филбистане теперь есть настоящий лидер, и ему следует подчиняться, а ко всем несогласным будут применены меры воздействия. О, кстати! Ведь вы, профессор, изучали историю идей в Англии, в Кембриджском университете, я ничего не путаю? Так просветите нас по волнующему всех вопросу: что лучше — когда тебя любят или когда боятся?

Соланка молчал.

— Ну же, профессор! — подгонял Бабур. — Вы уж постарайтесь. Вы же профессионал, в конце-то концов!

Сопровождавшие Бабура бойцы начали поигрывать автоматами Узи. Соланка монотонным голосом озвучил цитату из Макиавелли:

— «Люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, — и продолжил живее, глядя прямо на Нилу Махендру: — ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно» [18] .

18

Из книги «Государь». Пер. с ит. Г. Муравьевой.

Бабур просиял.

— А ты молоток! — воскликнул он и хлопнул Соланку по плечу. — Не такой уж и бесполезный! Да. Убедил, мы подумаем над твоим предложением. Отличненько! Только придется тебе у нас задержаться. Будьте нашим гостем, профессор, прошу вас. У нас уже гостят господин президент и господин Болголам. Вы вместе с ними узрите зарю нашего возлюбленного Филбистана, над которым никогда не садится солнце. Сестра, прошу тебя, окажи нам любезность и поясни, часто ли здесь садится солнце?

И Нила Махендра, всегда носившая себя как королева, рабски понурилась:

— Никогда, командующий.

В камере Соланки — он уже не мог считать это помещение комнатой — не было не то что кровати, а элементарных удобств — туалета или крана. Командующий Акаж явно избрал унижение одним из своих основных приемов, что и продемонстрировал обращением с Нилой. Соланка понимал, что и ему не избежать издевательств. Время шло, очень не хватало часов, чтобы хоть как-то судить о его ходе. Легкий ветерок ослаб, а потом и вовсе стих. Ночь, идеологически отрицаемое, несуществующее здесь явление, была влажной, душной и долгой. Соланке сунули миску с неподдающейся идентификации мешаниной и чашку подозрительной воды. Он попытался их игнорировать, но голод и жажда — неумолимые тираны, и в конце концов он съел и выпил все предложенное. После чего, сколько хватало сил, продолжил бороться с естественными позывами — пока природа окончательно не взяла над ним верх. Не в состоянии далее терпеть, Соланка с жалким видом оправился прямо в углу комнаты. Затем он снял рубашку и как мог подтерся ею. В таком положении трудно не впасть в солипсизм, трудно не посчитать собственную деградацию расплатой, наказанием за неправильно и неправедно прожитую жизнь. Лилипут-Блефуску стало ее олицетворением. Эти улицы сделались воплощенной биографией Соланки, патрулируемые порождениями его фантазии, новыми версиями людей, которых он знал: Дабдаба и Перри Пинкус в научно-фантастической интерпретации, маскарадными воплощениями Сары Лир и Элеанор Мастерс, Джека Райнхарта, Скай Скайлер и Моргена Франца. По улицам Мильдендо расхаживали даже Вислава и Шлинк в модификации космического века, не говоря уже о Миле Мило, Ниле Махендре и о нем самом. Маски театра его жизни обступили профессора со всех сторон, и в глазах их Малик читал осуждение. Соланка зажмурил глаза, но маски продолжали кружить перед его мысленным взором. И он склонился перед их приговором. Да, он желал быть хорошим, прожить хорошую жизнь, но, видно, ему не хватило воли. Как верно заметила Элеанор, он предал людей, виноватых лишь в том, что они искренне его любили. А когда он попытался сбежать от темной стороны своего «я», от своей опасной ярости, когда понадеялся отречением, добровольным уходом и отказом искупить прегрешения, то совершил еще одну, самую страшную, ошибку. Ища избавления в творчестве, создавая выдуманный мир, он стал свидетелем того, как обитатели этого мира проникают в реальность и становятся монстрами. И самое страшное чудовище из всех имеет его лицо, лицо преступника. Да, безумец Бабур — это отражение самого Соланки. В борьбе за попранные права своего народа слуга Добра, командующий Акаж, слетел с катушек и сделался гротескной фигурой.

