Юдаизм. Сахарна

Рис. 3. Т. наз. «Амафонское море», однородный с «Медным морем» финикийский сосуд, открытый в 1866 г. на Кипре и хранящийся в Луврском музее. Так, напр., на реставрациях Витция Моисеев умывальник имеет 4 крана, в виде четырех голов херувимов Иезекииля. Таким образом, представленный русский перевод, хотя отступает от перевода LХХ и иудейского предания, не противоречит духу законодательства о Скинии и оправдывается устройством Соломоновых сосудов для омовений (NB: это - большой уже бассейн, краями стоящий на крупах двенадцати быков, головы которых обращены наружу, см.: Олесницкий же, стр. 328 и след.). Но совершенно другое нужно сказать о переводе данного места у Кнобеля: «и сделал умывальники... с портретами женщин (жен левитов), приходивших сюда для очищения сосудов». И сам Кнобель сознается, что этот перевод противоречит обычаям ветхозаветного святилища. Нельзя представить ничего более дикого, как женские портреты на священном ветхозаветном сосуде, когда всякие изображения земных существ были запрещены законом Моисея, и когда доступ к месту умывальника был запрещен женщинам. То же нужно сказать и о переводе Ригма: «с зеркалами для пользования служивших в скинии женщин». Женщины не несли таких служб при скинии, для которых им нужно было бы здесь умываться и одеваться перед зеркалом.

Об обращении с умывальником при снятии с места лагеря и скинии в еврейском тексте ничего не говорится. Но LХХ и самаритянское Пятикнижие в Числ, 4, 14 имеют такую прибавку: «и пусть возьмут пурпуровую одежду и покроют умывальник и подножие его». Таким образом, умывальник имел такую же обвертку при перенесении его, как и жертвенник всесожжения»... (Олесницкий, стр. 37—40.)

Вот один из секретов юдаизма, в которых так очевидно путается компетентнейший исследователь. Зачем Аарону и «сынам его, и потомкам» не омываться бы тщательно дома и, уже умывшись и омывшись, входить чистыми в скинию? Зачем здесь умываться? Что это: контроль омовений, «пусть умоются на наших глазах, иначе не поверим»?! И неужели входили они еще неумытые? Почему, наконец, не поставить было таз совершенно вне скинии! Но человек освящает храм, самым существом своим, самым телом своим: и пустой храм уже есть место географическое, а не жилище Божие; ибо не для кого и Богу здесь обитать. Еще не было никогда храма без человека... Такой храм был бы без– животен без-житен, и ео ipso безбожен, ибо Бог в жизни, и жизнь в Боге. «Пусть омоются тут, перед лицом Моим», вот бесспорное, что мы имеем в тексте. Это, относительно священников сказанное, есть как бы квадрат другого повеления, сказанного относительно всего народа: «пусть дважды в год каждый израильтянин явится в скинию перед Лице Мое». Ведь скиния- то названа «скиния свидения» (человека с Богом) и омовения эти суть часть ритуала «свидения». Второе - две части сосуда: нижняя, куда ставились ноги при омовении, и верхняя, наименованная в еврейском тексте «таз», где производилось другое омовение. Нужды этого другого омовения, уже не ног, и требовали сосуда на некоторой высоте поставленного («на ножке») и в то же время открытого («таз»). Мы можем предполагать в тексте умолчания; на это намекают «зеркала рожениц». Зачем они? Какой-то конец, после начала (описание сосуда), между которыми опущена середина, и потому так непонятно все. Но во всяком случае: вода, роженица, омовение, с благоговением покрываемое, при перенесении, царственным пурпуром — вот три стихии сосуда, внутри скинии находящегося; и это суть те самые стихии, которые мы, после тысяч лет преобразований, жизни, бытия, все еще открываем в микве: вода же, роженицы же, омовения же. «Матушка моя радовалась, приходя из миквы», — рассказывает наш смиренный автор-перекрещенец, и в его восклицании нам слышится лучший комментарий, чем у ряда ученых, от Филона до Неймана, слова которых мы привели. Ибо ведь суть-то и секрет, во всяком случае, не в том, из чего и как омыться, а в самом омовении, жажде его, радости от него; и бездне новой и непостижимой для нас психологии, с этим связанной; ибо для нас... омыться в церкви перед Богом, для угождения Ему - непостижимо, не вытекает из всех представлений Бога! Что «Чистому Духу» до наших телес?! Нет связи. А где омовение есть, — оно связуется с идеей Бога, Единого, но Который не чисто или не исключительно духовен, не абстрактно духовен. «И вдунул в лицо наше (Адама) дыхание жизней, душу бессмертную». Сейчас мы будем продолжать о субботе, пока же заметим, что около египетских храмов непременно находилось озеро, т.е., собственно, вырытый бассейн, так как натуральных озер в этой части Египта нет.

VII

«...Так проходили у нас в доме пять дней недели, считая от воскресенья до пятницы. В самый же день пятницы порядок несколько видоизменялся. Известно, пятница — канун святой субботы, и всякий добрый еврей должен приготовляться к встрече ее как дорогой гостьи, царицы»...

