Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

– Крупнее уже не бывает?
– поражался Герман.

Петер щелкал их ногтем. Герман слышал, как они лопались.

После того как все, что трепыхалось, попало под ноготь Петера, он выскреб из швов их крошечные яйца и вытряхнул всю эту нечисть в противотанковый ров.

– У тебя тоже будут, у всех здесь будут вши, - констатировал Петер.

После дезинсекции пошли дальше. Дрок. Полевые фиалки. Мать-и-мачеха. Когда решили вылезти из рва, оказались уже в городе. Посмотрим-ка, что осталось от Дренгфурта. Пригород выглядел еще вполне прилично, сохранился даже вокзал. Но центру явно досталось от артиллерии. Стреляли навесом через гору Фюрстенау. Магазины вокруг ратушной площади все сгорели. Осталась только гостиница "Кронпринц" и бывшая текстильная лавка Самуэля Матерна. Лавка маленького литовского еврея удостоилась почестей: из ее окна свисали красные флаги, а над входом отечески улыбался Сталин. Солдат с примкнутым штыком стоял на посту перед лавкой Самуэля, в которой теперь размещалась комендатура Дренгфурта.

И вдруг среди развалин на дренгфуртской торговой площади возникли два мальчика, давно не стриженные, с босыми грязными ногами и штанами в заплатах, стали шататься среди обугленных кирпичей и готовых обрушиться стен, крутить пожарные краны перед ратушей, согнали камнем воробьев с веток засохших каштанов.

По сравнению с тишиной в деревнях здесь бурлила жизнь. Группа солдат сидела перед "Кронпринцем", другая возле обитой железом двери ратуши занималась ремонтом "Виллиса". На площади появлялись даже женщины - русские женщины в форме, переводчицы и машинистки из комендатуры. Только немцев не было в Дренгфурте.

Петер как раз собирался дать отбой, хотел сказать, что в этих закоптелых камнях все равно ничего не найдешь, как от "Кронпринца" их окликнул один солдат. Что он сказал? Наверное, "иди сюда" или что-то в этом роде. Ничего не оставалось делать, пришлось идти через площадь.

– Ты, маленький Гитлер!
– сказал один солдат, слегка потянув Германа за левое ухо. Они, посмеиваясь, оглядывали мальчиков, вдруг возникших из развалин. Как будто было чему смеяться! Один повернулся к "Кронпринцу", стал звать какого-то Бориса. Но ему пришлось звать долго, прежде чем желтое круглое монгольское лицо Бориса показалось в подвальном окне.

"Кухня. Есть." Столько они смогли понять. Солдат подтолкнул их к входной двери. Они вошли в приемный зал "Кронпринца", где были свалены ковры из всех уцелевших домов Дренгфурта. Стояли и ждали с некоторой опаской, всегда готовые рвануть к двери, случись что-нибудь непредусмотренное. Наконец, вытирая руки полотенцем, которое он по обычаю поваров перекинул через плечо, появился Борис.

– Давай сюда!
– сказал он довольно резко, открывая перед ними боковую дверь.

На мгновение Герман и Петер засомневались, получат ли они что-то поесть или сами попадут в кастрюлю. В тесной кухне Борис налил им в эмалированную миску густого супа со дна алюминиевого котла. Поместилось литров пять, не меньше. Он поставил миску на стол, достал две жестяные ложки и сел напротив мальчиков. Смотрел, ухмыляясь, как они поочередно тянулись к миске. ри. Довольно много перца и уже почти холодные.

– Нужно было придти в какой-нибудь другой день, - заметил Петер.

– Думаешь, нас пригласят, когда будет жаркое?
– возразил Герман.

Может быть, монгол понял легкий упрек? Он прошлепал к кухонному шкафу, отрезал два куска ветчины и бросил их в миску. Засмеялся, когда Петеру щами обрызгало нос.

Они съели все. Ну и наелись же! Борис веселился, глядя на пустую миску, веселился настолько, что сунул тому и другому под рубашку по четверти буханки солдатского хлеба. Спасибо, Борис из Казани! Его круглое монгольское лицо еще виднелось в подвальном окне, когда Герман и Петер уже пробирались среди развалин на другой стороне рынка.