Малик Соланка признался себе, что лучшего и не заслуживает. Так пусть же свершится худшее. В эпицентре общей ярости этих злосчастных островитян, ярости куда более свирепой, чем его собственный жалкий гнев, ему уготован персональный ад. Значит, так тому и быть. Конечно же, Нила к нему уже не вернется. Он недостоин счастья. Когда она пришла взглянуть на него, то даже не пожелала открыть свое дивное лицо.

Было еще темно, когда подоспела помощь. Дверь распахнулась, и на пороге появился молодой индолилипут. Он был в резиновых перчатках и нес мешки для мусора, ведро, тряпку и швабру. Стараясь не встречаться глазами с узником, он невозмутимо убрал из угла экскременты Соланки. А когда с уборкой было покончено, ненадолго исчез и вернулся со стопкой чистой одежды в руках. Он принес Соланке бледно-зеленую рубаху-курту, белые брюки-паджама, а также чистое полотенце, два ведра — одно пустое, а другое с водой — и кусок мыла. «Пожалуйста, простите», — проговорил он и вышел. Помывшись и переодевшись, Соланка взбодрился. А потом пришла Нила. Одна, без маски и камуфляжа, в горчичного цвета платье. В волосах был приколот голубой ирис.

Ее явно тяготило, что Соланка стал свидетелем ее унижения, видел, как она даже не попыталась дать Бабуру отпор.

— Все, что я делала и делаю, необходимо для моего фильма, — тут же заявила она. — Я ношу маску, чтобы продемонстрировать свою солидарность с этими людьми, завоевать их доверие. Я приехала сюда, чтобы увидеть и показать миру все, что они делают, а не затем, чтобы глазели на меня. Ты решил, что я надела маску, желая отгородиться от тебя. Это неправда. И все, что ты думаешь про меня и Бабура, — тоже. Я здесь не для споров. Я приехала сюда снимать фильм. — Голос Нилы звучал напряженно, было ясно, что она пытается оправдаться. — Малик, — вдруг сказала она, — я не хочу сейчас говорить о нас. Сейчас я занята одним по-настоящему важным делом. И мне понадобятся для этого все силы.

Соланка только того и ждал, чтобы сделать заранее продуманный ход. Все или ничего, пан или пропал. В любом случае, второго шанса уже не представится. Все ж таки Нила пришла к нему и даже принарядилась — добрый знак.

