Ясная ночь
Шрифт:
Но любимое лицо - вот оно, передо мной... И я сама потянулась к нему. Благо, что Андрей держал меня основательно, я запустила пальцы в светло-русые волосы обнять его голову (из тайного опасения, как бы не сбежал) и попробовала на вкус его крепкий и такой желанный рот. Прикосновения моих пока не самых решительных губ Андрей терпел недолго. Я почувствовала, как мои робкие поцелуи прервались его решительным натиском... А потом, плотно прижатая к нему, только ахнула, когда он легко и просто перевернулся на постели вместе со мной, опустив меня на своё место, в тёплое и уютное гнёздышко. Застыл на секунды, глядя на меня с невообразимо отчётливой улыбкой собственника "Моё!", и я заглянула в его тёмно-синие глаза... Он выдохнул - я глубоко вздохнула, провела
...Хотелось мурлыкать... Но замурлыкала не я, а мой живот. С хорошими такими, голодными интонациями: "Есть хочу!" Тем самым напомнив, что время к обеду, а мы...
А мы валялись на постели, взглядывали друг на друга, неудержимо улыбаясь...
Потом Андрей приложил ухо к моему животу и довольно сказал:
– Хорошо быть предусмотрительным. В мастерской у меня кое-что из заначки есть на небольшой перекус. Пошли?
Заначкой оказалась бутылка шампанского, запечённые в сырном кляре кусочки мяса со вчерашнего завтрака и парочка салатов - всё в дорожной сумке-холодильнике. Потом пришлось нагнуться в сторону, откуда я вытащила припрятанный им небольшой термос - как оказалось, с горячей картошкой. Андрей расставил всё на небольшом журнальном столике, подвинул к нему единственное в пустынном помещении мастерской большое кресло с широким сиденьем. Очень неплохо поместились в нём. Не знаю, как Андрею, но мне очень понравилось, что ему пришлось меня обнимать, прижимая к себе. Особенно понравилось ощущать, как мягко двигаются мускулы прижатого ко мне большого тела, пока он командовал нашим обедом.
– Всё, я больше не могу!
– взмолилась я, тряся головой на очередную протянутую ко мне ложку.
– Сам-то меньше ешь, а меня укормил совсем!
– Такое слово бывает, что ли, - "укормил"?
– озадачился Андрей, поневоле сам съедая содержимое ложки.
– С тобой всякое может быть, - счастливо вздохнула я.
Он налил ещё по бокалу шампанского.
– Когда я тебя увидел на кухне, такую растерянную, с разбитой солонкой...
– ... ага, с солонкой, - вполголоса проворчала я.
– С банкой из-под аджики!
– ... я тоже здорово растерялся. Ты стояла, закрыв лицо, и плакала - из-за какой-то мелочи, - не обращая внимания на поддразнивание, задумчиво продолжил Андрей.
– А я стоял и чувствовал сильнейшее желание обнять тебя и утешить. Даже - несмотря на половник, за который ты потом схватилась.
Хотелось засмеяться, но он оказался слишком серьёзен, и, поглядывая на него сверху вниз, я заставила себя слушать дальше.
– Держи бокал лучше!
– скомандовал Андрей и приподнял меня, обхватив под мышками. Я послушно пошла рядом с ним по мастерской.
– Вообще-то я обычно теряюсь, если женщина рядом со мной плачет, и стараюсь как можно деликатней смыться подальше. Может, поэтому рядом со мной плачущих женщин бывает мало, - улыбнулся он, а я уже смотрела не на него, а на картины, висевшие на стенах мастерской - укрытые тонкой тканью. Когда только он их успел повесить? В то время, когда мне казалось, что он где-то пропадает? Он остановился перед одной из них.
– А потом мы поехали в магазин - за солью и за приправами. И я опять понять не мог, почему меня постоянно тянет держаться к тебе поближе... Хуже того... Меня тянуло на то, чего я себе обычно с незнакомыми, в сущности, женщинами не позволяю, - опять-таки обнять тебя и не отпускать от себя дальше, чем на два шага. И Таисья ещё... Ничего не подозревая, она оттащила меня от тебя, а значит, и от окна магазина... И я увидел...
– Он помедлил и снял с первой в ряду картины ткань.
