Язык цветов

– Ты знаешь, что я имею в виду. – Каролина принялась разглядывать свои ладони. Я же слушала их разговор вполуха и думала о том, какие пять блюд согласилась бы есть до конца жизни. Пончики – определенно. А нужно уточнять какие или можно сказать: с разными начинками? С разными начинками, решила я, но особенно – с кленовым сиропом.

Каролина с Марком спорили, выбрать ли им красные розы или белые тюльпаны – любовь или признание в любви.

– Если ты любишь меня, но не признаешься, как я пойму? – спросила Каролина.

– О, поймешь, поверь мне, – ответил Марк, вскинул брови и провел рукой от ее колена вверх по бедру.

Я выглянула в окно. Пончики, жареная курица, чизкейк, суп-пюре из тыквы с острым перцем. Осталось выбрать что-то одно. Если я намеревалась прожить больше года на этой воображаемой диете, надо было, конечно, добавить в нее фруктов и овощей, но я ни один фрукт не любила настолько, чтобы есть его каждый день. Барабаня пальцами по карточному столику, я смотрела в окно, за которым синело необъяснимо ясное небо.

И вдруг я поняла, какой пятый продукт выбрала бы, и поняла, что должна ехать немедленно и немедленно повидать Элизабет. Виноград созрел. Я считала теплые осенние дни, их было уже двенадцать подряд, и, глядя на пылинки, танцующие в солнечных лучах, проникавших в темную комнату, я поняла, что пора собирать урожай. Я также поняла, что Элизабет пока еще этого не знает. Как я догадалась – непонятно, но я была в этом уверена: говорят же, что мать с дочерью, некогда соединенные пуповиной, чувствуют, когда одна из них больна или в опасности, еще до того, как им скажут об этом. Я встала. Каролина с Марком обсуждали сравнительные достоинства гелиотропа и герани, но я прослушала, кто выиграл дебаты по поводу роз и тюльпанов.

– Зачем вы себя ограничиваете? – спросила я, и это прозвучало резче, чем я намеревалась. – Я никогда не говорила, что нужно ограничивать число цветов в букете.

– Но разве вы видели когда-нибудь невесту, которая несла бы букет из пятидесяти видов цветов? – спросила Каролина.

– Так станьте первой, – отвечала я. Каролина была из тех, кому понравилась бы идея стать законодательницей моды. Я достала блокнот на пружинах и ручку. – Просмотрите всю картотеку и запишите все качества, которые хотели бы видеть в отношениях. Мы все соберем вместе, – сказала я. – Но не ждите, что цветы подойдут к платьям подружек невесты.

– Они зеленые, – робко проговорила Каролина, словно купила их, предвидя этот момент. – К ним все подойдет.

Я уже была на середине лестницы. Нужно вызвать Марлену. Она сможет выполнить заказ без меня, и сделает это быстро и профессионально. Ее букеты не блистали красотой, но она знала значения цветов наизусть и не путала герань дуболистную с метельчатой. Репутация моего бизнеса была основана на содержании букета, а не внешнем его исполнении, а что касалось содержания, Марлене не было равных.

Она подошла после первого гудка. Видимо, тоже ждала этого звонка.

– Приезжай, – сказала я.

Марлена застонала. Я повесила трубку, не предупредив, что меня не будет, когда она приедет, и что Каролина с Марком в данный момент заняты составлением самого сложносочиненного букета в истории свадебной флористики Сан-Франциско. Ни к чему ее пугать.

Я взяла ключи и побежала вниз, прыгая через ступеньку.

– Марлена сейчас приедет, – бросила я Каролине и Марку, пробежала мимо и захлопнула за собой дверь.

Я ехала по проселочной дороге, как много раз до этого – с Грантом, без Гранта, потом, в последний раз, с малышкой. Проносясь мимо цветочной фермы, я приложила ладонь к виску, чтобы закрыть боковой обзор и не увидеть ни дом, ни водонапорную башню, ни цветы. Я набралась смелости, чтобы встретиться с Элизабет, но видеть Гранта и дочь в тот же день, даже мельком, – это было бы уже слишком.

Напротив дороги, ведущей к дому Элизабет, я остановилась на обочине. Мимо проехал школьный автобус, за ним – коричневый фургон, битком набитый людьми, с опущенными окнами, в которых громыхала музыка. Когда ее стало не слышно, я вышла на тихую дорогу и огляделась.

Виноградник был таким, каким я его помнила. Длинная тропинка перед домом и дом в центре, а виноград растет рядами параллельно шоссе. Я прислонилась к машине, выискивая следы причиненного мною ущерба, и постепенно увидела. В юго-восточной части стволы виноградных лоз были вполовину тоньше тех, что по другую сторону тропы. Листья молодого винограда были на один оттенок ярче старого, и ягод на лозе было заметно больше. Я подумала, дорос ли этот виноград до стандартов Элизабет.

Я зашагала к дому. Он не изменился, но сараев, что стояли рядом, больше не было – видимо, сгорели дотла. Трейлер Карлоса тоже исчез, хотя вряд ли расплавился – скорее всего, Элизабет просто избавилась от него, когда Карлос нашел другую работу или переехал. Без ветхих сараев дом был больше похож на мини-отель, чем на работающую винодельню. Белая краска была новой, безупречной, а на крыльце стояли два кресла из красного дерева. За кружевной занавеской в окне горел свет.

Помедлив на крыльце, я услышала звук, словно камень бросили в воду, а за ним последовал восторженный крик. Элизабет была в саду. Прилипнув к белой стене, я прокралась вокруг дома. Всего в паре шагов от того места, где я стояла, на корточках в грязи сидела Элизабет; она была босиком. Трещины в ее пятках были грязными, но когда она наклонилась, я увидела, что остальные стопы чистые и розовые.

– Еще горячего шоколада, пожалуйста, – сказала Элизабет. В руке у нее была кукольная розовая чашка.

Я отошла от стены, чтобы лучше рассмотреть сад. На тропинке у клумбы с желтыми розами стоял жестяной таз, наполненный грязной водой. Рядом стояла маленькая девочка с круглыми глазами и длинной деревянной ложкой помешивала его содержимое, сосредоточенно высунув язык. Зачерпнув воду розовым чайником, она подняла его и наполнила чашку Элизабет, расплескав по дороге половину. Вода перелилась через край и потекла по запястью Элизабет и ее руке. Девочка смотрела на Элизабет; та притворялась, что пьет.

– Вкуснее, чем в прошлый раз! – сказала она.

Малышка склонила голову набок и положила руки на голый живот; на лице появилась застенчивая улыбка. У нее отросли волосы: теперь над ушами и на затылке вились темные кудри. Кожа стала цвета кофе с молоком – видимо, от постоянного пребывания в саду, – а на месте скользких десен, по которым я когда-то проводила пальцем, выросли ровные зубы. Я бы и вовсе ее не узнала, если бы не глаза – круглые, внимательные, серо-голубые, те самые, в которых читался вопрос в то утро, когда я оставила ее в выложенной мхом колыбели.