Юг в огне

Молодые бабы, жалмерки, лузгая тыквенные семена и подсолнухи, кокетливо поглядывали на фронтовиков, прихорашивались одна перед другой, весело о чем-то переговаривались, громко хохотали.

Старики сердито косились и на них:

– Вот кобылицы-то!.. Никакой сурьезности в них нету. Им все ха-ха да хи-хи...

– А ты, кум, погляди, какими они бесстыжими глазами молодых казаков-то оглядывают... Тьфу, будь они неладны!

Солнце весело плыло в сверкающем весенней голубизной небе. Становилось все теплее. Теперь по улицам уже бурлили мутные ручьи. Ребята с хохотом и визгом перепрыгивали через них, строили из талого снега запруды и плотины. За станицей кто-то стрелял из дробовика, и после каждого выстрела в роще, как эхо, взбалмошным гомоном отзывались недавно прилетевшие грачи.

– Ого-го!
– подходя к правлению с Прохором и Свиридовым, ликующе воскликнул Сазон.
– Народу-то собралось, как людей! Здорово живете, станичники!
– раскланялся он с казаками, стоявшими вблизи.
– Живехонькими вас видеть.

– Спасибочко, - отозвались некоторые из них.
– Что, тоже пришли послухать атамана?

– А как же, - ухмыльнулся Сазон.
– Такое дело ведь не каждый день бывает.
– Ежели б каждый день царей скидывали с престола, то, могет быть, и не пришли б. Навроде б надоело. А то ведь один раз за все века... Не слыхали, казаки, как это его наладили-то по шапке, а? Сам он отрекся от трона или его заставили?

– Да все по-разному гутарят, - проговорил усатый казак, подходя к Сазону.
– Ничего толком не поймешь... Давеча проезжал один солдат - на побывку домой в Скуришевскую станицу поехал. Так вот он рассказывал, что будто все дело с Гришки Распутина зачалось. Распутин, мол, этот, как навроде колдун какой, силу в себе такую имел, всех баб в царском дворце вскружил, одним словом, заворожил их, околдовал. От всех князей да графьев жен поотбивал. И сама царица, стало быть, Александра Федоровна, от него без ума, тоже с ним жила.

– Вот это да!
– восхищенно воскликнул Сазон.
– Прямо, братцы, красота!

– Подожди, Сазон, - проговорил Прохор.
– Не перебивай.

– Ну, стало быть, - с увлечением продолжал усатый, видя, что его внимательно слушают, - князья-то эти да графья прознали про это дело. Ну, ясно, это им не понравилось: как это, дескать, могет быть, чтоб какой-то сопливый мужичишка да с нашими женами любовался б?.. Собрались они однова, купили шампанского и позвали Гришку Распутина. А Гришка-то, дурак, и поехал... Ну, стало быть, зачали эти князья да графья поить его шампанским. Одно ведро споили - ничего, не берет. Пьет Гришка шампанское, как все едино мерин, и не хмелеет. Споили другое ведро - опять ни в одном глазу у Гришки хмеля не видно... Пьет Гришка да пляшет, лишь посмеивается - и хоть бы тебе что!.. Потребовали, стало быть, князья еще ведро шампанского да тишком влили туда бутылку, а может и все две, чистого, настоящего спирту да еще для дурмана флакон сонных капель добавили... Подают кружку за кружкой Распутину, а он, проклятый черт, не теряется, выпьет одним махом кружку да еще просит... А все же, видать, дурман-то на него подействовал. Захмелел он и уткнулся мордой в тарелку с огурцами, задремал. Тут, стало быть, князья-то эти да графья накинулись на него и стали бить его чем попадя. Гришка немножко очухался да на них кинулся, зачал обороняться. Они его бьют, а он их... Одному череп проломил, другому... Силен, проклятый. Ну, а все же они его одолели. Прибили они его, стало быть, да отвезли на реку, в прорубь бросили. А он, дьявол, в холодной-то воде очнулся да кулаком им грозит. Они его ногами спихнули да утопили все же... Зараз же поехали они к царю и гутарят ему: "Отрекайся от престола. Какой ты, мол, царь, ежели такое попущение своей царице сделал: сама она с Гришкой спуталась и наших жен на то натолкнула". Царь-то было заартачился: "Не хочу, мол, с трона уходить. Триста лет, мол, мой род на нем сидел". А те ему в ответ пригрозили: "Ежели не отречешься от престола, то, гляди, прибьем, так же, как и Гришку прибили. И в прорубь, мол, опустим". Испугался тут царь Николай, да и подписал отречение...

