Ящик Пандоры
Шрифт:
— В таком случае будете объясняться с самим Эдуардом Антоновичем! — донесся до него амелинскии фальцет из коридора.
— Матери со вчерашнего утра дома нет, Александр Борисович,— сонным голосом ответил один из сыновей Романовой,— там у них что-то страшное случилось.
Дежурный на Петровке ответил приблизительно то же самое, но в переложении на язык правоохранительных органов:
— Начальник московского уголовного розыска полковник Романова с бригадой выехала на место совершения особо опасного преступления, товарищ Турецкий... Ее заместителя подполковника Красниковского еще нет, товарищ Турецкий... Начальник отдела майор Грязнов и его группа взяли отгул за сверхурочные...
Турецкий, занялся просмотром входящей почты,-скопившейся за несколько дней. Результаты экспертиз
«Сашка, друг. Бывают в жизни минуты, когда только старому другу можешь излить душу. Да честно говоря, надеюсь еще на твое понимание, твой такт и теплое отношение к Нике. Вчера позвонил ей, хотел сам все сказать, но не застал, врать не буду — даже обрадовался. Мать сказала, что Вероника с Иннокентием живет у подруги. Значит, с ней все в порядке, и наши страхи относительно какого-то там убийства оказались напрасными.
Не буду тянуть резину. Я встретил женщину, с которой бы я хотел связать свою жизнь. Дело не только в том, как я к ней отношусь. Она меня делает счастливым — в любое время, в любом месте — от постели до кухни. Она дает мне понять, что Ален Делон в свои лучшие годы выглядел по сравнению со мной замухрышкой. И самое главное, что я с этим согласен. Я бы мог описывать наши отношения бесконечно, но я понимаю, что это бестактно, да и просто неинтересно другим.
У меня одна просьба: объясни при случае все Веронике. Я появлюсь где-то через недельку. В Токио предстоят очень интересные соревнования. Специалисты ждут кучу рекордов. Я рад: впервые буду освещать такую помпезчину.
Жму руку, твой Алексей.»
Турецкий методически разорвал письмо на тоненькие ленты и бросил их в мусорную корзинку. Алексей имел право находить кого угодно, воображать себя Аленом Делоном или Бриджит Бардо в ее лучшие годы, и они с Никой в разводе в конце концов, но поручать такое дело кому-то другому было обыкновенной трусостью. Ника надеется, хотя и скрывает эти надежды от самой себя, на возврат к совместной с Алешкой жизни, и он, Турецкий, должен разрушить эти надежды.
Но он вдруг спохватился, вытащил разорванное письмо из мусора и стал склеивать полоски, с трудом находя нужную.
За этим занятием и застала его секретарь следственной части Клава. Она тихонько приоткрыла дверь и замерла- на пороге. То ли от отсутствия привычной косметики, то ли от бессонной ночи, а может, от слабого света пасмурного утра, она выглядела неожиданно юной и даже какой-то домашней.
— Привет, Клава, заходи, садись.
— Привет, Саш. Только ты меня близко не рассматривай, мне сегодня не до красоты... Ой, чтой-то я вас на «ты»...
— Валяй, Клава, я первый начал. Считай, что выпили на брудершафт. Ты мне хочешь что-то сказать?
— Да. Боюсь только очень. Вы... ты меня не выдашь?
— Никому и никогда. Клянусь.
— Ты наверно не знаешь, что секретарша Зимарина, Вера Степановна то есть, моя золовка.
— Это что такое? Я всегда путаю.
— Сестра моего мужа. Никто не знает. У ней фамилия другая. Она меня сюда устроила. Ну, это к делу не относится. Я сегодня с раннего утра следствие проводила, мне вся эта история с Геной Бабаянцем в сердце запала... Так вот она сказала, что в понедельник никуда не отлучалась и никакой Бабаянц не звонил. То есть теперь она понимает, что он и не мог звонить, но у ней все звонки записаны в блокнот, это она ведет запись для порядка. И никакие незнакомые люди в этот день вообще не звонили, я имею в виду, если кто-то подделал Гении голос. Она на обед не выходила, ела бутерброд со свеклой, который взяла из дому.
— А если кто-то от имени Бабаянца звонил по персональному аппарату? Ты уже высказывала подобное предположение.
— Высказывать-то высказывала, но сдуру. Золовка сказала, что персоналка с пятницы до
вторника была отключена. Меняли линию.— Значит, твоя Вера Степановна может сказать, кто в этот день звонил Зимарину?
