Яства земные

...Зубы, которым страшно надоело откусывать кожу моих губ, казались вконец сточенными. И впалые виски, будто втянутые внутрь.
– Запах луковых полей в цвету легко мог вызвать у меня рвоту.

Бессонницы

...И ночью слышался голос, который кричал и плакал: ах - плакал он - вот плод от этих цветов, распространявших зловоние: он сладок. Теперь я поведу по дорогам смутную тоску своего желания. Твои закрытые комнаты заставляют меня задыхаться, и твои постели больше не нравятся мне.
– Впредь не ищи цели в своих бесконечных скитаниях...

Моя жажда сделалась столь велика, что эта вода, целый стакан которой я уже выпил, ничего не заметив... Увы! Как она была тошнотворна.

...О Суламита! Ты могла быть для меня этими плодами, созревшими в тени в тесных закрытых садах.
– Ах, думал я, все человечество томится между жаждой сна и жаждой наслаждения.
– После страшного напряжения, жгучей концентрации, полета плоти хочется только спать - ах, сон!
– ах, что, если нас не разбудят для жизни, для нового прилива желаний.

И человечество, все целиком, - всего лишь больной, который ворочается в кровати, чтобы уменьшить страдания.

...Потом, после нескольких недель напряженного труда - бесконечный отдых.

...Как будто можно сохранить какую-то оболочку после смерти! (Упрощение.) И мы умрем, как человек раздевается перед сном.

Менальк! Менальк, я мечтаю о тебе!

Я говорил, да, я знаю: не все ли равно - здесь - там - мне везде одинаково хорошо.

...Теперь там наступил вечер...

...О! Если бы время могло вернуться к своим истокам! Если бы вернулось прошлое! Натанаэль, я хотел бы увести тебя за собой, к тем очаровательным часам своей молодости, когда жизнь текла в моих жилах, как мед.
– Вкусив такого счастья, душа, сможешь ли ты когда-нибудь утешиться? Ибо я был там, в этих садах, я, и никто другой; я слушал пение тростника; я дышал этими цветами, я видел, я прикасался к этому ребенку - и, конечно, каждой из этих игр сопутствовала новая весна - но тот, которым был я, - это другой, ах, как мне вернуть его!
– (Теперь над городскими крышами идет дождь; моя комната опустела.) Это время, когда стада вернулись с Лассифа; они спустились с гор; желание было полно закатного золота; вечерний покой... теперь (теперь).

Париж - июньская ночь

Атман, я мечтал о тебе; Бискра, я мечтал о твоих пальмах, - Туггурт, - о твоих песках...
– Оазисы, волнует ли еще засушливый ветер пустыни ваши шелестящие пальмы?

Шетма, я вспоминаю свежесть твоих бегущих вод, и твой горячий источник, возле которого парятся - Эль-Кантара, золотой мост, я вспоминаю твои звонкие утра и восторженные вечера.
– Загван, я снова вижу твои смоковницы и олеандры; Кайруан, - твои опунции, Сус - твои оливы.
– Я мечтаю о твоей скорби, Умаш, разрушенный город, стены, окруженные болотом, - и о твоей, угрюмая Дро, посещаемая орлами, ужасная деревушка, хрипящая ложбина.

Вершина Шегги, смотришь ли ты, как всегда, на пустыню?
– Мрайер, купаешь ли ты свой хрупкий тамариск в соленой воде шотта?
– Мегарин, хорошо ли ты поишь себя грязной водой?
– Темассин, вянешь ли ты, как всегда, на солнце?

Я вспоминаю голую скалу в окрестностях Энфиды, по которой стекал мед; рядом был колодец, куда приходили набрать воды очень красивые женщины, почти обнаженные.

Стоишь ли ты там, освещенный луной, маленький, всегда полуразрушенный дом Атмана, - где твоя мать ткала; где твоя сестра, жена Амхура, пела или рассказывала истории, где выводок горлиц ликовал по ночам совсем низко над серой и сонной водой?

О желание! сколько ночей я не мог спать, захваченный мечтой, которая заменяла мне сон. О, если есть еще вечерние шорохи, звуки флейты под пальмами, белые одежды на дорогах, мягкая тень по соседству со жгучим светом... я иду!

Маленькая масляная лампа! Ночной ветер отклоняет твое пламя; окно исчезло; просто амбразура неба; тихая ночь над крышами домов; луна.

Слышно, как в глубине опустевших улиц иногда проезжает омнибус или экипаж; и совсем вдали, покидая город, свистят поезда, убегающие поезда; огромный город ждет пробуждения.

Тень от балкона на потолке комнаты, колеблющийся свет на белой странице книги. Дыхание.

Луна теперь скрылась; сад передо мной кажется зеленым водоемом... Рыдание; сжатые губы; слишком глубокие раздумья; тревоги мысли. Что мне сказать? Правду!
– ДРУГОЙ!
– Значение его жизни; говорить с ним...

ГИМН ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

М. А. Ж.38

Она подняла глаза к нарождающимся звездам. "Я знаю названия всех, сказала она, - каждой из множества; у всех разные свойства. Их движение, кажущееся нам невозмутимым, на самом деле стремительно, а их излучение обжигающе. Беспокойное горение - причина их быстрого бега, а сияние следствие этого. Тайная воля подталкивает и направляет их; чрезмерное рвение сжигает и разрушает; и все это во имя лучезарности и красоты.

Они держатся одна за другую, все, связанные узами свойств и притяжения, так что одна зависит от другой, а та, в свою очередь, - от остальных. Путь каждой определен, и каждая находит свою дорогу. Она не может отклониться от нее, не помешав при этом другой, поскольку все дороги заняты. И каждая выбирает свою дорогу, потому что она должна следовать по ней; но нужно, чтобы долг превратился в желание, и эта дорога, которая кажется нам неизбежной, для каждой из них становится избранной, ибо воля каждой из них совершенна. Ослепительная любовь сопровождает их; их выбор определяет законы, и мы тоже зависим от них; нам от них никуда не скрыться".

ПОСЫЛКА

Натанаэль, теперь брось мою книгу. Освободись от нее. Оставь меня; ты надоел мне; ты мне мешаешь; любовь к тебе, которой я придавал чрезмерное значение, слишком завладела мной. Я устал притворяться, что кого-то воспитываю. Разве я говорил, что хотел видеть тебя похожим на меня?
– Я люблю тебя именно за то, что ты не такой, как я; я люблю в тебе только то, что отлично от меня.
– Воспитывать! Кого я смогу воспитать, кроме самого себя? Да, знаешь ли, Натанаэль? Я непрерывно воспитываю себя. Все время. Я ценю в себе только то, что мог бы сделать.

Натанаэль, брось мою книгу; не довольствуйся ею. Не верь, что кто-то другой может найти твою правду; стыдись этого больше всего. Если я найду для тебя пищу, у тебя пропадет аппетит, и ты не сможешь съесть ее; если я приготовлю тебе постель, ты потеряешь сон и не сможешь заснуть на ней.

Брось мою книгу; скажи себе, что в ней лишь одна из тысяч возможных жизненных позиций. Ищи свою. Никогда не делай того, что кто-то другой смог бы сделать так же хорошо, как ты. Никогда не говори и не пиши того, что кто-то другой смог бы сказать или написать так же хорошо, как ты.
– Берись лишь за то, что, как ты чувствуешь, не сможет сделать никто, кроме тебя, и, терпеливо или нетерпеливо, делай себя самым неповторимым из всех созданий.