Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Старый Зайдлер заводился от своей речи, пару раз для убедительности стукнул в пол костылем и все время обращался к своей Минне, которая молча сидела у печки и грела кривые ноги.

– Здесь еще немцы, - сказал Штепутат.
– Если они увидят твой красный флаг, бросят тебе в кухню пару гранат.

– Я знаю, что делаю.

Так и осталось. Старый Зайдлер не дурак. Коммунизм хочет завоевать весь мир. У кого такие цели, тот не может запугивать людей ужасами. Разве это не логичный ход мыслей для старого человека в далеком Йокенен?

Штепутат вышел, все еще качая головой. В сущности, упрямство старика оборачивалось и пользой: на телегах оставалось два свободных места.

В то время как Штепутат в служебном качестве носился по деревне, Марковша воспользовалась случаем, чтобы нанести Марте визит. Она больше всего любила приходить, когда Марта была одна. На этот раз она застала Марту за тайным укладыванием. Марта - Штепутат не должен был об этом знать начала с вещей, мало бросающихся в глаза, например, с белья. Накрахмаленные рубашки, кальсоны, толстые женские трико и длинные ночные рубашки исчезли в пододеяльнике, который она поспешно запихнула за шкаф при появлении Марковши. Но старая уже давно догадывалась, что происходит в гостиной Штепутата.

– О Господи Боже!
– ахнула она.
– Значит, нам тоже надо ехать.

Марта пыталась ее переубедить. Но Марковша уже не успокаивалась. Она хотела тут же бежать к себе и побросать все в мешок. Нужно ли взять прялки? И, конечно, солидный кусок ветчины из коптильни. И закатанное в банки: фарш и студень, битки и кабаньи ноги. А что будет с животными? Да в это время года! Ах, бедные курочки! Нет, она никуда не двинется! И кошке тоже нечего есть. Ну, может быть, какое-то время она будет ловить мышей. Но кролики. Нет, так не пойдет! Их, бедненьких, нельзя бросить. И вообще, здесь мы дома, здесь дым идет из трубы и печка теплая. Здесь нужно и оставаться, где все на своем месте.

– И где только наш Гинденбург?
– удивлялась старушка.

– Он же умер, матушка Марковски.

– А-а, умер.

Марковше больше не на что было надеяться. Не будет битвы под Танненбергом, зимнего сражения среди Мазурских озер во спасение Восточной Пруссии. Да, вот если бы был жив Гинденбург! Она не могла знать, что спаситель Восточной Пруссии в этот день сам пустился в бегство. Вечером, когда забитый беженцами крейсер "Эмден" собирался выходить из Кенигсбергской гавани, к пристани подъехал военный грузовик. Солдаты потащили на борт саркофаги Гинденбургов. Они в последнюю минуту вынесли трупы из башни государственного памятника в Танненберге и доставили их в Кенигсберг. Добрый гений Восточной Пруссии покидал страшное место. Памятник Гинденбургу -похожее на крепость сооружение с шестью башнями - было взорвано немецким динамитом, чтобы не дать русским солдатам замарать своими свинскими надписями священные стены. Но после освобождения Восточной Пруссии Танненберг будет возведен опять! Так было провозглашено общегерманским радио.

И сбежавший Гинденбург тоже вернется, будет сидеть в своей башне и обозревать поле сражения под Танненбергом.

Положение улучшилось. На кладбище - прямо за могилами - 25 января заняла позиции немецкая артиллерия. Йокенские мальчишки были вне себя от радости, что артиллерия использовала вырытые ими окопы. По всем военным правилам артиллерия располагается на достаточном удалении от фронта, так что далеко перед ней находится пехота, а там еще большой кусок нейтральной полосы между нашими и противником. Если все это сосчитать, то для Йокенен дело выглядит не так уж плохо.

В обед Герман принес домой новость: дядя Франц уехал. Рано утром, еще до восхода солнца, он отправился на двух плотно набитых повозках к своим католикам в Ресель. Штепутат только рассеянно кивнул, однако после обеда пошел с Германом на покинутый двор и убедился, что дядя Франц на самом деле оставил Зайца и смазанную телегу. Перед входом в свинарник Герман увидел мертвую дворовую собаку. Почему собак не берут с собой? Неужели дядя Франц сам застрелил ее? "Для собаки это лучше", - сказал Штепутат и потащил Германа в сторону.