— Она и сказала. Перед тем, как Зимарин меня вызвал, чтобы сообщить о звонке Бабаянца, к нему в кабинет приходил Амелин, Зимарин на него орал... А потом как выскочит из кабинета — «черти что, черти что, пригласите секретаря следственной части», это меня то есть.
— Значит, кто-то звонил Амелину.
— Похоже. Но на этом мое следствие и закончилось.
— Клава, почему ты решила расследовать этот случай? Ты просто боялась за себя? Что тебе не поверят, если начнется разборка?
— Это поначалу я испугалась. А потом мне все это так не понравилось...
— Ни о чем не беспокойся. Я сам буду говорить с Зимариным. Попроси Веру Степановну записать меня к нему на прием с самого утра. О нашем разговоре никому ни слова. Сама-то Вера Степановна тебя не продаст?
— Ой, что вы! Она нашего Мухомора не переваривает. А особенно его жену, красавицу эту.— Клавдия поджала губы.
— Что у нее за дела с Валерией...— Турецкий запнулся, покраснел, но продолжил: — ...с Валерией Казимировной?
— Да она Верку гоняет по своим личным делам в нерабочее время. То на рынок, то к каким-то типам за шубой... Сейчас ей понадобилось учиться играть на пианине, так она Верке велела найти учительницу с рекомендациями. Она еще когда с первым мужем жила где-то за Полярным кругом, в городе Караул, я потому и запомнила этот город, название смешное. Она там тоже все собиралась музицировать, от скуки загибалась. Но выучилась только «Танец маленьких лебедей». Мне это все Верка рассказывала, она потихоньку письма Валерии где-то умудрилась прочитать. А сама-то Валерия злющая, как змея, и жадная до ужаса. Верка ей как-то яйца достала, крупные такие, а она выбрала из трех десятков пять штук поменьше и говорит. «Беги обратно, поменяй»... Ну чего это я несу, Саш... Так я пошла.
Он не подозревал, что Валерия не первый раз замужем, ему очень хотелось узнать поподробнее о ее прежней жизни, но перед Клавой свой интерес показывать не хотел и поэтому сказал довольно строго:
— У меня к тебе просьба: попробуй разыскать Романову или Красниковского.
— Да Красниковский у Амелина сейчас сидит!
— У нас в прокуратуре?! Попроси его зайти ко мне, когда освободится.
«Та-ак. Значит, жаловаться пришел. Значит, уже известно о нашей вчерашней вылазке. То-то Амелин потребовал объяснительную. Очередная междоусобица милиции с прокуратурой». Турецкий положил перед собой чистый лист бумаги, надо было составить план работы на день. Он вывел крупными буквами: «Вероника Славина». Зажег настольную лампу — и все предметы в кабинете утратили четкость очертаний, отодвинулись, почти исчезли. Тишина стала почти ощутимой на ощупь. Он почувствовал, что теряет связь с реальным миром. Так уже когда-то было, он старался припомнить — когда же, закрыл глаза. Белые стены, тихие голоса: «пульс очень слабый, кислород, пульса почти нет, еще кислород...» Это было много лет назад, в больнице... Нет, в тюрьме, это каземат, подземелье. Но он никогда не сидел в тюрьме. От сумы и тюрьмы не зарекайся. Кто это сказал? И кто это курит вирджинский табак в камере? Это следователь. Нет, не он, это другой следователь, его допрашивают, сейчас будут пытать, заливать в пах горячий бетон... Надо им всем сказать, что Ника не забирала у Била сумку, его тогда выпустят...
— Спать надо ночью, Сашуля.
Он открыл глаза и увидел перед собой Красниковского.
— Это что — новая пассия, Сашуля? Да проснись же! Красниковский держал в одной руке сигарету, в другой — лист со словами «Вероника Славина».
— Красивая девочка хоть?
Нет, он еще не совсем проснулся, не вышел из своего странного забытья, потому что потом никогда так и не мог понять, почему он вдруг невнятно залепетал, стараясь что-то объяснить:
— Да, красивая, за ней идет охота, только это никому не известно, то есть неизвестно то, что она ни при чем. Она ничего от этого Била не брала, это только я знаю. Только сейчас догадался,— спохватился он.— Я записался на прием к Зимарину... Но это уже из другой оперы.