Йоше-телок
Шрифт:
— Она красавица, девушка эта, так женщины говорят…
Тогда он достал из большого кожаного кошелька еще одну купюру в пять рейнских гульденов и, вздохнув от жадности и удовольствия одновременно, добавил ее к предыдущей двадцатке.
«Пусть возьмет, бедняга — сказал он сам себе, — он ведь, как-никак, сын цадиков…»
Затем ребе вспомнил, о чем еще надо написать: что касается свадебных подарков, то он, с Божьей помощью, девушку не обидит, а, напротив, нарядит и украсит так, как пристало невесте. И платьев ей накупит вдосталь, как приличествует знатной еврейской женщине, внучке ребе. А в самом конце приписал еще несколько строчек о том, что ей не надо бояться ссор и дрязг с обитателями двора, потому что он возьмет ее под крыло и защитит своим авторитетом. И хотя сам он
Он подписался именем отца, деда, прадеда и прапрадеда. Толстыми губами как следует смочил конверт, чтобы хорошенько его заклеить. Позвал внука и дал ему надписать адрес, потому что сам по-гойски писать не умел. Подивился, как красиво мальчик выводит гойские буковки, и дал ему за это рейнский гульден.
Затем он, довольный, сел в мягкое кресло, обрезал новую сигару и позвал:
— Срульвигдор! Срульвигдор!..
На сей раз габай Исроэл-Авигдор сразу же пришел и поднес огонь к сигаре ребе. Габай знал, что должен не только зажечь сигару. У него было дело и поважнее: провести к ребе киевского богача, реб Палтиэля Гурвица, который специально приехал на свадьбу из Киева в Нешаву через австрийскую границу.
Реб Палтиэль Гурвиц, крупный торговец лесом, пользующийся уважением среди больших людей, вхожий в дом губернатора, владелец большого сахарного завода, превосходно говоривший по-русски, был при всем при том истовым нешавским хасидом. Несколько раз в год он делал заграничные паспорта детям и внукам и вместе с ними ехал к ребе.
На свадьбу младшей дочери ребе Палтиэль Гурвиц принес в подарок целую тысячу рублей, не считая подарков жениху: большого серебряного ханукального светильника и дорогого штраймла. Его дети и даже внуки тоже привезли подарки, но реб Мейлеху хотелось совсем другого: Гурвиц рассказал ребе, что ему предстоит купить у одного генерала лес в Полесье, который может принести целое состояние. Но с этой покупкой не все гладко, есть некоторые трудности с законом, и если другие евреи донесут на него — а донесут они непременно, — то он может попасться и, Боже сохрани, угодить в кутузку или даже на каторгу, да защитит нас Всевышний от такого. Поэтому он спросил ребе, как быть.
Реб Мейлеху стукнуло в голову: вот бы Гурвиц взял его в компаньоны. Как раз сейчас, когда на носу свадьба, ему нужно много денег, чтобы самому оплатить все расходы со стороны невесты, купить подарки, и это компаньонство пришлось бы кстати, и весьма. Разумеется, Палтиэль не станет требовать, чтобы он, ребе, вкладывал свои деньги. Хасиды уже не раз втягивали его в торговые дела. Однако на сей раз куш слишком крупный, чтобы делиться с компаньоном. Слишком все серьезно, подумал Нешавский ребе. Палтиэль может рассердиться, и тогда он, ребе, вообще потеряет его, а это была бы серьезная утрата, очень серьезная. Но, с другой стороны, Палтиэль напуган. Покупка чревата трудностями, она грозит, Боже сохрани, тюрьмой — и если он, ребе, пообещает, что с Божьей помощью все пройдет благополучно, это ободрит Гурвица.
Поэтому реб Мейлех старался оттянуть его отъезд, задержать его в Нешаве как можно дольше, не пускал к себе попрощаться. Он знал, что подобное поведение беспокоит хасидов, особенно богатых, деловых людей, ведущих крупные торговые дела с генералами и большими чиновниками. Он знал, что это их пугает, сбивает с них кураж, самоуверенность, вселяет страх, они становятся сговорчивее и соглашаются на все.
Сколько Гурвиц ни посылал Исроэла-Авигдора к ребе, передать, что он хочет попрощаться, — ребе отвечал:
— Э, куда Палтиэль так спешит?
Гурвиц чуть не лопался от огорчения.
Дома его ждали дела, люди. Каждый день он получал телеграммы от своих управляющих с просьбами вернуться домой. Он умолял Исроэла-Авигдора, суя ему в руку бесчисленные рейнские гульдены:
— Исроэл-Авигдор, пойди к ребе и скажи ему, что я должен уехать.
