Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Ярость

Кинг Стивен

Шрифт:

Мистера Карлсона я едва не убил третьего марта. Шел дождь, смывая последние остатки снега. Полагаю, я должен рассказывать, что произошло, потому что вы все при этом присутствовали. Разводной ключ, как всегда, лежал в заднем кармане. Карлсон вызвал меня к доске, а я этого терпеть не мог… с химией я был не в ладах. Он заставлял меня обливаться потом всякий раз, когда мне приходилось выходить к доске.

В задаче речь шла о движении тела по наклонной плоскости. Условие я, естественно, забыл, но помнил, что ничего у меня не получилось. Я еще злился, что он превратил меня в посмешище, заставив перед всеми разбираться с телом на наклонной плоскости, то есть решать задачу скорее из области физики. Наверное,

он не успел решить ее на прошлом уроке. А потом начал издеваться надо мной. Спросил, помню ли я, сколько будет дважды два. Слышал ли я о делении в столбик, прекрасном изобретении, добавил он, незаменимом для молодых. Когда я ошибся в третий раз, то услышал от него: «Это прекрасно, Чарли. Просто прекрасно». Произнес он эти слова с интонациями Дикки Кэбла. Настолько точными, что я невольно повернулся к нему, чтобы посмотреть, не появился ли на его месте Дикки Кэбл. Настолько точными, что я автоматически полез в задний карман брюк за разводным ключом, даже не подумав об этом. Желудок скрутило, и я собрался, наклонившись вперед, похвалиться съеденными пирожными.

Ключ выскользнул у меня из пальцев и упал на пол.

Мистер Карлсон посмотрел на него.

— А что это у нас? — спросил он и потянулся к разводному ключу.

— Не трогайте. — Я первым схватил ключ.

Он протянул руку:

— Дай мне посмотреть на него, Чарли.

Меня словно раздирало в разные стороны. Одна часть моего мозга кричала на меня… да, буквально кричала, как ребенок в темной комнате, где к нему подступали страшные чудища.

— Нет, — отрезал я.

И все смотрели на меня. Не просто смотрели — глазели.

— Ты можешь отдать его мне или мистеру Денверу.

И тут со мной приключилось нечто забавное… Только, обдумывая случившееся, я понимаю, что ничего забавного в этом не было. Должно быть, в каждом из нас есть черта, очень четкая черта, вроде той, что отделяет дневную сторону планеты от ночной. Я думаю, зовется она терминатор. Очень, знаете ли, удачное название. Потому что в какой-то момент я выпрыгивал из штанов, а вот в следующий моему хладнокровию мог бы позавидовать огурец.

— Я дам его вам, худенький вы наш. — Я стукнул головкой по раскрытой ладони. — А зачем он вам?

Он посмотрел на меня, поджав губы. И стал похож на жука, с насаженными на нос очками в тяжелой роговой оправе. Очень глупого жука. При этой мысли я улыбнулся. И вновь стукнул головкой по ладони.

— Хорошо, Чарли, давай мне эту штуковину и иди в приемную директора. Я поднимусь туда после урока.

— Нажрись дерьма, — ответил я и взмахнул ключом. Он ударил по грифельной доске, выбивая черные осколки. На головку ключа осела желтоватая меловая пыль, но других повреждений от удара он не получил. Мистера Карлсона, наоборот, перекосило, словно я ударил его мать, а не гребаную классную доску. Вот когда он показал всем свое истинное лицо, это я вам могу гарантировать. Я ударил по доске еще раз. И еще.

— Чарли!

— До чего же хорошо… размазать твое мясо… по миссисипской грязи… — пропел я, охаживая классную доску. При каждом ударе мистер Карлсон подпрыгивал. При каждом прыжке мистера Карлсона мне становилось все лучше. Типичный механизм переноса отрицательной аффективной заряженности, доложу я вам. Мотайте на ус. Безумный бомбист, этот бедолага из Уотербери, штат Коннектикут, должно быть, лучше всех приспособился к реалиям последней четверти столетия.

— Чарли, я прослежу, чтобы тебя отстранили…

Я чуть развернулся, шарахнул по деревянному выступу, на котором лежали мелки и губки. В доске уже зияла приличная дыра. Мелки и губки полетели на пол, оставляя за собой шлейф пыли. Я как раз

думал о том, что справиться можно не только с доской, но и с кем угодно, главное, найти подходящую дубинку, когда мистер Карлсон схватил меня.

Я повернулся к нему и ударил. Один раз. Хлынула кровища. Он рухнул на пол, очки в роговой оправе соскочили с носа и скользили по полу футов восемь. Думаю, тут я и очнулся: от вида очков, скользящих по засыпанному меловой пылью полу. Без них лицо его стало голым и беззащитным, так, наверное, он выглядел только во сне. Я бросил ключ на пол и вышел из класса не оглядываясь. Поднялся в дирекцию и рассказал о том, что натворил.

Джерри Кессерлинг увез меня в патрульной машине, а мистера Карлсона отправили в центральную больницу штата Мэн. Рентген обнаружил трещину в черепе. Насколько мне известно, они вытащили из мозга четыре осколка. Еще пару дюжин, и осколков хватило бы, чтобы выложить слово КОЗЕЛ, закрепить их авиационным клеем и подарить ему на день рождения с моими наилучшими пожеланиями.

Потом начались бесконечные беседы. С отцом, со стариной Томом, с Доном Грейсом, с каждым поодиночке и в различных сочетаниях. Я беседовал со всеми, за исключением разве что мистера Фазо, дворника. Мой отец держался с восхитительным достоинством (мать не выходила из дома, пила транквилизаторы), но всякий раз в ходе душещипательных бесед я чувствовал на себе его ледяной взгляд и знал, что у нас идет отдельный разговор. Он с радостью убил бы меня собственными руками. В менее цивилизованные времена этим бы дело и закончилось.

Я трогательно извинялся перед забинтованным мистером Карлсоном и его сверлившей меня злобным взглядом женой («…оказался чем-то расстроен… был сам не свой… не могу выразить словами, как я сожалею…»), но сам не получил извинений за те издевательства, которым подвергался на уроках химии, когда на глазах у всех обливался потом у доски. Не извинялись передо мной ни Дикки Кэбл, ни Дана Коллетт. Не извинилось и домашнее Скрипящее Чудище, которое процедило сквозь зубы по дороге из больницы, что хочет видеть меня в гараже после того, как я переоденусь.

Я думал об этом, меняя пиджак спортивного покроя и лучшие брюки на джинсы и футболку. Думал о том, чтобы не идти в гараж, а направить свои стопы к шоссе. Думал о том, чтобы навсегда уйти из дома. Но что-то мне мешало. Меня выпустили под расписку. Я провел пять часов в камере предварительного заключения в плейсервиллском полицейском участке, пока мои отец и истеричная мамаша («Почему ты это сделал, Чарли? Почему? Почему?») договаривались о внесении залога: обвинения, по взаимной договоренности школы, копов и мистера Карлсона (не его жены, она надеялась, что меня упекут лет на десять), с меня сняли позже.

Так или иначе, я решил, что нам с отцом надо объясниться. И пошел в гараж.

Затхлое, пропахшее маслом место, где поддерживался идеальный порядок. Как на корабле. Тут он попадал в родную стихию. Здесь все лежало где положено. Газонокосилка приткнулась у стены. Садовые инструменты висели на крюках. Гвозди и шурупы каждого размера имели отдельный ящик. Тут же хранились и аккуратно перевязанные подшивки старых журналов: «Эргози», «Блулук», «Тру», субботнего приложения к «Ивнинг пост». Центральное место, естественно, занимала газонокосилка.

Отец переоделся в старые форменные штаны и охотничью куртку. Впервые я заметил, как он постарел. Появилось брюшко, вот они, обильные возлияния в пивной, на носу фиолетовой сеткой проступили сосуды, морщины у рта и глаз стали глубже.

— Что делает твоя мать? — спросил он.

— Спит, — ответил я.

Она теперь много спала, с помощью либриума. От этих таблеток пересыхало в горле, а изо рта шел неприятный запах, словно от прокисшего сна.

— Хорошо, — кивнул он. — Это нам на руку, не так ли?

Поделиться с друзьями: