Язык вещей

Более того, появление телефона в разных национальных контекстах формировало и различные ритуалы. Так, итальянцы, отвечая на звонок по мобильному, до сих пор отрывисто произносят «Pronto», что является явным пережитком сложных технических процедур связи времен Маркони. На своем конце линии, снабженном примитивным телекоммуникационным аппаратом с бронзовым рычагом и огромным диском, они словно рапортуют о боевой готовности получить сообщение от связиста у такой же машины. Британцы, которые сегодня ограничиваются кратким «хеллоу», в свое время, отвечая на звонок, сначала вежливо называли свой номер телефона и имя, а затем ритуально осведомлялись: «Извините, с кем я говорю?» Для сегодняшних анонимных коммуникаций аналогичного протокола пока не существует. Что касается этикета телефонного общения, то он кардинально изменился после всеобщего распространения мобильников. Рингтон сотового телефона вызывает у нас, как у собаки Павлова, рефлекс, побуждающий ответить на звонок, даже если это будет невежливо по отношению к тем, кто нас окружает. Мы запрограммированы на немедленный ответ — пусть для этого и придется прервать разговор.

Работа дизайнера лишь изредка оставляет след в истории благодаря созданию нового архетипа: куда чаще она основывается на использовании уже существующих архетипов и манипуляции ими. Однажды возникнув, архетип остается в нашей памяти, готовый к повторному использованию — порой весьма прямолинейному.

Именно этот факт решила обыграть группа архитекторов и дизайнеров, разработавшая в 1980-х концепцию постмодернизма. В отличие от первопроходцев модернизма, они считали, что современность не должна просто отменять историю и память. Из архитектуры этот подход был перенесен в сферу дизайна.

Идея архитектурных архетипов на тот момент уже прочно утвердилась. Правила приличия требовали, чтобы музей выглядел как музей, а церковь — как церковь. Определенные архитектурные стили ассоциировались с определенными функциями или качествами. Даже в разгар постмодернистского «взрыва» аэропорты не строились в неоклассическом стиле: язык века машин по-прежнему звучит успокаивающе для пассажиров, боящихся летать. Подобные сооружения формируют характер городского ландшафта, с помощью которого мы ориентируемся и впадаем в растерянность, если не можем их распознать.

Кроме того, архетипы могут использоваться для формирования составных элементов здания. Двери, въездные ворота, лоджии — все это создает смыслы как в практическом, так и в символическом плане.

Они представляют собой знаки, показывающие, как входить в здание и перемещаться внутри него. Они обозначают общие и частные пространства дома, их дизайн говорит о том, какие сооружения важны для общества. У каждого элемента — свое значение, и их можно компоновать различными способами, формируя более сложные смысловые уровни.

Вещи тоже могут обретать сложность благодаря компоновке их элементов. Так, мы по определению воспринимаем выключатели как управляющие механизмы, клавиатуры — как средства коммуникации. Определенные цвета несут в себе определенные характеристики, передающие самые разные «сигналы» — от гендерной принадлежности до точности механизма.

Постмодернизм породил целый ряд архитектурных проектов, ненадолго ставших «последним криком моды», а затем признанных однозначно немодными. Лишь сегодня их начинают оценивать вне зависимости от модных веяний, исключительно с точки зрения их достоинств и недостатков. В самом серьезном и буквальном воплощении постмодернистские проекты порой напоминали сборную солянку, сочетая в себе элементы из различных периодов, скомпонованные в расчете на воспоминания и резонанс. Применительно к промышленному дизайну и мебели результат мог быть таким же диссонансным.

В особенности это относится к тому случаю, когда американская фирма Knoll, производящая мебель, пригласила Роберта Вентури и его жену и партнера Дениз Скотт-Браун для дизайна линейки стульев. Knoll выпускает стильные вещи, традиционно сотрудничая с известными архитекторами, использующими ее продукцию в качестве «мини-полигона» для практического воплощения своих замыслов. В частности, компания производит чрезвычайно аристократическую мебель, созданную модернистом Мисом ван дер Роэ по классическим мотивам. Однако творческая деятельность Вентури связана с попытками ниспровержения мисовской «чистоты» за счет, как он выражается, более «богатого», изысканного дизайна, построенного на аллюзиях. К 1984 году, когда Knoll наняла Вентури, казалось, что мир вступает в эпоху постмодернизма.