Меня ждут генералы. Так и скажи — генералы.Но ребе и слушать не желал.
— Э, — говорил он, — я сам его позову, когда понадобится…
Гурвица уже начала раздражать вся эта история.
При всей своей преданности хасидизму он был человек влиятельный, вхожий в дома важных персон. Ему не раз случалось пить вино с помещиками и офицерами, а порой и обедать с ними, и притом с непокрытой головой, да и пища эта была не вполне кошерна. В Петербурге он даже ходил с ними в трактиры, где не всегда вел себя так, как надлежит еврею. А в поездках, в лесу, когда молодая гойка, жена лесника, мило улыбалась ему, стягивая с его ног сапоги перед сном и прося повысить мужу плату, — он не отказывал, нет. Он с большим удовольствием позволял ей в знак благодарности целовать его холеную волосатую руку и приказывал погасить лампу…
Эти грехи, о которых он не раз тяжело вздыхал, вносили в его веру некий разлад, и даже — на некоторое время — чувство вседозволенности. Он сердился и на самого ребе. «Ребе есть ребе, — подумалось ему, — а дело есть дело». И он взбунтовался.
— На нет и суда нет! — в сердцах сказал он Исроэлу-Авигдору. — Поеду не попрощавшись.
Но быстро раскаялся в этом. Он вспомнил, что дела его не всегда в порядке, что у него нет недостатка в доносчиках и завистниках. К тому же ад — это не шутки. Там людей жгут и жарят, ой, Отец наш небесный… Читать Талмуд он не умеет; молитву порой читает наспех, глотая слова. В разъездах ничего не успеваешь, не только дневную молитву, но даже талес и тфилин надеть. И грешить случается. Ай, да еще как грешить, Боже всемогущий!.. А Бог помнит все и все отмечает. Он мстительный, Он даже за грехи отцов взыскивает с детей. Человек нуждается в милосердии, в ком-то, кто просил бы за него Бога, в цадике. Бог любит Своих цадиков, а тем, кто содержит Его цадиков, Всевышний прощает грехи. Правда, Его цадикам много чего нужно. Им нужно ездить на воды вместе с женами, детьми и внуками, им нужен шелк, и атлас, и бархат, и меха. Их женам нужны драгоценности, золото. К тому же у них, у цадиков, много детей. Они постоянно что-нибудь празднуют, поэтому им нужно серебро, бриллианты, жемчуг. Но они этого достойны. Благодаря им есть на кого положиться, есть кого попросить о помощи в случае болезни, Боже сохрани, или доноса. Есть на кого опереться. Хорошо, когда можно на кого-то опереться, даже если ты богач. Что за создание этот так называемый человек!..
И Гурвиц пожалел о своих дурных мыслях, раскаялся в резких речах. Он склонил голову, поразмыслил, порассуждал: быть может, есть какой-то смысл в том, что ребе не хочет с ним прощаться. Быть может, он что-то прозревает. Возможно, опасность, донос, Боже сохрани, а то и вовсе страшное злодейство, да защитит нас Всевышний от такого. Мир полон доносчиков, грабителей, завистников.
И когда после недели размышлений и трепета к нему наконец пришел Исроэл-Авигдор с пылающим лицом и таинственно сказал: «Реб Палтиэль, ребе зовет вас к себе!» — он пошел к нему покорно, смиренно, с верой, готовый сделать все, что потребует ребе.
Ребе встретил его радостно.
— Садись, Палтиэль! — улыбнулся он. — Садись.
Он подошел к шкафчику, достал коврижку, вино, налил до краев серебряный кубок для гостя.
— Ребе, — пытался протестовать тот, — ну зачем же вам утруждаться…
Но ребе его не слушал и лил так щедро, что много пролил на стол. Палтиэль увидел в этом добрый знак — знак удачи, благополучия и денег. Ребе протянул ему руку. Держа волосатую, крепкую руку богача в своей мягкой хасидской ладони, он торопливо говорил:
— Ну, Палтиэль, я вижу, что ты напуган. Тебе нечего бояться, мы станем компаньонами и купим этот лес. Такова воля Всевышнего, я это вижу…
Тот не сказал ему ни слова поперек.
— Дай нам Бог удачи! — ответил он, пожал руку ребе и выпил плохого вина, которое габай Исроэл-Авигдор делал сам, а продавал на хасидских застольях под видом венгерского.
Распрощавшись с Гурвицем, реб Мейлех с большой охотой, выпуская густые клубы дыма, закурил гаванскую сигару, оставленную ему богачом; он потирал руки от удовольствия и бормотал: