Ящик Пандоры

— Эврика! — заорала вдруг Анна и бросилась из квартиры.

Через десять минут она вернулась с потрясающим кожаным костюмом.

— Вот! Смотри, в самый раз! У соседки взяла! И откуда у этой замухрышки такие шикарные штуки? Нигде не работает, не учится... Но добрая девка, сразу согласилась. Немножко великовато в талии? Ничего, прихватим булавкой. Ну у тебя и талия, тоньше моей шеи. Косметика есть? Давай, малюйся, а я звоню секретарше, пусть тачку присылают...

Кешка долго махал рукой вслед Нике, и когда уже не видно стало и следа огромного автомобиля, повернулся к Анне:

— Ну, теперь идем в наш любимый садик. И ты мне почитаешь про Винни Пуха... Ой, у меня шнурок развязался!

Анна, присела на корточки, завязала шнурок, привела в порядок Кешкино обмундирование.

— Ты что ли моя теперь бабушка? — тихонько спросил Кешка и прижался ладонями к Анниному рябоватому лицу.— Нет, я знаю, бабушки только совсем старыми бывают, а ты еще не совсем. Жалко. А почему у тебя на лице горошки?

— Это не горошки, это рябины.

— Что ли как у бабушки Лизы на даче? Которые на дереве — красные такие. Рябины называются.

— Нет, Кеша, это от болезни, от оспы. Вот тебе прививку от оспы на ручке делали, когда ты родился, и ты не заболеешь.

— А тебе не делали прививку? А почему?

— Видишь ли, такая история: я в лагере родилась, там не делали.

— В пионерском?!

— Не совсем... У меня родители были враги народа, их посадили в тюрьму, потом отправили в лагерь, в Архангельскую область. Потом их реабилитировали, но было уже поздно, папа мой умер в лагере для заключенных, а я вот заболела оспой... Да что я тебе такую глупость рассказываю, такому маленькому мальчику, дура старая. Пойдем в садик.

— Ну подожди же, Аня! Что я еще хочу тебе сказать. Я совсем не маленький, мне уже скоро пять лет будет, на следующий год. А тебе сколько лет?

— Тридцать пять.

— У, как много... Ну так. Вот я все понимаю. Мой дедушка тоже умер в тюрьме. Он был очень хороший и смелый, но все равно его посадили и сказали, что он шпион. Ну, я тогда еще не родился, вот, но я все равно все знаю, мне папа рассказывал, и дядя Саша тоже, потому что его папу тоже убили, а он совсем и не был шпионом. Аня, Аня, почему это всех пап в тюрьму посажали? А нас тоже могут посадить и даже убить?

— Нет, Кешенька, мы не позволим.

— Ты нас всех спасешь, да? Ну ты же не волшебница, Аня!

— Нет, не волшебница, Кешка. А жаль...

* * *

Предлагаю использовать новые веяния в экономике, вспомнить, что в стране уже двести тысяч кооперативов, в одной Москве — четырнадцать тысяч, причем три тысячи — в общепите, и поехать к Серафиме,— сказал Меркулов, с трудом забрасывая длинные худые ноги в автомобиль.— Она давно меня приглашает...

Что за «Серафима»?

Помнишь, у нас была уборщица на Новокузнецкой? Открыла кооперативное кафе — то ли «Красная Шапочка», то ли «Доктор Айболит». Хвалилась, что у нее всегда есть черное пиво. Поезжай по Садовому кольцу направо, вот адрес... Саша, у тебя есть сигаретка? — шепотом спросил Меркулов, оглядываясь по сторонам.— Понимаешь, не дают курить, ни дома, ни на работе.— Он с видимым наслаждением затянулся сигаретой.— Пока едем, расскажи в общих чертах версию «Бардин» или любую другую. Я вижу по твоему лицу — тебя что-то беспокоит. Только в общих чертах, жестикулировать и изображать персонажей в лицах за рулем не рекомендую.

Но все-таки он жестикулировал и изображал. Меркулов его не перебивал — он никогда этого не делал в разговоре, даже если говоривший нес полнейшую ерунду. Но Турецкий заметил, как иногда вздергивался острый Костин подбородок. Интуиция Меркулова была безошибочной: даже не зная подробностей (а знал ли их сам рассказчик?), он отмечал таким манером слабые места в предположениях Турецкого. Сам Турецкий, приблизительно к середине своего повествования, начал чувствовать себя не очень уверенно, но вида не подал.

Пятнадцати минут вполне хватило, чтобы доехать до конца истории и до заведения Серафимы под названием «Теремок». Меркулов ткнул пальцем в направлении вывески и жестом же извинился за путаницу с названием. Потом попридержал Турецкого за локоть и доверительно произнес:

— Будь моя воля, я бы тебе присвоил звание Главного Инспектора По Составлению Версий — все с заглавной буквы.

Серафима встретила следователей как самых дорогих гостей. Усадила их в удобный уголок и поставила табличку «Зарезервировано на 4-х».

— Чтоб никто не подсаживался,— объяснила она и хотела было пошептаться о чем-то своем, вероятно, предаться воспоминаниям о былой совместной службе на ниве борьбы с преступностью, но заметив нахмуренное выражение лица Турецкого, понимающе поджала губы и приняла заказ.

«Теремок» был по меньшей мере забавным заведением. Все вроде бы было путем: и хохломские мисочки, и поделки из бересты, даже балалайка висела на стене. На Серафиме был немыслимый кокошник из бисера, за баром стоял усатый мужик в расшитой косоворотке и унылым выражением на разбойничьем лице.

И все-таки в кафе было старомодно-уютно. «Как при нэпе»,— подумал Турецкий. Хотя нэп приказал долго жить задолго до его появления на свет и нэповский антураж был ему знаком только по кинофильмам.

Серафима действительно притащила черного пива и две огромных фарфоровых миски супа из потрохов.

— Сима,— заглянул ей в глаза Меркулов,— а у тебя нет ли... чего... покрепче... Нам немножко, грамм по сто.

— Водочкой-то не торгуем, Константин Дмитрич, лицензию на крепкие напитку хлопочем, да пока не дают, но для вас могу коньячок, я его под кофий замаскерю (она так и сказала — «замаскерю»).

— Да уж сделай милость, замаскируй,— совершенно серьезно попросил Меркулов.

Они выпили коньяк из кофейных чашечек и запили его крепким горьким пивом. Суп из потрохов мог конкурировать с лучшими блюдами валютного «Националя» и значительно превосходил последние по объему и цене.

Мужик за стойкой зорко следил за посетителями и, когда опустели пивные кружки, сделал знак Серафиме.

— Повторить, Константин Дмитрич? — подлетела она к столу.

— Да, Сима, и то и... это.

— Хорошо, Константин Дмитрич, только вот простите, что указание вам даю за недоработку. Вы с товарищем Турецким чашечки-то держите как стопочки, а надо за ручечки, за ручечки, как полагается, когда кофий пьешь.