Но Герман не мог этого понять. Остановился. Посмотрел назад. Даже не похоронили собаку. Просто бросили перед свиным закутом.

"Мальчику нужно к такому привыкнуть", - думал Штепутат. А то плачет из-за мертвой собаки. А когда режут свинью, убегает в кусты на пруд. Но жизнь не только в том, чтобы есть колбасу - прежде чем получится колбаса, нужно убивать свиней. Они подошли к бургомистерской одновременно с почтальоншей. "Это последний раз", - сказала женщина, развозившая на велосипеде письма по окрестностям Дренгфурта. Сегодня вечером - последний поезд на Растенбург. После этого почты не будет.

Но 25 января она еще принесла Штепутату в Йокенен "Окружной бюллетень" и "Народный наблюдатель" со статьей о трудностях положения англичан в Индии. Письмо из районного военкомата с запросом сведений о призванном в народное ополчение Буби Хельмихе. Открытка от некоей фрау Шобевиц из Берлина, жившей в Йокенен в эвакуации и забывшей две книги - очень важные книги, за возвращение которых она будет очень признательна. И, разумеется, возместит расходы. "Вестник законов рейха" с постановлением от 12 января 1945 года об учреждении знака отличия за сбитый вражеский штурмовик завершал последнюю служебную почту Штепутата. Какие после этого еще объявлялись законы рейха, бургомистру Йокенен уже не суждено было узнать. Никогда не прибыли в Йокенен Второе постановление об администрации Сельскохозяйственного института в Тетчен-Либверд, распоряжение о прекращении действия особых правил в отношении восточных рабочих и прискорбное, но, по тогдашней обстановке, пожалуй, неизбежное уведомление, что ввиду серьезного военного положения 20 апреля 1945 года - день рождения фюрера - будет рассматриваться как обычный рабочий день. После этого вестник законов смолк.

Они сидели за обедом, когда от разрыва зазвенели тарелки.

– Это наша артиллерия!
– с восторгом закричал Герман.

Он побежал к окну, посмотрел на кладбище. Нет, артиллерия не стреляла. Однако над горой Фюрстенау на высоте сто пятьдесят метров висело облачко дыма.

– Взорвали Бисмаркову башню, - заметил Штепутат и опять сел за стол.

Ели блинчики с черничным вареньем - любимое блюдо Германа. Марта в эти дни выполняла все желания. Рядом с черничным киселем на столе лежала газета - Штепутат больше смотрел на бумагу, чем в чашку. Явившийся из Эльберфельда гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох запретил гражданскому населению сниматься с места. Так писала газета. Немцы - мужчины и женщины - стоят там, где они стоят. Он, наверное, думал, что немецкие солдаты умрут от горя, если будут оставлять русским населенные деревни. В этот день, 25 января, сдали Ангербург. На солдатском кладбище расположилась русская артиллерия. Оттуда она через гору Фюрстенау беспрепятственно обстреливала Дренгфурт. Разрывы были слышны ясно и четко. Это звучало не так, как невнятный гул на границе, которым двенадцать дней назад началось наступление. Сейчас их можно было считать, эти разрывы.

– Почему же наша артиллерия не стреляет в ответ?
– недоумевал Герман.

Что мог на это сказать Штепутат? К вечеру стало тихо, так тихо, как всегда в Йокенен. Русская артиллерия сделала перерыв. За горой Фюрстенау горело - никто не видел огня, только отражение пожара на вечернем небе. Или всходила луна?

Марта понесла ребенка в постель. Она не торопилась. Она нагрела на радиаторе одеяло, это очень нравилось Герману. Сидела на краю кровати, пока он не заснул. Боже мой, как долго может тянуться такая ночь. Вдруг ее охватило предчувствие, что еще до рассвета может случиться что-то ужасное.

– А что, если они придут ночью?
– спросила она Штепутата.

Он покачал головой:

– Ведь все спокойно.

Штепутат подошел к телефону, позвонил на переговорный пункт.

– Телефонная станция, - ответил ясный голос.

– Девушка, вы можете соединить меня с Ангербургом?

– Линия на Ангербург прервана.

– А в Дренгфурт и Норденбург дозвониться можно?

– Да, пожалуйста.

– Спасибо, - сказал Штепутат.

– Какой номер вы хотите?
– спросил ясный голос.