Йод

Я допил свой чай и попросил счет.

Мимо моего столика прошла необычайно красивая девочка, явно не читающая ничего, кроме журнала «Тэтлер», в ее нос повыше ноздри был вставлен драгоценный камушек; интересно, как она сморкается, подумал я.

Глава 4. 2002 г. Гигиена насилия

Прежде чем начать, следует очистить свое тело.

Сначала принять душ. Отдельно вымыть руки, по локоть. Специальной щеткой удалить грязь из-под ногтей. Далее – лицо, теплой водой, с мылом. Медленно. Дважды. Потом смочить одеколоном ватный тампон и протереть лицо, везде. Щеки, лоб, крылья носа, над верхней губой и под нижней. Подбородок тоже.

Тампон станет желто-серым от грязи.

Трюку с протиранием лица одеколоном меня научила жена. Я неоднократно показывал его в тюрьме. Каждый раз сокамерники бывали поражены. Сколько ни умывайся, каким мылом ни три шкуру – грязь всегда была, есть и будет.

А жены теперь у меня нет. Я от нее ушел.

Лезвие надо прокипятить. Не менее пятнадцати минут. Удобнее всего использовать полоску стали, выломанную из одноразового станка. Еще нужно зеркало и хороший свет, чтобы все видеть.

Очистив себя снаружи, приготовься внутренне. Побудь в тишине. Пять или десять минут. Расслабься. Лично я иногда позволяю себе медитацию или молюсь. Молитвослов всегда при мне. Но я редко его открываю. Чаще просто стою с закрытыми глазами, ни о чем не думая, распрямив корпус, опустив руки вдоль тела.

Можно зажечь свечи. Я не жгу свечей: на мой взгляд, это театральщина. Зато мне очень важно окружить себя нужными запахами. Наилучший вариант – ладан. У меня теперь всегда пахнет ладаном, и я удивляюсь, почему раньше не знал этого шелковистого аромата.

Смажь грудь йодом. И режь.

Не хочешь грудь – режь плечи. Я режу и то и другое, попеременно. Сегодня правую мышцу, завтра левую.

Приготовь вату или бинт, будет кровь.

Йод не убирай. Потом обработаешь рану. Вообще йод лучше всегда иметь при себе.

За один раз достаточно одного-двух порезов. Действовать следует медленно, сосредотачиваясь на сползании по коже красных капель. Волосы с груди лучше 4 сбрить.

Обратив любовь к насилию на себя, совершенствуешь и себя, и любовь, и само насилие. Выявляешь его суть, свободную от предрассудков.

Резать себя – это очень чистый поступок, его чистота стремится к абсолюту, достигает его и рвется дальше, в бесконечную пропасть, угадываемую за спиной всякого абсолюта. Ничто так не относительно, как то, что абсолютно.

В четвертом часу утра я проделал, как и предполагал, два надреза на правой грудной мышце, напустил в комнаты прохладного провинциального воздуха и ходил, голым и чистым, вдыхая запах ладана, кровь текла по мне. Так встретил рассвет.

Живу в Электростали, в квартире родителей. Они уехали в отпуск. Три недели. В отличие от своего сына, ведущего конвульсивную жизнь, они – люди старых правил. Хорошо работают и хорошо отдыхают. Их труд не связан с желанием сколотить, приумножить, задавить конкурента; они педагоги. В положенное время папа с мамой уезжают. Например, в Кисловодск. Могут себе позволить.

В конце восьмидесятых я был очень зол на систему. На страну, на государство. Из-за папы с мамой. Реформы превратили родителей в бедняков, едва сводивших концы с концами. Мне, двадцатилетнему, казалось, что они не выберутся.

Но сын преувеличивал слабость старшего поколения. Недавно, подсчитав в уме, он с изумлением понял, что в восемьдесят седьмом, когда цены пошли вверх и когда сам он отбыл в армию, его отцу исполнилось всего-то сорок два.

