Йестердэй
Шрифт:
[пауза]
Йестердэй ай десайдид то пут траст ин ю
Йестердэй ай реалайзид зет ю вил бинг ми фру
Зер айнт нафинг то хард фо май год, но
Эни проблемз зет ай хэв
Хи из грейте зен зем ол, со
Ай десайдид зет ай крайд май ласт тиэрр йестердэй.
[пауза]
– …не знаю. Первый год после школы все были еще вместе. Каждый где-то учился, но друг друга из вида не теряли. Тогда мода появилась – ходить в бары. Мы и ходили. Не каждый день конечно. Пару раз в неделю, на Новый Арбат. Там был бар «Ивушка», а почти напротив – «Валдай». И еще один у самого Садового кольца, не помню, как назывался. У нас он именовался «вагоном», потому что длинный был и узкий. Еще на улице Чернышевского,
– А потом?
– Суп с котом. Я взбрыкнул. Бросил свой институт, ушел в армию. Ребята ко мне через год все втроем приезжали. Навестить. Я ж недалеко служил, сейчас дачи дальше от Москвы покупают. А когда вернулся, то как-то все изменилось. Никаких баров. Все по-взрослому. Ну, так казалось. В баню стали ходить. В преферанс играть. Ванька Слон тогда совсем отпал. Очень серьезным стал, экономистом-финансистом. Пару раз его и видел. Марат жениться собрался.
– А Карина?
– Карина? Нет, не помню, чтобы она с нами в баню ходила.
– Пооол, ты гонишь.
– Что ты хочешь от меня? Четверть века прошло. Я все помнить должен, что ли? А что это был за отвар?
– Какой?
– Ты меня поила каким-то отваром. У меня синяки прошли за два дня. А так не бывает.
– Бывает. Пооол. Это жидкое золото.
– Настоящее?
– Нет, конечно. Просто так называется. Кто бы ни испил из этого золотого источника, всяк ощущает обновление своей природы, истребление болезни, подкрепление крови, приток новых сил к сердцу и совершенное здоровье во всех частях тела – как внутри, так и снаружи.
– Ух, ты! А повторить сможешь?
– Легко. Кто бы ни испил из этого золотого источника, всяк…
– Стоп. Верю. Слушай, а я выпивать после этого смогу? Сто пудов. А с чего это ты забеспокоился?
– Не знаю. Посмотрел вот на тебя и подумал…
– Это комплимент или оскорбление?
– Это правда.
– Ах, так![пауза]
ТАК ЧТО ЖЕ Я ЗНАЮ ОБ АРИНЕ.
Она любит ветер и дождь. Ей нравятся овощные салаты с добавлением фруктов. Не нравится водить машину. Она никогда не злится. Ее улыбку хочется поместить в рамку. Но иногда она может взглянуть… Я видел такой взгляд только у двух человек, и то по телевизору. У Брюса Уилиса, в тот момент, когда его персонаж говорит что-то вроде: «Еще раз ударишь – убью». И у Марии Шараповой, на корте, перед подачей.
Что еще? Я тут навел справки. Она не работает в детективном агентстве «Частный случай». Там вообще женщины не работают. Она не зарегистрирована в Москве. Не получала паспорта на территории России. Поисковые системы не знают словосочетания «Арина Вармова».
Короче. Она не существует.[Из файлов Василия Сретенского] К***** [продолжение]
<и что?>
Ему двадцать лет. К***** двадцать лет. Да всем им по двадцать лет. И что? Ничего. Он не видел ее три года. Два из них – служил в армии. Нельзя сказать, что, вернувшись, он не хотел ее видеть. Хотя, кто нам запретит. Не хотел. У него в те годы был любимый анекдот: Больной, сразу после операции, спрашивает: «Доктор я буду жить»? Врач, медленно закуривая: «А смысл»? Вот и здесь: ну увидит он ее…
– Ты валенок, – сказал ему Некто, – причем валенок, свалянный не на ту ногу.
Некто был его лучшим другом. Он, Некто, начал действовать. Внезапно, из ниоткуда образовалась большая компания, человек пятнадцать. Одноклассники, их новые студенческие друзья, их девушки и девушки их друзей. Всего, человек двенадцать-пятнадцать. И К*****. Они собирались у кого-нибудь дома, или на даче, если родители теряли бдительность и давали ключи.
Слушали Окуджаву, рок, джаз. Немного танцевали. Много и неумело пили. Потом им было плохо. Девушки опаивали их горячим чаем, ерошили их волосы мягкими женскими движениями, прощая заранее все их дурацкие поступки. Что поделать, все мужчины – просто дети.
Однажды кампания собралась у К*****. Настроение было элегическое, шла летняя сессия. Готовиться к экзаменам – глупо, но и не думать о них невозможно. Поэтому никаких танцев. Барды. Стихи. К***** читала Игоря Северянина. А потом приготовила всем картошку-фри. Часа в два ночи все стали ложиться. Примерно в тех местах, где кто в данный момент стоял или сидел. Так крепко, как в ту ночь он не спал, наверное, никогда в жизни.