На обратном пути не торопились. Да было и немного трудно двигаться из-за обилия еды. Когда дошли до сгоревшего продовольственного склада, Петер свернул туда. Шли среди развалин, мимо остатков корпуса для мармелада, корпуса для печенья, корпуса для конфет. Возле бывшего корпуса с сыром остановились.

– Не должно же было все пропасть, - пробормотал Петер.

Они пробрались среди развалин к слипшимся в сплошную груду жестянкам с плавленым сыром. Петер сдвинул в сторону деформированные, лопнувшие, вытекшие банки. Забирался все глубже. Чем дальше он залезал, тем лучше выглядели извлекаемые на свет жестянки. Наконец у него в руках оказалась одна, не поврежденная нисколько. Петер разыскал гвоздь, вогнал его камнем в банку и вскрыл.

– Пахнет вроде неплохо, а?
– сказал он, протягивая банку Герману под нос.

Выковыряли пальцами по куску сыра и попробовали.

– Есть можно, - сказал Петер.

Они разгребли обломки и извлекли на свет Божий целые штабеля совершенно сохранившихся консервных банок. Господь небесный, это был пир! Сначала щи, а теперь сколько хочешь плавленого сыра. Они засунули по паре банок под рубашки, остальные спрятали среди развалин. Они еще вернутся, и не раз. О, счастливый день! Даже короткий дождь, застигший их возле йокенского кладбища, не смог испортить настроения. Поистине великий день.

Сбор вишни. В саду Скандлакского поместья росли четыре дерева вишни-стеклянки, и Герман с Петером отправились туда рано утром. Ягоды приходилось срывать еще незрелые, а иначе все могли подчистить дети Шубгиллы. Петер придумал новый способ собирать вишни. Он обрубал ветки лемехом плуга, тащил их на террасу господского дома и там уже обрывал ягоды, усевшись поудобнее. Деревья выглядели как после артиллерийского обстрела.

К обеду с полными ведрами шли обратно в Йокенен. Тащить было нелегко. Чтобы сократить путь, отправились через болото. Балансировали на узких тропинках среди кочек, спугивая с гнезд диких уток. Петер испытывал сильное желание вывалить осточертевшие вишни в болото, но Герман непременно хотел принести их в Йокенен. За болотом легли в траву, опять ели полузрелые вишни - что в животе, то уже нести не надо - и стреляли вишневыми косточками в кузнечиков.

На лесной опушке метрах в ста от них стоял двор старой Вовериши.

– Она раньше всегда горела, а в войну ей хоть бы что, - заметил Герман.

Петер решил исправить положение. Почему не могли они опередить природу, которая все равно каждые два года регулярно поражала сарай Вовериши молнией? Да никому до этого и дела нет. Одним домом больше или меньше, не важно, когда кругом столько пустых домов. Петер достал из кармана коробку спичек и двинулся ко двору Вовериши.

– Лучше всего начать с сарая, - решил он.

– А что, если Вовериша надумает вернуться?
– колебался Герман.

– Подумает, что это сожгли русские, - ответил Петер.

Он направился к сараю, но только собрался поджечь пучок соломы, как они услышали, что издали кто-то зовет. Из дома или из сада? "Э-эй, вы-ы!" кричал кто-то, и было ясно слышно.

Герман предложил бежать, но Петер хотел расследовать дело. Он сделал себе дубинку и пошел к двери дома. Раскрыл дверь. Среди аккуратно расставленных ведер с водой, лопат и веников разлеглась толстая такса. Даже и не подумала лаять. Петер открыл дверь кухни. О Боже, вот это зрелище! На кухонной скамейке сидела старая Вовериша. Седые волосы в беспорядке висели вокруг ее лица, грязь налипла к рукам, проложила коричневые борозды на коже. Старуха выглядела как привидение.

– Идите поближе, мальчики, - обрадованно звала она.

Герман и Петер остались стоять на пороге. Они смотрели на остатки еды и грязные тарелки, но, правда, нигде не было ломаных столов, стульев и шкафов.

– Наконец-то кто-то пришел, - смеялась старая женщина, убирая с лица склеившиеся пряди волос.
– Ты не сын бургомистра Штепутата? Ага, скажи своему отцу, что йокенцы меня бросили совсем одну... Все удрали, сбежали пленные, сбежала и моя батрачка, только Пизо остался.

Значит, толстопузую таксу зовут Пизо. Собака тем временем прыгнула на стол и разгуливала среди остатков еды.