Яволь, пан Обама! Американское сало

— Так подкинешь своей любимой женщине информацию или нет? — весело сверкала глазами Алла. — Или я тебе уже не любимая женщина? Только ты же знаешь, я желтизну не пишу, меня аналитика интересует.

— Знаю, ты же умница у меня! — улыбнулся Николай. — Тем не менее все, что касается президента, для вас, журналюг, должно иметь интерес.

— Короче, Склифасовский, — улыбнулась Алла.

— Тогда напиши про ищенский бобон на роже, — допивая кофе, посоветовал Николай.

— Я читала в Интернете, — кивнула Алла. — Это просто смех, как они сами уже запутались в своей лжи с этим отравлением.

— Точно. И еще швейцарца, заведующего клиникой токсикологии в Женеве, этого Жана Сора принудили врать, — подтвердил Николай. — Хотя те же швейцарцы до этого сказали, что если бы отравители использовали именно диоксин, жертва отравления скончалась бы через три недели, еще до того, как появились изменения на коже.

— Ага, чистое вранье, — хмыкнула Алла.

— Точно. Тем более что Бродский, а это наш главный токсиколог, четко утверждает: это по меньшей мере маловероятно, потому как в случае с Ищенко выздоровление поперло слишком быстро. А если бы это был диоксин, как утверждают швейцарцы и персонально Жан Сор, он бы выводился в сто раз медленнее. — Николай подлил себе кофе. — Согласен с Бродским и Владимир Румак, наш спец по ядам, он еще во Вьетнаме работал против америкосов с их дефолиантами, когда они на нас дуст с самолетов сыпали на джунгли. Он руководил тогда Российско-вьетнамским тропическим центром и тридцать лет изучал влияние диоксинов. Он говорит, что не наблюдал случаев, чтобы вещество так быстро, как у Ищенко, выводилось из организма. Это нереально, сегодня нет специальных методик, которые бы выводили яд из организма. Тот диоксин, который скопился в жировой ткани, достать практически невозможно, а наш герой уже здоровый по политической сцене прыгает.

— А на кого они стрелку переводят? — поинтересовалась Алла.

— Якобы яд, по всей видимости, попал в организм Ищенки во время ужина с главой Службы безопасности страны Игорем Смешко на даче у его заместителя Владимира Сацюка. А их обоих теперь ищи-свищи: в Америке с поддельными паспортами на чужие имена.

— Американцы их и прикрыли, — догадалась Алла.

— Ага, — кивнул Николай. — Шито белыми нитками ЦРУ.

— Ну, я про это писать не стану, — скривилась Алла. — Не мой профиль, я аналитический журналист, а не желтый.

— А что ты сейчас пишешь, нежелтый журналист?

— Заканчиваю большую тему про голодомор. Ведь год уже, даже больше этим занимаюсь.

— А, помню.

— Мне Марат Гельбах телефон одного историка-экономиста дал. Хочешь, поедем со мной.

Историк-экономист оказался довольно молодым и интеллектуальным на вид. Он работал заместителем начальника департамента Министерства экономического развития Российской Федерации, имел кабинет на Маяковке с видом на Тверскую и явно кичился своим профессионализмом. На стене у очкарика висел диплом Гарвардской школы бизнеса, а на столе лежала куча американских экономических журналов. Алла сформулировала суть проблемы: как получилось, что крестьяне уменьшили посевы зерновых и сами потом голодали, когда у них большевики изъяли зерно?

— Вопрос, который вас интересует, мне даже скучен. Он настолько понятен, насколько, наверное, трудно объясним широкой публике.

— Давайте все-таки попробуем, — подколола очкарика Алла.

— До революции сельское хозяйство в России было малорентабельным. Себестоимость сельхозпродукции вследствие сурового, даже на Украине, климата была значительно выше, чем в Европе, а продавать ее за границу приходилось по мировым ценам.

— Это понятно, — продолжала ехидничать Алла.

— Но это и не самое сложное, — лукаво улыбнулся гарвардский выпускник. — До начала коллективизации советское правительство сохраняло на сельскохозяйственном рынке мировые цены. Крестьяне отдавали государству налог натурой, «продналог», а оставшееся частично продавали ему же по мировым ценам, называемым «государственными закупочными», частично — реализовывали на советских базарах, где цены также практически не превышали мировые в результате государственных мероприятий по регулированию рынка, в частности, переброски товарной массы в регионы, где росли цены. К концу двадцатых годов развитие индустрии потребовало роста платежеспособного спроса. Главными покупателями в стране оставались крестьяне. Чтобы реализовывать им продукцию, например, предприятий легкой промышленности, было необходимо, чтобы у крестьян имелись на это деньги. В двадцать девятом году государство идет на беспрецедентное в мировой истории реформирование народного хозяйства, ценовой и финансовой системы. Коллективизация была призвана повысить производительность сельскохозяйственного труда и высвободить часть крестьян для работы в промышленности. Государственная коммерческая торговля создавалась, чтобы обеспечить крестьян деньгами для покупки товаров. При полном обеспечении СССР продуктами в двадцать девятом году вводятся карточки, по которым минимум продовольствия продается по низким мировым ценам, чем защищается население городов. Тем временем учреждения государственной коммерческой торговли по совсем другим, очень высоким ценам скупают у крестьян продовольствие и по тем же ценам продают его в своих магазинах. Чтобы эти цены не били по карману рабочих, правительство повышает зарплату по стране в два с половиной раза. В тридцать четвертом году карточки и коммерческая торговля отменяются, но единые розничные и закупочные цены на продовольствие остаются на уровне, в десять раз превышающем мировые и царские. Такие же цены остаются на базарах. В результате в деревню, а через нее в промышленность хлынул огромный поток денег. И промышленность начала расти невиданными для мира темпами, не достигнутыми ни одной страной по сей день.