— Я вижу, что это стало для тебя чем-то гораздо более важным, чем очередной документальный фильм, — начал он. — Затронуло глубоко, до самого сердца. Слишком много всего совпало. Вырванные из родной почвы, твои корни зовут тебя назад. Парадоксальным образом ты хочешь стать частью того, что однажды оставила навсегда. И кстати, я вовсе не думал, что ты надела маску, чтобы спрятаться от меня. Во всяком случае, это не единственная причина. Увидев тебя в маске, я подумал, что ты хочешь спрятаться от самой себя, сделать вид, что не переступала черты, за которой становишься соучастницей всего этого. Ты уже не просто наблюдатель. Ты увязла. Возможно, все началось с личной симпатии к Бабуру — не волнуйся, я говорю так не из ревности, по крайней мере, изо всех сил стараюсь не ревновать, — но какими бы ни были твои чувства к командующему Акажу вначале, сейчас, думается мне, они стали гораздо неоднозначнее. Твоя проблема в том, что ты, приверженная идеализму, пытаешься изображать экстремистку. Ты веришь, что история была несправедлива к «народу твоему» — если я могу использовать такой архаичный термин, — что он достоин всего, за что борется Бабур: избирательных прав, прав на владение землей и собственностью, всех гражданских свобод. Ты думала, что это борьба за человеческое достоинство, правое дело, и была горда, что Бабуру удалось научить твоих пассивных сограждан сражаться. Как следствие, ты полагала возможным закрыть глаза на некоторый — не знаю, как лучше это назвать, — отход от либерализма. Война — жестокая вещь, и все такое. Кое-чем приходится жертвовать. Так ты убеждала себя, чтобы заглушить звучавший в твоей голове тихий голос. Ты не хотела слышать его, а ведь он нашептывал тебе, что ты превращаешься в политическую проститутку. Ты знаешь, о чем я говорю. Достаточно продаться один раз, и тебе останется только одно — выторговывать цену повыше. Долго ли ты сможешь такое терпеть? Сколько еще авторитарного дерьма во имя справедливости? Сколько сумеешь вылить воды, не выплеснув с ней ребенка? Действительно, ты захвачена очень важным делом. И должна отдать ему всю себя, без остатка. Но так далеко тебя завела ярость, завладевшая тобой внезапно и безраздельно в моей спальне, в другом городе, в другом измерении и в другой вселенной. Не могу сказать точно, что случилось той ночью, но мне очевидно, что между тобой, Милой и Элеанор образовалось что-то вроде физической цепи обратной связи, в которой, многократно умножаясь, циркулировала ярость. Это она заставила Моргена ударить меня, это она зашвырнула тебя на другой конец планеты, прямо в лапы к местному наполеончику, который будет угнетать «народ твой», если встанет во главе его, почище этнических элби, которые, по крайней мере в твоих глазах, были тут главными злодеями. Или он будет угнетать людей в той же мере, что и элби, но на свой собственный лад. Только пойми меня правильно. Я знаю, когда люди расстаются, они часто используют недопонимание в качестве оружия, намеренно переворачивают слова друг друга, цепляются к ним, подлавливают друг друга, лишь бы переложить вину за предательство на чужую совесть. Я не имею в виду, будто ты приехала сюда из-за меня. Я не это хочу сказать. Ты поехала бы так и так, верно? Мы как раз прощались той ночью, и, если память мне не изменяет, все шло очень мило, пока моя спальня вдруг не превратилась в центральный вокзал. Ты была там той ночью, и все колкости и обиды, что были высказаны, повлияли на тебя, независимо от факта моего существования. Но я еще думаю, что сильнее всего тебя подкосила одна-единственная вещь: ты разочаровалась в любви. Ты разочаровалась во мне — потому что я разочаровал тебя, — а вместе с тем и вообще в любви, в той великой, ничем не омраченной любви, в которую только-только пыталась поверить рядом со мной. Стоило тебе довериться мне и самой себе настолько, чтобы отпустить себя и позволить отдаться чувству, и тут же твой прекрасный принц превратился в мерзкую жирную жабу. И случилось так, что любовь, которой ты дала волю, прокисла и свернулась, и эта кислятина, это разочарование и цинизм толкнули тебя к Бабуру, завели в тупик. А почему бы и нет? Если доброта — пустой звук, а любовь — обман, который навязывают нам глянцевые журналы, почему нет? Хорошие парни приходят к финишу последними, вся добыча достается победителю, что там еще говорят?.. Ты настроена на самоуничтожение: растоптанная любовь перешла в идеализм, который скатился к покорности. И знаешь что? Ты оказалась в невозможной ситуации, грозящей не только твоей жизни. Ты рискуешь потерять честь и самоуважение. Вот он, Нила, твой «момент Галилея». Вертится ли Земля? Не говори. Я не жду ответа. Я его уже знаю. Но это самый важный вопрос из всех, что вставали перед тобой, за исключением одного, который я намерен задать тебе прямо сейчас: любишь ли ты меня еще, Нила? Потому что, если не любишь, тогда уходи навстречу своей судьбе и предоставь меня моей, но я не верю, что ты сможешь. Ведь я люблю тебя так, как ты того заслуживаешь. Выбирай: в правом углу — Прекрасный Принц, который — вот незадача! — оказался психом, повернувшейся на собственном величии свиньей. А в левом, неправом, неправедном, — старая жирная жаба, которая точно знает, как дать тебе то, в чем ты больше всего нуждаешься, и которая больше всего нуждается в том, что можешь дать ей ты одна. Может ли правое быть неправым? Может ли неправильное быть правильным для тебя? Я верю, что ты пришла сейчас ко мне, чтобы раз и навсегда ответить себе на эти вопросы, понять, сумеешь ли победить живущую в тебе ярость, как помогла мне победить мою, отойти от края пропасти, у которого стоишь. Оставайся с Бабуром — и он переполнит тебя ненавистью. Вернись ко мне — и тогда у нас еще будет шанс. Я знаю, крайне глупо делать подобные заявления, когда еще час назад я задыхался от вони собственного дерьма, когда я заперт в каморке, не имеющей дверной ручки с внутренней стороны, но я все равно сказал тебе то, ради чего облетел вокруг мира.

