Юдифь

Когда нас заметили передовые посты ассирийцев, их воины схватились за копья и, воззрившись на нас, как на привидения, испуганные не меньше, чем мы сами, задали нам вопрос:

— Кто вы такие и куда направляетесь?

— Я — дочь Иудейского народа, изгнанная из моего города. Иду к славному Олоферну, предводителю войска ассирийцев.

Они послушно, словно копья были не у них в руках, а у нас, повели меня к самому большому шатру.

Проходя сквозь ряды ассирийцев, я ощущала на себе тысячи изумленных глаз, которые с восторгом ловили каждое мое движение.

Как огрубели лица этих людей, чьим ремеслом вот уже долгие годы были убийства и грабежи!

В их взорах отражались бесчисленные ужасы войны, падения когда-то гордых царств, гибель героев и жалкая смерть трусов, сопровождавшаяся беспомощностью и позором побеждённых.

Весь лагерь пришел и движение. Я заметила, что многие бегут впереди нас, так что весть о моем приходе опередила мое появление.

В ту минуту, когда я оказалась в двадцати шагах от шатра ассирийского полководца, у входа показался сам Олоферн.

Как и подобает хозяину, он вышел мне навстречу в сопровождении наиболее приближенных военачальников.

Я остановилась в двух шагах от них.

Он был высокий, поджарый, с живыми выразительными глазами.

Взгляды наши встретились.

Я не отвела глаз.

— Говори, кто ты и что тебя привело ко мне!

Он произнес эти слова, не повышая голоса, и все же это прозвучало как приказ. Сам тембр его голоса был таков, что ответом ему могла быть только полная, сама собой разумеющаяся покорность.

— Я — дочь иудейского народа, имя мое Юдифь. Я была знатной госпожой. Вот уже три года, как я вдова. Но теперь я — всего лишь изгнанница. Мои обезумевшие соплеменники прогнали меня из города за то, что и с первого дня осады не уставала повторять, что самым разумным было бы сдаться, не пытаясь противостоять мощному войску под твоим началом.

— Ты рассуждаешь здраво. Если бы они сдались в первую неделю осады, я бы их, возможно, и пощадил. Однако, затянув сопротивление, они решили свои судьбы. Что же эта за народ, который не слушает советов здравого разума из уст такой женщины, как ты?

— Народ глуп, а его правители высокомерны и лишены предусмотрительности. Вот они и прогнали меня, как последнюю рабыню, разрешив мне взять с собой только то, что сможет унести моя прислужница. Я взяла мех вина и корзину сушеных фруктов, которые преподношу тебе в знак уважения. Позволь мне подождать в твоем лагере гибели города, жители которого прокляли и изгнали меня.

Слушая мои речи, Олоферн смотрел на меня, как на призрак, неожиданно возникший в этой долине, где не было ничего и никого, кроме его потной солдатни.

Он словно не верил своим глазам и в тоже время пытался оценить, насколько правдивы мои слова.

Я же боялась, что сердце выскочит у меня из груди и обнаружит мой обман.

Но вот он заговорил, и слова его постепенно развеивали мои страхи:

— С этого дня ты — моя гостья. В моем лагере ты встретишь день, когда неразумно отвергший тебя народ будет побежден или сдастся нам. Знай, что в этот день тебе будет возвращено все твоё имущество, ибо из всех несправедливостей этого мира мне наиболее мерзка несправедливость, нанесенная отважной и умной женщине. Ты и твоя компаньонка, вы обе можете свободно передвигаться внутри нашего лагеря. Если же кто посмеет оскорбить тебя словом или взглядом, то этому глупцу и наглецу я снесу голову своим мечом.

Последнюю фразу он произнес особенно громко, так, что ее было слышно шагов на четыреста вокруг. Это звучало весьма впечатляюще, и я была уверена, что почтительное отношение солдат нам теперь обеспечено.

Я поняла, что наступило время высказать еще одну просьбу:

— Славный полководец, разреши мне еще одну маленькую вольность в знак мести тем, кто незаслуженно подверг меня изгнанию.

— Говори!

— Позволь мне, пока я здесь, а город еще не сдался, ежедневно на заре выходить за пределы твоего лагеря и прогуливаться перед линией охраны, испытывая терпение граждан Ветилуи.

Он ответил не сразу.

Молчание продолжалось целую вечность.

Я замерла.

Он меня раскусил.

Я это поняла по его глазам.

Но взрыва бешенства не последовало. По его лицу скользнула усмешка, какой взрослые отвечают на просьбы детей потакать их безобидным шалостям.

— Пусть и это будет тебе разрешено. Только смотри не подходи слишком близко к городу, чтобы тебя не достали их стрелы. Я не прощу себе, если по неосторожности твоя красота и твоя жизнь подвергнутся опасности.

Мне и моей служанке выделили особый шатер рядом с шатром Олоферна.

Итак, все шло согласно плану, который я продумала, вдохновлённая милостью Божией.

Шуа дрожала, как осенний листок на ветке, не решаясь ни на минуту отойти от меня.

Я видела, что ей стоит нечеловеческих усилий преодолеть панический ужас, не расплакаться и не сбежать прочь.

Вечером полководец пригласил нас обеих на пир, где должны были присутствовать иего военачальники.

Глава четырнадцатая

На ужин в шатре Олоферна собрались двенадцать высших военачальников.

Меня угощали яствами, каких я в жизни не пробовала, и разнообразными винами. Под конец же трапезы мы лакомились сладостями из меда и сушеного инжира.

Я узнала, как организовано огромное войско ассирийцев в сто двадцать тысяч человек, сколько в нем конных и пеших воинов и сколько человек их обслуживают, узнала, как тщательно регламентирована армейская жизнь и какие меры предпринимаются для сохранения боевого духа.

Олоферн рассказывал о городе Ниневии — столице Ассирии, о странах, которые он прошел за десять летсвоих походов, о царстве Ассирийском, неустанно возраставшем и стремившемся охватить все известные людям земли.

Столь же подробно расспрашивал он меня об обычаях нашего народа, вообще об Иудее. Можно было подумать, что цель всех его кровавых походов заключается в том, чтобы как можно больше узнать о том, как живут разные племена, прикоснуться к чему-то доселе неизвестному.

Я чувствовала, что Олоферн вдохновлён присутствием женщины за своим столом иемудоставляет удовольствие роль гостеприимного хозяина.