Николай уже отключился, но Алла, похоже, прекрасно понимала, о чем речь.

— Прекрасный шанс для стремительного подъема был у сельского хозяйства! Защищенный от мирового рынка и мировой конкуренции крестьянин мог продавать большую часть своей продукции по ценам, во много раз превышавшим мировые! Об этом мечтают крестьяне сейчас!

Экономист удивленно посмотрел на Аллу: она действительно ухватила сложную проблематику.

— Тогда впервые в истории страны за счет высочайших внутренних цен на продовольствие крестьянский труд стал, безусловно, доходным. Однако часть урожая крестьянин все равно был вынужден «отдать» правительству по мировым ценам. Нетрудно представить, как болела душа у представителей, как говорит Кушма, «хлебопашеской нации», когда они прикидывали, сколько дополнительных карбованцев могли бы выручить, продай они эту десятину не государству, а на базаре нэпману! И попробуй объясни, что крестьянская монополия на продовольствие может задушить город и поставить под вопрос саму возможность построения заводов, на которых для них же, крестьян, будут делаться трактора и комбайны, а также танки и самолеты, необходимые для защиты страны, что, в конце концов, налоги надо платить, а не платит их только оккупант…

— А что, и налоги не хотели платить? — удивилась Алла.

— Еще как не хотели! Именно нежелание платить государству налоги и продавать часть продукции по госценам стало причиной многочисленных крестьянских бунтов начала тридцатых годов. Перед угрозой массовой крестьянской войны даже железные сталинские власти вынуждены были отступить. Второго марта тридцатого года вышла знаменитая статья Сталина «Головокружение от успехов». Уступки Сталина крестьянам стали причиной и того, что те начали откровенно саботировать сдачу государству хлеба по низким мировым ценам. Каждый год разгоралась нешуточная битва за хлеб и мясо. Понятие «колхоз» предполагало обобществление средств производства, в том числе быков, на которых украинцы традиционно пахали землю.

— Народ у нас умный, — сообразила Алла. — Наверное, когда началась коллективизация, каждый думал: пусть дураки Ванька, Петька и Мыкола с Охримом сдают своих быков в колхоз в общее пользование, а я своих зарежу, сам мяска поем, а остальное продам, благо, цены на базаре растут. А поскольку дураков мало, то, наверное, и началось поголовное истребление быков.

— Абсолютно верно! — гарвардский отличник смотрел на Аллу с восхищением. — По сравнению с тысяча девятьсот двадцать восьмым годом поголовье крупного рогатого скота уменьшилось к тридцать второму году более чем вдвое. Причем по коровам — на двадцать семь процентов, а по быкам и телятам — на пятьдесят. Съедались в первую очередь не коровы, а именно быки, на которых пахали землю и от которых в наибольшей степени зависело, соберет ли крестьянин хлеб, будет ли голодать по осени. В результате в тридцать втором году пахать было не на чем. Засеяно было чуть больше трети всех пахотных земель Украины. В июле тридцать второго года хлебозаготовки составили всего пятьдесят пять процентов от и без того заниженного плана. Сдавать хлеб по мировым ценам отказались не только единоличники, но и колхозы, и в октябре в деревню были направлены чрезвычайные комиссии. Они-то и отбирали у крестьян хлеб, чтобы выполнить план по заготовкам. В противном случае рабочим в городах, которые строили передовую индустрию, чтобы готовиться к войне, чтобы дать крестьянам те же трактора и комбайны, нечего было бы есть.

— Вот и сложилась головоломка, — Алла удовлетворенно захлопнула блокнот.

Коля Козак сидел хмурый. Он уже успел приревновать Аллу к очкарику, но не мог показать виду. Поэтому избрал другую тактику.

— Все это сложно, и простым людям не объяснить, особенно про всякие мировые цены, деньги… — начал он.

— Давайте я попробую проще, — перебил его умник. — Мы имеем здесь классический случай так называемой «дилеммы Вебера». Был такой социолог. Это очень просто, сами увидите. Допустим идеальную ситуацию: молоко продается на рынке по десять рублей за литр. Крестьянин должен работать один день, чтобы выдавать один литр молока на рынок. Что произойдет, если по каким-то причинам цена молока вдруг подскочит до двадцати рублей за литр? Протестанты, показывает Вебер, будут продолжать работать, так как работали раньше полный рабочий день, и получать соответственно за один литр молока теперь уже двадцать рублей. Более того, некоторые из них, учуяв конъюнктуру, напрягут свои силы и будут делать в день в два раза больше, чтобы попытаться заработать сорок рублей. Католики, говорит Вебер, поступят по-другому. Они привыкли к уровню достатка десять рублей в день. При повышении цены на рынке рассудят так: «Теперь, чтобы заработать ту же сумму десять рублей, достаточно работать всего полдня. Так и будут делать. Их производительность труда понизится, несмотря на рост цен на рынке».