Вот — новое, абсолютно новое для нас, в цикле нашего теизма вовсе неизъяснимое: праздник — олицетворяется; он есть — лицо\ он есть лицо женского пола. И «встретить праздник» для еврея не значит сложить руки и ничего не делать, но, напротив, значит начать хлопотать, готовиться, приготовляться. «Гости едут»: труда будет много хозяевам, хотя — веселого труда, радостного. Когда появляется «гостья», «царица» — может быть, труд будет даже сладостен. Ее любят и в нее могут быть даже влюблены, иначе зачем бы упоминать ее пол; просто сказали бы: «Кто-то в гостях у нас».

«В дни пятницы отец не засиживался по утрам в синагоге до часу дня, а выходил много раньше, часов этак в десять, и придя домой, тотчас садился завтракать; и, позавтракав, тотчас принимался за приготовления к встрече царицы субботы».

«Первым долгом он принимался за дело обрезания ногтей пальцев рук. Обрезание ногтей вовсе не такая пустая вещь, над которой не стоило бы задуматься доброму еврею. Обрезание ногтей — главное пальцев рук, — имеет немаловажное значение в святой религии евреев — оно требует серьезного внимания, осторожности и обдуманности».

«Так, напр., обрезание ногтей должно совершиться непременно раз в неделю и именно в пятницу — канун святой субботы⁹ . Затем: обрезание должно начаться с правой руки и непременно с большого пальца и кончаться мизинцем левой руки. Дальше: все десять обрезков ногтей должны быть завернуты в бумажку вместе с тремя свидетелями и преданы огню на всесожжение...

 Вы, возлюбленный мой брат, русский человек, христианин, чего испугались: «Как это, чтоб живых свидетелей завертывать вместе с какими-то обрезками и зажигать??! — в ужасе восклицаете вы. — Где это видано, где это слыхано, чтобы жгли свидетелей ни за что, ни про что?» — продолжаете вы негодовать с омерзением на такую бесчеловечность со стороны нехристов-евреев.

 Не пугайтесь, милый друг, — спешу я успокоить вас. — Это не живые свидетели. Это свидетели не что иное, как маленькие, крошечные щепочки, отщепленные перочинным ножичком, одна из них от косяка двери, а две - от подоконника».

«Затем и последнее. — При операции обрезания ногтей необходимо остерегаться, чтобы какой-либо шальной обрезок не отскочил в сторону и не затерялся в мусоре. Если же, несмотря на все предосторожности, такой казус-таки случится, т.е. так-таки отскочил один обрезок — и на пол, то тому, кому принадлежит этот обрезок, предстоит крайне неблагодарный труд непременно отыскать его, во что бы то ни стало, и присоединить его к остальным обрезкам. Буде же, паче чаяния, таковой не отыщется, несмотря на все старания неосторожного обрезателя, — то ему, сему последнему, предстоит в будущем, т.е. после своей смерти, неприятное путешествие из могилы обратно в дом, где он жил — и непременно отыскать злополучный обрезок».

Мы, под впечатлением своего собственного изучения Библии, представляем себе евреев, сейчас и в древности, без легенд и сказок. Это для нас богослов, вечно серьезный и торжественный, не снимающий «эпитрахили» всемирного священства. Между тем ничего подобного, сейчас и, конечно, в древности. Еврей имел быт; имел как ядрышко, так и скорлупу около себя: у него были свои подробности жизни. Отвлеченность бытия, ему приписываемая нами, есть наша о нем абстракция, есть плод алгебраической выжимки, какую мы производим над телом этого народа, чтобы извлечь из него сухой препарат наших теологических систем. Еврей суеверен и наивен, — уже потому, что он жив, живой, живет.

«Совершив все, как следует по закону, относительно обрезания ногтей, отец спешил в микву, чтобы искупаться лековед шабес». — Далее следует приведенное нами выше описание «миквы». Но к «лековед шабес» автор делает под текстом страницы примечание, требующее всего нашего внимания. Надписав «лековед шабес» еврейскими знаками, он продолжает: «лековед шабес», т.е. в честь субботы. Благочестивый еврей, что бы он ни предпринимал для субботы, напр., купил новую ложку для субботнего стола, обязательно произносит эти два слова. Есть такие благочестивые евреи, которые, при исполнении супружеских сношений с женами в субботние вечера, произносят эти два слова, велев и супруге повторить за ними».