Архитекторы Роберт Вентури и Этторе Соттсасс, каждый по-своему, искали способы придать функциональным объектам эмоциональный резонанс. Вентури создал «карикатуру» на чиппендейловскую мебель, а Соттсасс вернул к жизни простоту 1950-х

В результате Вентури создал серию трехмерных карикатур, навеянных стилем Чиппендейла и эпохи королевы Анны, основанных на нанесении декоративных узоров на гнутую фанеру. Они были намеренно аномальны. Этот дизайн можно было расценивать исключительно как отсылку к другим эпохам, в отличие от модернистского подхода с нуля. В какой-то степени эти изделия были ироничны — ведь их следовало воспринимать не буквально, не такими как они есть, а как комментарий, ссылку на нечто другое. Но их также можно считать и работой в рамках архетипа. Предлагать кому-нибудь стул, пародирующий мастерство Чиппендейла, но лишенный самого этого мастерства, наверное, не совсем прилично, но в этом выражается ассоциативная природа дизайна.

Примерно в то же время итальянский дизайнер и архитектор Этторе Соттсасс, не только работавший на Olivetti, но и основавший в Милане группу Memphis, прорабатывал в чем-то схожие идеи. Более того, для участия в экспериментах Memphis он пригласил американского постмодерниста Майкла Грейвса и австрийца Ханса Холляйна. Соттсасс создал серию объектов, казавшихся легкой насмешкой над определенностью модернизма. Они словно нарочно подрывали идею упорядоченности и цельности. Полки были слишком сильно наклонены, чтобы на них можно было ставить книги, дорогие телевизоры имели нежно-розовую расцветку, напоминая игрушки. Работы самого Соттсасса основывались на резонансном использовании «послевкусия» модернизма. К началу 1970-х этот стиль выплеснулся в безликие итальянские пригороды, но уже в вульгаризированном, поблекшем виде воплотившись в хромированных киосках для мороженого и проектах трехзвездочных курортных отелей. В 1980-х Соттсасс придал этот «аромат» своим новым изделиям. Он спровоцировал лобовое столкновение между высоким дизайном и массовой культурой. Расцветки, декоративные элементы и произвольно «дробленые» формы производили странное, но сильное впечатление. Казалось, они принадлежат какому-то абстрактному прошлому или еще неясному будущему.

Есть группа современных дизайнеров, которые работают в рамках тех же параметров, но имеют совершенно иное эстетическое видение. Они считают, что постоянное изобретение новых форм лишь отвлекает от дела — ведь существует множество старых, по-прежнему обладающих и мощью, и жизнеспособностью. Они предпочитают производить «тонкую настройку», придающую архетипам актуальность, а не придумывать новое ради нового.

Британец Джаспер Моррисон и Наото Фукасава из Токио разработали подход к дизайну, основанный на этой стратегии. Они не имитируют напрямую конкретные объекты, но возвращаются к существующим архетипам и совершенствуют их. Фукасава, к примеру, «вспомнил» о калькуляторе. Этот прибор практически вышел из употребления, поскольку подобная функция заложена в любом мобильном телефоне и компьютере, да и во многих моделях наручных часов. Некогда ключевой элемент офисного оборудования свелся к одной из дополнительных опций, которая прилагается едва ли не ко всем электронным приборам. Однако Фукасава переосмыслил и воссоздал этот по-прежнему полезный инструмент. Не наделяя его новыми функциями, он выбрал оптимальную форму калькулятора и переработал детали таким образом, чтобы тот вновь производил впечатление ценной вещи. Кроме того, он вернул ему надлежащие размеры, не увлекаясь миниатюризацией в ущерб практичности.

Работы Фукасавы и Моррисона, а также Джеймса Ирвина и Сэма Хехта — все они тесно сотрудничают с японским ритейлером Muji, не делающей ставку на бренды, — интересны тем, что они начали с волнующего их визуального языка, а уже затем создали предметы, способные использовать этот язык и запущенные в результате в производство. Этот процесс очень отличается от обычной работы дизайнера, придающего «стиль» вещи, уже задуманной производителями, и является довольно редким примером того, как промышленный дизайнер становится автором. Несмотря на то что эти дизайнеры работают в некотором роде анонимно, их вещи достаточно узнаваемы, чтобы говорить о четкой, пусть и незаметной сразу «подписи».

Сказанное не означает, что значение имеют только архетипы. Существуют и другие объекты, для которых архетип еще только предстоит выработать, поскольку их функциональные свойства продолжают эволюционировать. Сотовый телефон представляет собой столь сложный и интересный предмет именно потому, что он постоянно претерпевает метаморфозы — меняет форму, обрастает все новыми функциями.

Один и тот же объект является одновременно и фотоаппаратом, и традиционным телефоном, и устройством для передачи текстовых сообщений. Он также может использоваться в качестве наручных часов, ежедневника, адресной книги, диктофона, плеера и радиоприемника. Кроме того, у него есть и ряд других, непреднамеренных ролей — от детонатора самодельного взрывного устройства до инструмента тайной слежки за перемещениями людей. Это постоянное усложнение невозможно остановить, но оно вряд ли способствует созданию полезных, простых в обращении вещей.