— Ого! — произнесла Нила, выдержав приличествующую ситуации паузу. — А мне-то казалось, что из нас двоих красноречием могу похвастать я одна.

Нила отыскала в недрах сумочки полурасплавленную плитку «Тоблерона», протянула Соланке, и тот с жадностью набросился на шоколад.

— Он начал терять доверие людей, — рассказывала Нила. — Помнишь парня, что заходил к тебе ночью, чтобы помочь? Таких очень много, едва ли не половина, и все они почему-то шепотом делятся своими сомнениями со мной. Тсс! Ш-ш-ш! Все это так грустно. «Мадам, мы порядочные люди». Тсс! Ш-ш-ш! «Мадам, вам не кажется, что командующий-сахиб ведет себя странно?» Тсс! Ш-ш-ш! «Мадам, пожалуйста, не говорите никому о том, что я вам рассказал». Так что я здесь не единственная идеалистка. Эти парни не думали, что идут воевать, чтобы Землю декретом объявили плоской или отменили ночь. Они сражаются за свои семьи, и вся эта хрень с Луной из сыра их нервирует. Они приходят ко мне пожаловаться и этим ставят меня в очень опасное положение. Что бы я им ни советовала, небезопасно находиться в оппозиции, в самом фокусе сопротивления. Достаточно всего одной крысы, одного доносчика, и всё, я пропала. Кстати о жабах: я люблю тебя, и очень сильно. Теперь о том, что я узнала, прежде чем притащить сюда съемочную группу. Местным военным давно надоело служить всеобщим посмешищем. По моим сведениям, они ведут переговоры с американцами и англичанами. По слухам, в Мильдендо уже, возможно, высадились и морская пехота США, и британские парашютно-десантные части особого назначения. И еще: все это время я и сама думала, что глупо поступила, когда сбежала от тебя. К территориальным водам страны подошел британский авианосец. Бабур утратил контроль над военными аэродромами Блефуску. Честно говоря, мне и самой уже не терпелось убраться отсюда, но я не знала, как это воспримет Бабур. С одной стороны, он мечтает трахнуть меня перед камерами национального телевидения, с другой — избить до полусмерти за то, что я заставила его этого желать. Теперь ты понимаешь, почему приходится носить маску — не надевать же на голову бумажный мешок? А ты проделал весь этот путь ради меня и угодил прямо в логово тигра. Должно быть, ты прав насчет меня. Я постараюсь что-то сделать, найти какой-то выход. Думаю, все может получиться. Главное, в нужных местах расставить нужных людей. У меня есть контакты среди военных. Надеюсь, мне удастся устроить, чтобы нас переправили на британский корабль или военный самолет. А пока, все что я могу, — устроить, чтобы за тобой приглядывали. Я до сих пор не знаю, насколько далеко способен зайти Бабур. Возможно, он считает тебя ценным заложником и будет удерживать до последнего. Но я внушаю ему, что человек ты бесполезный, безобидный гражданский, который сам не понимает, во что вляпался, мелкая рыбешка, какую не жалко выбросить обратно в море. И если ты сейчас же меня не поцелуешь, я сама убью тебя прямо здесь голыми руками. Да, это то, чего я хотела. А теперь держись! Я вернусь.

Афиняне считали фурий сестрами Афродиты. Гомеру было отлично известно, что красота и мстительная ярость проистекают из одного источника. Но это одна история. Гесиод между тем утверждал, что фурии родились от союза Земли и Воздуха и что у них есть многочисленные братья и сестры; Ужас, Раздор, Ложь, Месть, Несдержанность, Ссора, Страх и Война. Фурии вершили месть за кровавые преступления, особенно сурово карая тех, кто поднял руку на собственную мать. Орест, которого они преследовали за убийство пролившей кровь Клитемнестры, знал об этом, как никто другой. Считалось, что лирий, трехлепестковый голубой ирис, способен усмирять гнев фурий, но Орест не носил цветов в волосах. Не помог ему даже особый, изготовленный из рога лук, который он получил от дельфийской прорицательницы — пифии. «Змееволосые, с собачьими головами и крыльями как у летучих мышей» эринии преследовали его до конца жизни, лишая покоя.