Югославская трагедия
Шрифт:
— Я им еще покажу! — добавил он угрюмо.
— Правильно, — сказал Иован. — По этому случаю не зажечь ли нам бадняк?
— Зажжем! — согласился мальчик.
Они вместе взяли из угла дубок и торжественно положили его листьями на огнище. Сноп искр прыснул к черной, будто обугленной, дымившейся крыше. Вверху зашевелилась длинная бахрома копоти.
Дети взвизгнули от радостного удивления.
— Многие лета вам, — взволнованно произнес Милетич. — Сколько здесь искр, столько желаю вам счастья, столько добра, столько урожая в следующем году. Да будет так!
— Аминь! Христос се роди, [33] —
— Ваистину се роди! Ваистину се роди! — закричали ребята и принялись кувыркаться на соломе и ворошить ее, разыскивая монету, брошенную Иованом, смеясь и пища на все лады тоненькими голосами: — Пийю, пийю, квак, квак! Пийю, пийю, квак, квак!
Это они накликали в дом кур и гусей, чтобы их было побольше в следующем году.
33
Родился.
— Дай бог, дай бог, — задумчиво повторил Вуйя Христич и вдруг добавил: — Только бог и русские могут нас спасти.
— Ну, бог-то тут не при чем… А советские люди, такие, как он, — Иован указал на меня, — это верно нам помогают. Счастье к нам идет от них.
Христич растерянно, слабо улыбнулся:
— Рус? Прави рус?
Он, кажется, не совсем поверил, что я русский, но любопытство и надежда блеснули в его воспаленных, отекших глазах. А старший мальчик так и впился в меня взглядом.
— Знай, отец, — продолжал Иован, — наш праздник еще придет. Он уже близок. Но он не придет сам собой. Ты знаешь, что сказал товарищ Сталин? «Победа, — сказал он, — не дается без борьбы и напряжения. Она берется с боя». И мы возьмем ее с боя, отец, клянусь тебе в этом своей честью. Ведь так, брат Николай? Мы вместе завоюем победу.
В это время дверь отворилась. Вошел командир батальона Вучетин. Он поставил на коврик манерку с горячей чорбой и сказал:
— Ну вот, стол накрыт. Присаживайтесь, птенцы!
Дети с раскрытыми ртами сейчас же подвинулись к котелку. Только старший мальчик остался стоять неподвижно, не спуская с меня глаз.
— А вы, Корчагин, — сказал Вучетин, заметив нас, — не тратьте понапрасну времени. Завтра рано выступать. Вместе с Загоряновым, — командир тепло взглянул на меня, — проследите, чтобы оружие у бойцов было в образцовом порядке. Как в Красной Армии. Хорошо?
Весь вечер мы спешно готовились к предстоящему бою. Братья Станковы возились со своим минометом. Коце Петковский, напевая что-то про себя, смазывал затвор противотанкового ружья, добиваясь плавности в его работе. Другие старательно чистили трофейные автоматы и карабины, большей частью изъеденные ржавчиной, с раздутыми стволами, и вслух мечтали о том, как они добудут себе в Сине лучшее оружие.
А по селу, залитому белесым светом луны, заходя в дома, бродили парни и девушки, ряженые апостолами и пастухами, в вывороченных тулупах, с бараньими хвостами на смушковых шапках, с наклеенными усами и бородами из козьей шерсти. Они несли картину, изображавшую младенца в яслях, и протяжно пели: «Ой, коледо, коледо». Ввалились они и к нам в сарай, звеня бубенчиками, пришитыми к варежкам.
— Здоровье и веселье!
Бойцы сдержанно отвечали. Им было не до колядок.
— Садитесь, — пригласил
вошедших Иован. — Есть хорошие новости.Он рассказал им о том, как братья-русы на всех фронтах бьют и гонят немцев, все ближе и ближе подходят к Балканам, — недалек день встречи! И вот, святочная картина уже очутилась в углу, гости отклеивали усы и бороды, слушали, затаив дыхание, а потом звонкими, молодыми голосами подхватили песню:
С Дона, с Волги и с Урала…»12
Катнич был взволнован и обескуражен. Положительно ему не повезло. Обед был так хорошо задуман, и вот все пошло насмарку. Когда гости разошлись, Катнич припер к стенке председателя народного комитета.
— Идиот ты этакий, — шипел он, срывая с его лацкана красный бант. — И где это, черт бы тебя подрал, ты раздобыл такого гусляра? Пусть он немедленно сочинит такую же поэму о нашем вожде Тито, как о Марко Кралевиче! Под твою ответственность! Слышишь?
Председатель вылетел из своего дома красный, перепуганный насмерть.
Тем временем ординарец Катнича, курчавый партизан с плутоватыми глазами, носивший кличку Пантера, быстро смолол кофейные зерна на маленькой медной, похожей на ручную гранату мельнице, которую вместе с джезвой [34] и фарфоровой чашкой всегда возил в торбе за своим начальником, и тут же на огнище сварил кофе.
34
Джезва — сосуд для варки кофе по-турецки.
Но ни нагоняй председателю комитета, ни ароматный кофе с пенкой наверху не могли рассеять мрачного настроения Ранковича. Он продолжал неподвижно и молча сидеть в кресле. Гнев его, внешне почти неприметный, остывал медленно.
Наконец, он что-то забормотал. Катнич в замешательстве метнулся к нему, кивнув Пантере, чтобы тот удалился.
— Не волнуйся, — насмешливо процедил Ранкович.
Холодный взгляд его злых глаз наводил на Катнича ужас.
— Я доволен твоей работой, комиссар!
Катнич вздрогнул.
— Мне остается только объявить тебе благодарность за воспитание людей в духе безграничной любви к СССР, в духе вечной дружбы с СССР, в духе абсолютного понимания великой роли СССР, — язвительно говорил Ранкович. — Ты оказался таким же прекрасным воспитателем, как и Слободан Милоевич, который случайно погиб… Я даже не ожидал, что посеянные им семена упали на такую благодатную почву и проросли так пышно. В этом и твоя заслуга, конечно.
Катнич молчал, поникнув головой. Он подозревал, что именно попытки анализировать и критиковать действия руководства явились причиной «случайной гибели» его предшественника, политкомиссара Милоевича.
Ранкович на цыпочках подошел к двери и с размаху толкнул ее ногой. Она распахнулась с треском. Убедившись, что за дверью никто не подслушивает и охрана находится в коридоре, он снова опустился на стул.
— Эта стенгазета…
— Я ее уничтожу! — весь встрепенулся Катнич.
— Ни в коем случае! Ты только выдашь себя! — Ранкович нагнулся к самому его лицу. — Из нее так и прет всем советским. Это просто умилительно. Понятно, почему этот Загорянов чувствует себя здесь совсем как дома.