Полотно картины сияло солнцем, проникающим в неведомое помещение через еле обозначенные рамы окна. А в середине картины виднелась фигурка девушки в белом платье. Всё как-то смутно. Но мои глаза прикипели не к фигурке, а к дате в нижнем правом углу холста - судя по ней, картина написана три года назад. Я даже пальцы протянула - потрогать,
правда ли, что краски на полотне сухие. Себя-то узнала.– Вообще-то я даже по жизни реалист, - сказал Андрей.
– Никогда отсебятины не писал, на всякие фантазии меня не тянуло. Из головы, как говорят, никогда не писал. Я работал тогда на Мальте. В одном богатом доме мне предложили написать несколько картин для галереи - с определёнными мальтийскими пейзажами. Я стоял на берегу, на камнях, писал. И вдруг так захотелось этой самой отсебятины, что, пока не нарисовал, не мог успокоиться. До боли в сердце... Эта картина стала первой. После магазина я стал присматриваться к тебе. Про Барона как-то не подумал, хотя ты постоянно возилась с ним у магазина и постоянно была в той самой позе. Но... Помнишь, как ты бежала через дорогу?
Он шагнул к следующей картине и сдёрнул тряпку.
– Я сам тогда немного был напуган, так что сразу и не сообразил...
Девушка, в белом платье, с холста шла прямо на зрителя, держа в руках голубя, а белоснежная стая сопровождала меня в воздухе. Шла по асфальтовой дороге - судя по серому покрытию под ногами.
– А потом я ждал тебя в твоей комнате и не мог понять, куда ты девалась, - продолжил Андрей всё так же задумчиво.
– А потом услышал такое, что едва не взорвался со злости: ты кого-то уговаривала войти в свою комнату! И в момент, когда я чуть не взорвался, пришло прозрение. Никогда не верил всем этим байкам о любви с первого взгляда. И... понял, что влюбился. В тот момент я оч-чень хорошо понимал деревенских ребят, которые, бывало, дрались до большой крови из-за девчонок - которая и с кем из них должна гулять. Я не выдержал и включил свет - несмотря на прозрение, несмотря на готовность к драке. А увидел тебя и Барона.
Он снял ткань со следующей картины.
Девушка, прикрыв колени подолом белого платья, присела на корточки рядом с огромным чёрным псом, который лежал у её ног, положив голову на лапы... Я беспомощно оглянулась на Андрея. Три года назад?
– И в тот же вечер я спросил у тебя, любишь ли ты пионы? Ты сказала, что обожаешь. И утром, пока тебя не было в комнате, я принёс тебе букет.
Он откинул ткань со следующего портрета.
Девушка, всё в том же белом платье, лукаво поглядывала на зрителя из-за громадного букета пёстрых пионов. Позади, фоном, цвели те же пионы.
– По-моему, ты тогда спросил про садовые цветы, а не про пионы, - снова как-то беспомощно сказала я, с восторгом и ужасом глядя на картину.
– Нет. Ты тогда немного задремала. Возможно, поэтому не помнишь моего точного вопроса и путаешь.
– Но как же ты догадался... Ведь и эту картину ты написал не в России? Как? Как ты понял, что должен вернуться?
– Эту картину я сфотографировал и снимок переслал отцу.
Он чуть отшагнул от холста, на котором девушка, в белом платье, сидела в деревенской избе, за столом, напротив насмешливого старика, с косматыми бровями. Старик выписан очень подробно и тщательно - так, что не узнать нельзя.
– Отец-то мне и ответил, что старик - тот самый дядя Ваня, о котором мне дед рассказывал. Отец-то в деревне всего несколько раз был - когда вместе с моим дедом на могилки к своим ездил. Там и встречал дядю Ваню. А дядя Ваня - даже по внешности личность заметная. Сама знаешь... Мне сначала в деревню не очень хотелось. Сама понимаешь - насмотрелся мест... Но после этой картины, когда я узнал точно, где именно я встречу девушку из моих привидевшихся фантазий, я буквально рвался... домой.
Он замолчал, задумавшись, кажется забыв о том, что рассказывает мне. Но потом встряхнул волосами и повёл меня дальше, снимая с одной картины за другой скрывающие их тряпки. Пейзажи - причём очень знакомые мне. Холм - с убегающей наверх, в леса, дорогой. Спуск к деревне. Тихий сумрачный пруд, за береговыми ивами виднеются избы. Луга и речка... Прижимаясь к Андрею, я любовалась этими пейзажами, за какую-то неделю ставшими мне родными.
Но несколько вопросов, всколыхнутых воспоминаниями, продолжали тревожить.