– Не ляскал бы языком чего не надо, - пробурчал хмуро Свиридов. Гляди, парень, а то за такую брехню можешь и поплатиться.

– Да я-то при чем?

– растерянно заморгал усатый казак.
– Я ж не свои слова гутарю... За что купил - за то и продаю.

– Гляди, а то тебе с такой продажей может не поздоровиться.

– Да будет вам, казаки, - проговорил Сазон, стремясь примирить повздоривших.
– Есть о чем разговор вести... Вот ехать скоро на позиции, а ехать неохота. Ты когда, Прохор, едешь в полк?

– Через тройку дней надобно выезжать.

– Что так скоро?

– Пора, - вздохнул Прохор.
– Наше дело такое: побыл-пожил - и след простыл... Хочу еще к брату Константину в Ростов заехать, давно не видался с ним...

– Да, - вздохнул и усатый казак, закручивая цигарку.
– Скоро и мне, братцы, ехать на позицию. А ехать, правду сказал Меркулов, неохота. Как вспомнишь о фронте, так, истинный господь, дрожь берет. Сию пору там грязюка непролазная. Прошлый год в это время наш полк в Полесии стоял. Ух, помнится, и грязища же! Ноги не вытянешь. А ежели вытащишь ногу, так сапог в грязи останется.

– Такие, как ты, конешное дело, отлынивают от фронта, - процедил сквозь зубы Свиридов, с пренебрежением глядя на усатого казака.

– Что ты, Максим, ко мне все цепляешься?
– выпуская из носа широкую струю дыма, вспылил тот.
– Я ведь тебе не жена. Как колючка, прицепился.

– Ну, бросьте вы, - снова примиряюще сказал Сазон.
– Чего вы взъерепенились?.. Ты вон глянь, Максим, жалмерок-то сколько попришло. На тебя поглядывают... Ох, братцы мои, сколько их развелось тут! Да бабы-то, бабы-то какие - красивые, жирющие! Эх, дьявол бы их побрал, да разве ж от них захочешь идти на позицию?

Казаки, взглянув на молодых женщин, засмеялись.

– Жируют тут без нас, - со вздохом проронил кто-то из казаков. Молодые казаки все на позицию, так они тут старикам-свекорам головы позакружили.

– Истинную правду гутаришь, - захохотал Сазон.
– Гляньте, снохачи-то повыстроились, - указал он на стариков, нетерпеливо поглядывающих на крыльцо правления, На котором вот-вот должен появиться атаман.
– Видите, так их... загорюнились, чуть слезы не льют, жалко им, вишь царя-батюшку...

– Брось дурковать!
– оборвал его Свиридов.

– Что это ты, Максим, не с той ноги, что ли, ныне встал?
– насмешливо посмотрел на него Сазон.
– Тебе что, стариков стало жалко? Да будь они прокляты, старые хрены!

– Чего ты на них обозлился, Сазон?
– смеясь, спросил Прохор.
– Может, у тебя какой старик жену отбил, а?

– Таких делов за своей жинкой не замечал, - проговорил Сазон.
– А вообще-то все могет быть. Надежду можно иметь только на отца да на мерина. Отца не уведут, а мерина не продадут... Ха-ха! Кажись, перепутал пословицу... Ведь они, старики-то, охальники наипервейшие. Им в рот пальца не клади. Хоть зубы у них и плохие, а откусят...

Казаки захохотали.

– Атаман вышел!
– крикнул кто-то.

Гомон над площадью затих. Взоры всех устремились на крыльцо правления. Там, держа булаву, в окружении своих помощников стоял станичный атаман Никифор Иванович Попов, упитанный, краснолицый казак лет за пятьдесят. На нем была светло-серая драповая офицерская шинель с поблескивающими орластыми пуговицами в два ряда. На плечах отливали серебром есаульские погоны. Лицо атамана было скорбно, словно он только что вернулся с похорон близкого человека.

Смахнув с головы каракулевую серую папаху и погладив широкую русую бороду, он внимательно оглянул толпу.

– Здравствуйте, господа станичники, казаки и урядники!
– крикнул он.

– Здравья желаем, ваше благородье!
– послышались ответные голоса. Здравствуйте, господин станичный атаман!

– Что, дорогие станичники, пришли узнать всю правду от меня?
– тихо спросил атаман, снова с грустью обводя взглядом толпу.

– Да, господин атаман, - прорвался гул голосов.
– Пришли узнать... Расскажи нам!.. Расскажи!..