Язык североазербайджанских татов

— С ума сошел!.. Ему теперь и слова нельзя сказать! — пожимая плечами, тяжелой, медвежьей походкой подошел к ней Авром-Эзра. — Люди зверями становятся… Ведь ты хорошо знаешь, Рейзл, председателя сельсовета Овруцкого? И ты, Шмая, его знаешь. Скажи, пожалуйста, дорогой, чего он ко мне пристал, как банный лист? Последнюю рубаху с меня снять хочет? Понимаешь, посреди ночи посылает за мной. Слыханное ли это дело? Приспичило ему! Требует, чтобы я дал хлеб для демобилизованных солдат и вдов… То подавай ему семена для бедняков, то сено для воинской части… Чего доброго, еще потребует, чтоб я жену свою отдал… Вот злодей на мою голову навязался! Хуже батьки Махно. Каждый раз что-нибудь новое выдумывает… Понимаешь, когда был голод, некоторые колонисты ленились обрабатывать свою землю… Ну, я ее у них откупил, дал им хлеба, денег… А теперь наш начальник требует, чтобы я вернул им эту землю. Разве это справедливо? Как же можно требовать обратно то, что я купил за свои кровные деньги, за свой хлеб? Известно ведь: что с воза упало, то пропало. Это и маленький ребенок знает…

Жить он нам не дает, изверг. Уж я пробовал с ним и так и этак — все, как горох об стенку. Затвердил, как попугай: «Вы должны подчиняться Советской власти, иначе хуже будет!» Ах ты господи, и почему это ему на фронте только одну ногу оторвало?!

— А чего вы, собственно, от меня хотите? — со злостью перебил его Шмая. — Зачем явились?

— Проведать тебя приехали… С благополучным возвращением поздравить. Ну, а к слову пришлось, вот и рассказываю… Ведь вы с ним, как говорится, закадычные друзья. Одно твое слово, и он нас оставит в покое. А что для тебя значит одно слово? Ты ведь любишь много говорить. Вот я и прошу: скажи ему одно слово! Тебя он послушает… Теперь, когда тебе нацепили, как это называется, большой орден, так ты же для них шишка!..

— Вчера он снова вызвал нас в Совет, председатель твой безногий, — вмешался в разговор Хацкель. — Что случилось? Что опять? А вот что: мало того, что он заставляет нас вернуть колонистам нашу землю, так еще хочет, чтобы мы дали семян, а в придачу — волов и лошадей для работы. Дай, значит, ключи от шкафа да еще покажи, где деньги лежат! Я начал говорить ему, что это настоящий грабеж, а он на меня костылями замахнулся. Если б не мой тесть, он бы, ей-богу, мне череп размозжил! Ну, видали такого идиота? Будь человеком, разбойник, поговори с ним…

— Так вот, оказывается, зачем вы сюда пожаловали? — вспылил Шмая. — Ну-ка, катитесь отсюда ко всем чертям собачьим с вашими мешками! Вон отсюда, чтоб я вас здесь не видел!

— Послушай меня, разбойник, не горячись! — умолял Авром-Эзра. — Давай жить в мире. Скажи твоему Овруцкому, пусть перестанет нам голову морочить. Говорят ведь: не плюй в колодец… Авось и тебе от нас что-нибудь понадобится…

— Мне от вас? — уже спокойнее проговорил Шмая. — Видно, не знаете, за что меня разбойником прозвали. Никогда в жизни мироедам не кланялся…

— Э, кто-кто, а я тебя, кажется, хорошо знаю, — снова вмешался в разговор Хацкель. — Знаю как облупленного…

— Ай, боже мой, зачем ссориться? — смиренно качая головой, просил Авром-Эзра. — Соседи не должны быть врагами. Это трех перед богом… Ведь в нашем священном писании так прямо и сказано. А мы ведь с тобой единоверцы…

— Почему вы не вспомнили о священном писании раньше, когда людям надо было помочь? — еще больше разозлился наш разбойник. — И почему вы не вспоминаете, если уж вы такой знаток священного писания, слова: «Зуб за зуб, око за око»? Эх вы!.. Убирайтесь-ка вон отсюда, убирайтесь из моего двора, пока я еще не рассердился.

