Юдифь и олигофрен

— Один киевский поэт, истовый православный, ползавший на коленях перед иконами, пытаясь замолить грехи, — сказал сиплый голос с другого края стола, — неожиданно заговорил о желании перейти в иудаизм: «Я хотел поцеловать крест, а он сам расстегнулся и упал на пол. А потом я целый час не мог застегнуть цепочку — какая-то сила удерживала».

— Это бес его искушал или застежка сломалась.

— Не знаю, кто его искушал, но он спросил меня, может ли мессия быть русским?

— До сих пор все были евреями.

— Я тоже так ответил, но он возразил, что мессия, может быть, не знает о своем еврействе. Живет среди чужого народа и не знает. Тогда я посмотрел на его волчью усмешку и редкие, изъеденные кариесом зубы, и понял, что он себя считает мессией.

— Трудно представить мессию в таком убогом облике.

— Не скажите. По иудейскому преданию, мессия просит милостыню у ворот Рима, соскабливает гной со своих язв, и ждет, когда его призовут обновить мир. А вы говорите, облик.

— А что случилось с поэтом?

— Он проник обманным путем в религиозную школу при киевской синагоге, вытравив хлоркой национальность матери в свидетельстве о рождении. С ревностью неофита он сделал обрезание, претерпев муки заживления и месячное воздержание. Поэт отказался крестить второго ребенка и выдержал тяжелое объяснение с православными друзьями. Однако все жертвы оказались напрасными, поскольку не была достигнута конечная цель всех мытарств: переезд на постоянное жительство в Израиль. Чиновник в посольстве легко обнаружил подделку.

— Выходит, он зря обрезался?

— Это не поможет, поскольку современный иудаизм — это религия изгнания, а мессия будет вести речь о возвращении.

— Евреи уже вернулись в Израиль, поэтому ждите конец света.

— Скоро мессия спустится с Масличной горы и войдет в Иерусалим через Золотые ворота.

— Арабы давно ворота замуровали, а перед ними разбили кладбище, чтобы ни один назарей не прошел по этой дороге.

— Это клевета на мусульман!

— Почему тогда все остальные ворота Иерусалима открыты, а это замуровано? Непонятно.

— Теорию относительности тоже не все понимают.

— Сравнили хрен с пальцем, а физику с религией, — зло сказал бывший кентавр. — Здесь такие бабки замешаны, миллиарды людей, триллионы долларов. Кому ты докажешь, что учат неправильно? В порошок сотрут!

— Может быть, это правильно — учить неправильно? — спросил мой сосед.

— Нет! Это какая-то ерунда! — крикнул седоволосый, стукнув по столу пустой кружкой. — Получается, что не Бог создал человека, а люди создали бога по своему образу и подобию. Поэтому ему не чуждо все человеческое. Кто сказал, что Бог добрый?! Может быть, Он мыслит другими понятиями и даже не знает, что это такое — быть добрым. Ведь написано «Мои мысли не ваши мысли и Мои пути не ваши пути».

— Ну, не знаю, — возразил рыжебородый, — согласно библии, а это единственный достоверный источник, Бог ведет себя очень по-человечески: гневается, раскаивается, забывает, прощает и так далее.

— Откуда вы знаете, что там написано? — иронично спросил юноша. — Вы что, умеете читать по-еврейски: без гласных букв, без знаков препинания?

— Каждый стих имеет семьдесят толкований, — заметил мой сосед. — Читай, как хочешь, все равно — ничего не поймешь.

— Там написано «торы мои» — во множественном числе, — раздался радостный голос с другого края. — Следовательно, у Бога как минимум две торы: одна для дня, а другая для ночи. Вы что думаете, когда произошло разделение, то ночь осталась незаселенной? Все обитаемо — каждый клочок пространства, каждый миг времени.

— Люди ночи, где вы?! — крикнул рыжебородый, вскочив на скамью. Однако его стащили вниз, и он замолчал, смирившись с участью вопиющего в пустыне. Впрочем, его глас оказался услышанным. Вода в озере забурлила, и из глубин показалась черная блестящая спина доисторического чудовища. «Левиафан, что ли?» — подумалось мне. Когда обитатель бездны поднял свою фыркающую голову, то оказалось, что он похож на большого дельфина.

— Ионыч проснулся! — радостно завопили за столом. Затем все вскочили, толкая друг друга, и резво понеслись к близкой воде. Чудовище неожиданно издало такой мощный рев, что я вздрогнул всем телом. Бородачи истошно завопили, махая руками. Один из них сбегал к столу и принес большой мешок с плоскими хлебами. Они стремительно разобрали хлеба и стали метать их, раскрутившись с короткого разбега, как дискоболы, в широко открытую пасть Ионыча. Два хлеба попали в цель, остальные упали в воду. Процесс кормления закончился, поэтому чудовище, посмотрев на белый свет добрыми глазами, исчезло в глубинах бездны. Раздался дружный вздох разочарования. Собутыльники понуро вернулись к столу, где с явной неохотой продолжили дружественную беседу. Некоторые вытирали обильно текущие слезы. Вскоре раздался шум передвигаемых пивных кружек.

— Как насчет моей просьбы, передать одно слово? — неожиданно спросил долго молчавший третий.

— Кому передать? — поинтересовался я.

— Если увидите вашего друга Марка, то скажите ему одно простое слово «авдола».

— Он поймет?

— Обязательно!

— Хорошо, — равнодушно согласился я.

— Тогда немедленно уходите как можно дальше.

— Это еще почему? — удивился я, заметив, что седоволосый юноша снова превратился в кентавра и рысью несется к низкорослым кустам.

— Быстрее! Прячьтесь в ближайшем укрытии! — взволнованно крикнул третий, и я, не раздумывая, побежал к ближайшим камням. Едва я спрятал задницу за большим валуном, раздался такой оглушительный взрыв, что мышцы моего заднего прохода непроизвольно расслабились. «Так обосраться недолго», — мелькнуло в моей голове, а над ней стремительно пронеслась струя горячего воздуха.

— Что это было? — испуганно спросил я.

— Да это полковник Штауфенберг, — недовольно проворчал третий, — опять подорвал не тех, кого нужно. Если в жизни хоть один раз так сильно не повезет, то потом крест, прости Господи, на все послесмертие.

Я осторожно высунул голову и увидел, что одна часть бородачей разорвана в клочья, а другая хоть и пребывает в состоянии цельности, но оглушена и растеряна. Неподалеку от меня лежала оторванная почерневшая голова, которая ритмично открывала и закрывала рот, словно хотела что-то сказать. Раздавались редкие протяжные стоны раненых. Я поднялся на ноги, державшие меня недостаточно крепко, и направился к пострадавшим, чтобы оказать первую помощь. Однако я не успел подойти к разбросанным телам бородачей, поскольку потерял сознание.