Следует заметить, что автор перешел в христианство юношею и брака еврейского de facto, на себе — он не испытал и не знает. Он доносит до нас слухи, говор еврейской атмосферы. «Так бывает», он пишет; заметим, что сам он уже «интеллигент» и у него, конечно, «так» бы не было. Он описывает быт еврейской темноты, старого заплесневелого гетто, но он-то и драгоценен для нас, так как здесь тысячелетия не было христианских «новшеств», и вообще никакого ветра со стороны. Между тем «примечание» его, устраняющее спор о факте, имеет колоссальное историческое значение, будучи тою «водяною ниточкою», «водяным канальцем», который соединяет и сливает в один бассейн совершенно однородной влаги теизм евреев — с вавилонским, египетским и ханаанским. «В честь субботы», «в честь царицы субботы», какой-то небесной «царицы Савской», приходящей на этот день в гости к всемирно-историческому Соломону. У Геродота (I книга, глава 198) записано:

«Погребальные песни вавилонян походят на египетские... Всякий раз после сообщения с женщиной вавилонянин воскуряет фимиам и в то же время в другом месте это делает и женщина, с которою он был; так же, я наблюдал, поступают и аравитяне... У вавилонян есть, однако, следующий отвратительный обычай: каждая туземная женщина обязана раз в жизни иметь сообщение с иноземцем в храме местной своей Афродиты. Многие женщины, гордые своим богатством, не желая смешиваться с другими, отправляются в храм и там останавливаются в закрытых колесницах; за ними следует многолюдная свита. Большинство женщин поступает следующим образом: в святилище тамошней Афродиты садятся в большом числе женщины с веревочными венками на головах; одни из них приходят, другие уходят. Между женщинами во всевозможных направлениях сделаны совершенно прямые проходы, по ним холят иноземцы и выбирают себе женщин. Севшая здесь женщина возвращается домой не раньше, как иноземец бросит ей монету¹⁰ на колени и сообщится с нею за пределами святилища. Бросивши женщине монету, следует сказать: «Приглашаю тебя во имя богини Мелитты». Мелиттою называют ассирияне Афродиту. Как бы мала ни была монета, женщина не вправе отвергнуть ее, потому что деньги принадлежат божеству. Она следует за первым, бросившим ей деньги, и не пренебрегает никем. После сообщения и, следовательно, выполнения священного долга относительно богини женщина возвращается домой, и с этого времени нельзя иметь ее ни за какие деньги. Женщины, выдающиеся красотою и сложением, уходят из храма скоро; все некрасивые остаются там долго; иные принуждены ждать по три и по четыре года. Подобный обычай существует в некоторых местах и на Кипре».

Остановимся. Три тысячи лет — большое время для изменения, потери всех прежних форм и даже для исчезновения обычая, обыкновения, закона; однако центральный момент описанного — «во имя богини Мелитты» совпадает в сущности буква в букву с «лековед шабес» — «в честь (царицы) Субботы». Здесь, по Геродоту, — долг, даже при отсутствии своего желания; и, как проговорился еврей в беседе со мною: «хороший тон еврейства требует... почтить субботу» характерным, для нас теперь непостижимым способом. Однако сделаем усилие постигнуть. Мы вкушаем хлеб — и благодарим Бога; спим и, как ложась, так и по утру, вставая — просим Бога об охранении нас от лукавого, благодарим Его за это охранение. Но здесь, в сотворении младенца, не гораздо ли более необходимо сберечься от лукавого: мы в этот миг даем зарождаемому существу способности, мы определим его душу, мы вдохнем в него благочестие или нечестие, неисправимое во всю последующую жизнь. Конечно — это миг законодательный (дается закон душе) и священный! Оспорим ли мы, что внимание и забота присущи и должны ему; что очиститься душою «перед» и возблагодарить Бога за душевную чистоту «после» суть в самом деле нечто мыслимое здесь, возможное, и, наконец, что это — должное. Не пасть бы здесь, не оскверниться бы тут, помыслом, движением, шутками - и мы уже без труда сохранимся в чистоте остальное время. Мы тут проходим узенькою альпийскою тропинкою; один шаг неверный — и мы летим в пропасть (разврат): как же здесь, именно здесь не вспомнить Бога, не сказать хоть машинально — «Господи, помилуй!» «спаси и избави!», ибо совершить-то это нужно, но вопрос: как?
– «Лековед шабес» - это и значит: «не я и не мое тут произволение», или, как молится Товия, оставшись наедине с Сарою, по указанию Ангела: «Ныне я беру ее, Господи, не для удовлетворения похоти, но по-истине»¹¹ . Кстати, есть кой- что в рассказе «Книга Товита», что напоминает и вавилонские «воскурения фимиама» (Геродот). Вот как учит Ангел Товию — юношу истине брака: «Ангел сказал ему: разве ты забыл слова, которые заповедывал тебе отец твой, чтобы ты взял жену из рода твоего (NB: замечательна эта постоянная тенденция Израиля к родным узам в браке, к неотхождению через брак - вдаль от родичей). Послушай же меня, брат: Саре следует быть твоею женою, а о демоне не беспокойся: в эту же ночь отдадут тебе ее в жену. Только, когда ты войдешь в брачную комнату, возьми курильницу, положи в нее сердца и печени рыбы и покури; и демон ощутит запах и удалится, и не возвратится никогда. Когда же тебе надобно будет приблизиться к ней, встаньте оба, воззовите к милосердому Богу, и Он спасет и помилует вас». Вот - религия; вот - религиозное окружение. Положим, здесь было исключительное опасение известно - присутствующего демона, но разве благоразумный человек не должен в каждом шаге жизни своей опасаться и ожидать встречи с демоном? Козней дьявола? И здесь, именно здесь — особенно? Итак, бывшее здесь, между Товиею и Сарою, потребно каждому и всегда.