Авром-Эзра зло рассмеялся:

— Стало быть, ты гонишь нас, Шмая-разбойник? Вот это мне нравится! В таком случае могу тебе напомнить кое-что. Двор этот давно уже не твой, а наш. Когда ты на Врангеля пошел, твоя жена взяла у меня четыре пуда ржи под этот дом… Должок она до сих пор не вернула, стало быть, по закону дом и двор уже наши. Что ты на это скажешь?

Глаза Шмаи вспыхнули ненавистью. Он замахнулся палкой:

— Если вы сейчас же не уберетесь ко всем чертям, плохо вам будет!

— Смотри, пожалуйста, совсем как Овруцкий! Два сапога пара! — с притворной улыбочкой проговорил Авром-Эзра. — Думаешь, я тебя испугался? Я не из пугливых! Я еще могу укусить, и так укусить, что долго помнить будешь! Пошли, Хацкель! Разбойник разбойником остается!

Лицо Цейтлина исказилось от злости. Тонкие губы сжались и посинели. Большие бычьи глаза вышли из орбит и налились кровью:

— Лучше с нами не заводись! Не забудь, с кем имеешь дело!.. Не забудь, что сидишь на нашей земле. Твоя власть далеко, а бог высоко. Собирай, Хацкель, мешки и гайда, поехали! Он еще пожалеет, разбойник!..

Авром-Эзра вскочил на подножку брички и бросил:

— Еще придет свинья к моему корыту…

— Не дождетесь, кровопийцы! — плюнул Шмая на землю и, разгневанный, пошел в дом.

— Шая, к чему тебе ссориться с этими собаками? — тихо сказала Рейзл. — Ведь ты знаешь: пока все еще у них в руках, и к ним приходится идти на поклон…

— Ничего, вечно так не будет! Скоро все возьмем в свои руки… Думаешь, зря мы кровь проливали?

— Пока суд да дело, они все же на коне, — ответила она. — А у кого сто рублей, тот и сильней…

— Ты так думаешь? Как это ты сказала: «У кого сто рублей, тот и сильней»? — повторил Шмая и, помолчав, добавил: — Глупенькая ты у меня! Так было когда-то, а теперь будет по-иному… Люди в тюрьмах сидели, на каторгу шли, в Сибирь… Михаил Васильевич Фрунзе три раза был присужден к смертной казни… Люди на фронтах воевали, вод Перекопом гибли, чтобы все стало иначе, по справедливости чтоб…

— Ну что ж, я с тобой спорить не стану, — примирительным тоном сказала жена. — Пусть будет по-твоему! Но все же надо было бы тебе зайти в Совет. Насколько я поняла из слов рыжего дьявола и Авром-Эзры, там уже начинают распределять семена и возвращать колонистам их землю. Может, и нам отдадут… Ты заслужил, тебе первому полагается…

— Почему же первому? — улыбнулся Шмая. — Разве теперь мало таких, как я? А сколько погибло, и вдовы, дети остались… Сам Овруцкий тоже ногу в бою потерял. Я такой же, как все, и как будет со всеми, так будет и со мной, с нами…

В колонии стоял дым коромыслом. Всюду спорили, ругались, кричали. Однако шумнее, чем везде, было, пожалуй, в сельсовете. С утра до поздней ночи здесь толпились люди.

Когда в это утро сюда зашел Шмая-разбойник, все обрадовались. Его окружили, расспрашивали, как он себя чувствует, скоро ли бросит палку и возьмется за работу. Молодые парни восторженно рассматривали сверкающий на его гимнастерке боевой орден.

Отбиваясь от любопытных, Шмая с трудом протиснулся в битком набитую людьми комнату, где в густых облаках махорочного дыма сидел над бумагами председатель Совета Овруцкий.

— Ого, какой гость! Давно не заходил сюда…

— Легок на помине!

— Присаживайся, дорогой! — протягивая ему руку, указал на стул Овруцкий. — Только осторожно садись, — добавил он с улыбкой, — а то стулья у нас на курьих ножках… Наш Азриель-милиция не может раздобыть у кулачья несколько приличных стульев для сельсовета. Стесняется, как красная девица. А они нас не стесняются, гады…