Им пришлось туго. Особенно в первой половине девяностых. Но они постепенно забрали свое. Трудолюбием, умом и спокойствием. В девяносто первом году сын, весь в мускулах, приходил к ним, вращая на пальце ключи от машины, и самодовольно вещал, что беспокоиться не о чем – он, мол, их надежда и опора. Папа и мама кивали головами и бросали озабоченные взгляды. Сын покорял столицу и рвался к миллионам – они делали свое дело. Прошло десять лет – несостоявшийся миллионер приполз, тощий и нищий, зализывать раны. Теперь они уехали в Кисловодск – а у сына нет ни копья, и он живет в их квартире, как некий дальний родственник, специально выписанный присматривать за имуществом.

Его растили в послушании, в уважении к старшим. Уважение не нагнеталось специально, не вбивалось, оно естественным образом следовало из заведенного семейного порядка. Сын никогда бы не рванул за тридевять земель, бродяжничать. Его хватило только на то, чтобы перебраться в Москву. Тридцать пять километров по прямой – вот вся миграция. Он не мог и помыслить о том, чтобы уехать от отца и матери на большое расстояние. Семье в любое время могла понадобиться помощь. Страна тряслась, дело шло к анархии и натуральному хозяйству – как бросить папу с мамой?

Маленький тихий город Электросталь всегда был за спиной. Сын собственных родителей мог вернуться на родину в любое время, за два часа, на поезде или автобусе. Он так и не стал своим в столице. Не нажил настоящего бродяжьего менталитета. Родительский дом, где его всегда ждали, пьяного, грязного, любого, находился слишком близко. Несколько раз он ночевал на вокзалах и однажды неделю прожил в машине – но ради позы. Или в силу любознательности. Связь с местом, его породившим, никогда не разрывалась. Оказавшись на Кавказе, первое время он больше переживал не оттого, что вокруг стреляют, а оттого, 4 что слишком удалился от дома.

Такой домашний герой – вроде бы в холоде, в голоде, но постель и горячая ванна всегда неподалеку. Отец еще в конце семидесятых называл его «альпинистом-надомником» за любовь не к приключениям как таковым, а к изящно оформленным рассказам о приключениях.

Выгнала жена – вроде бы гордо ушел в темноту, чуть ли не в трусах, а на деле поймал такси, и вот уже мамкины плюшки трескает.

Ночью, если захотеть, можно доехать за пятьдесят минут.

Может быть, вся лихорадочность маневров, смена профессий, образов жизни и приоритетов произошла оттого, что забубенность его – не настоящая. Родина – вот она, рядом. В пяти домах без лишних вопросов накормят и спать уложат. В пяти местах без раздумий дадут работу, только потому, что он – Рубановых сын и внук.

Вот вам Одиссей: десять лет на траверзе Итаки.

Дни мои хороши. Лето, солнце, нестарый девятиэтажный дом на краю леса. Я поздно встаю, беру полотенце и пешком, в тапочках, отправляюсь купаться. Есть два водоема, я шагаю на самый дальний, это примерно четыре километра с западной окраины на восточную. Смысл именно в том, чтобы в пластиковых сандалетах на босу ногу, в майке с голыми плечами, никуда не торопясь, пройти сквозь маленький свой городок в табакерке.

На мне обвисшие спортивные штаны – обычная для здешних мест одежда. Тут никто не рядится в шикарные прикиды. Тут не Москва, про каждого все известно. Некому пускать пыль в глаза.

Перед выходом выкуриваю косяк. Я делаю особенные, маленькие косяки, на три затяжки, я не сторонник глубоких погружений – предпочитаю, чтобы слегка мерцало и покачивало. Курить траву, в принципе, можно открыто, в любом месте. Милиции мало, по улицам не рыщут вооруженные патрули. А поймают – не страшно. Есть знакомые, друзья, бывшие одноклассники. Тут мой родной город, вот в чем дело. Конечно, я уехал отсюда десять лет назад, но это даже лучше, иначе каждые пять минут пришлось бы останавливаться и с кем-то болтать. А так – молодежь меня не знает, а ровесники пешком не ходят, у всех машины.