Тем летом они стали ходить «на шашлыки». Так это называлось, хотя, чаще всего, шашлык изображали кусочки хлеба или колбасы. Возникло своеобразное разделение труда: девушки запасали бутерброды, юноши подбирали щепки,
которые в исхоженном ямкинском лесу еще могли сойти за дрова. Портвейн возникал сам собой. Потом все сидели, смотрели на огонь. Вставали, уходили, возвращались. К***** садилась очень близко к огню. Так как будто только с ним и дружила. Он садился рядом.– И что? – спросите вы. Нет? Уже не спрашиваете? Вот то-то и оно.
Впрочем, нет, кое-что следует добавить. Рядом с ним, с другой стороны, часто садилась девушка, ставшая потом его женой. О чем он тогда, конечно же, не догадывался. Да. Да. Он даже не догадывался, что эта девушка сидит рядом. Он-то в одну сторону тогда смотрел.
Часть третья
«Я стала женщиной по своей воле, Альвар, но, как бы то ни было, я женщина, подверженная любым настроениям; я не мраморное изваяние. Из первоначальных элементов, составляющих мировую материю, я избрала для своей телесной оболочки самый восприимчивый – иначе я осталась бы бесчувственной, ты не пробудил бы во мне влечения, и вскоре я стала бы для тебя невыносимой. Прости же, что я рискнула принять все недостатки своего пола, чтобы соединить, насколько возможно, все его прелести.
Жак Казот. Влюбленный бес.
«Так любовь наиболее страстная загорается с одного взгляда, возникая посредством одних лучей глаз, как посредством стрел разом пронизывающих все тело. Так дух и кровь любящего, будучи, таким образом пораженным, проходят таким образом в любовника и его очаровывают, что заставило сказать Лукреция в своих стихах о чарах любви: «Наша душа, пораженная любовью, тотчас чувствует ее в теле, так как почти все подвержены этой страсти, и кровь обнаружится тотчас в той части, которая была поражена, и сок или красный цвет охватит тотчас того, кто поразил, если он рядом».
Генрих Корнелий Агриппа. Оккультная философия.
«Здесь я рисую для тебя два тела, одно мужское и другое женское, чтобы показать тебе, что в ходе этой второй операции ты доподлинно, хотя еще и не в совершенстве, имеешь две соединенные и сочетающиеся природы, мужскую и женскую, или, вернее говоря, четыре элемента, и что естественные враги – тепло и холод, сухость и влага – начинают сближаться в любви одного к другому, и, при посредничестве мира, мало-помалу, улетучивается древняя вражда старинного хаоса.
Николя Фламель. Объяснение фигур.
Кассета 15. Цвет – красный
Что я помню о Марате
Марат. На снимке он в центре. Не в середине, а именно в центре. В объектив не глядит. Стоит свободно, не позирует, но мышцы напряжены. Значит, все-таки, позирует. Выражение на лице примерно такое: «Какого-Зуя-взялся-снимать-все-равно-не-умеешь».
Сколько его помню, он всегда был либо в центре, либо впереди. Это его естественное состояние. Modus чего-то там. Лучший футболист двора, отряда, в пионерском лагере, класса и школы. Распасовщик волейбольной команды. В баскетбол у нас не играли. Зато вся легкая атлетика была его. Плюс лыжи. Плюс велосипед. Военрук просил его показывать, как (и куда) метать гранату, как (и куда) стрелять из мелкокалиберной винтовки, как собирать автомат, чтобы не оставалось лишних деталей.
При всем при этом он всегда, сколько его помню, носил очки. Я думаю, он в них и родился. То, что он круглый отличник, как-то даже не обсуждалось. И не потому, что мама – завуч в нашей школе, а потому что все учебники на следующий год он прочитывал уже летом и мог сам объяснить какой хочешь материал. В том числе и учителям. Все первые места на всех олимпиадах в школе и городе были его.
Да, еще. Он первым среди нас всех начал фотографировать и писать стихи.
Таких универсальных лидеров я в жизни больше не встречал, и если бы не Марат, считал бы, что они – литературный фантом. У раннего Аксенова они встречаются сплошь да рядом. Впрочем, позднего я не читал.
Его не любили. И не любили даже не потому, что у него само собой получалось такое, для чего другим нужно было потеть, потеть, да не выпотеть. А потому что он был сам по себе и ни в ком не нуждался. Он жил на пятом этаже и его любимым занятием было сидеть на подоконнике ногами наружу. Это когда он не участвовал в олимпиадах, не гонял на велосипеде и не играл в футбол, разумеется. Сидел и книжку читал у всех на виду.
Самым обидным, для многих, было то, что он никогда не скрывал, что умнее, начитаннее, быстрее и чего-там-еще-нее всех других. Никогда никому не поддавался в играх. Всегда демонстрировал, что знает то, что не знают другие. Отвечал на грубость мгновенным шквалом иронии, навсегда ломавшей самооценку обидчика…