Юнармия

– Идем, ребята, в поселок, – сказал нам Гаврик. – Может, и там подходящее дело найдется.

Мы вышли через подъезд на улицу. Там стояли, уткнув­шись мордами в забор, оседланные казачьи лошади. Никто их не сторожил. Видно, забыли казаки своих коней. Да и куда ускачешь теперь на самом резвом коне, если чуть ли не у самой станции, и в станице, и у моста через Ку­бань рвутся красноармейские снаряды, а во всех балках рыщут партизаны, перерезают дорогу кадетам.

– На коней, ребята! – крикнул нам Гаврик.

Мы отвязали уздечки и живо вскочили на коней. Каж­дый взял себе коня на выбор. Мне достался черный, с лы­синой на лбу и с белым кольцом на ноге.

А те кони, которые никому из нас по вкусу не при­шлись, так и остались у забора.

– Куда поскачем? – спросил Гаврик.

– К мосту! – ответил за нас всех Васька. Он лихо си­дел на своем сером пышногривом коне.

Только мы собрались в путь, из дверей вокзала выско­чил Андрей. Он посмотрел на нас и разинул рот.

– Откуда коней взяли? – спросил он.

– Бери и ты, вон там их сколько хочешь, – сказал Гав­рик и кивнул головой на коней, которые стояли у забора.

– А ты где был, Андрей? – спросил Васька.

– На паровозе. Мы с Корнелюком паровоз от кадет­ского состава отцепили и в депо отвели. Он там теперь и стоит – отдыхает.

Андрей тоже выбрал себе коня, гнедого, сухопарого, вскочил в седло, и мы помчались галопом на Кубань.

Только по дороге я заметил, что у меня поцарапана рука. Это осколком от гранаты задело. Ну, ничего, зажи­вет, если только под пулю нынче не попаду.

А пули так и жужжат кругом. У въезда на мост мы остановились.

На мосту давка.

Подводы со всяким хозяйством – с кроватями, с каст­рюлями и корытами – не давали двигаться артиллерий­ской батарее. Лошади бесились и поднимались на дыбы. Казаки, пробираясь верхом между зарядными ящиками и тяжело нагруженными бричками, стегали плетьми кого попало – и лошадей и людей.

А над Кубанью рвалась шрапнель и дождем сыпалась в воду.

И вдруг у самых орудий упал снаряд. Кто был по­ближе, кинулся к перилам, а кто и в самую Кубань прыг­нул. Другие, как подкошенные, попадали на землю – пря­мо под колеса повозок.

Снаряд так и не взорвался, а пропал из-за него не один человек. На ту сторону Кубани никто не переплыл.

Все новые и новые подводы, двуколки и фаэтоны подъезжали к мосту.

– Гляди! – крикнул мне Васька.

В лаковой коляске сидели двое мужчин. Один из них был рябой и горбоносый атаман, а другой – станичный му­комол, Иван Матвеевич Дериземля. За коляской тянулись тачанки, а за тачанками – опять артиллерия.

– Эх, нельзя этих гадов живьем отпустить, – сказал Андрей, поднимаясь на стременах. – Красные, видно, уже станцию берут. Слышите, какая там трескотня? Надо бы задержать.

– А как задержишь? – спросил Иван Васильевич.

– Так, – сказал Андрей и выстрелил в атамана. Он так и плюхнулся с коляски на мостовую. – Через Кубань переправимся и в лоб ударим. За мной!

Андрей стегнул своего коня и погнал его берегом к пе­рекату. Мы поскакали за Андреем. Берег у переката кру­той, каменистый. Кони так и царапали камни копытами, спускаясь к реке. Но вот уже конь Андрея широко расплес­кивает ногами воду. Мы тоже не отстаем. Лошади дохо­дят до глубокого места и, отдуваясь, пускаются вплавь. И вот наконец берег – низкий, пологий, с молодым кустар­ником. Мы пробираемся сквозь кусты и скачем к мосту.

– Заряжай! – кричит Андрей.

До моста еще далеко, но мы слышим какие-то выстре­лы, и отдельные, и пачками. Стреляют с этой стороны мо­ста – в лоб кадетам. Кто-то, видно, переправился через Кубань раньше нас.

Подъезжаем поближе – чуть не у самого моста лежит цепь.

– Да ты смотри, они в шлемах – в буденовках. Крас­ноармейцы это! – кричит Гаврик, обогнав нас.

Да, это красноармейцы. Они лежат на земле, прижимая винтовки, а у пригорка в лесу фыркают их лошади.

– Вы куда? Кто такие? – крикнул нам с земли крас­ноармеец, крайний в цепи.

– Свои, большевики! – ответил Андрей, осаживая коня.

– Ну, ложись, если так, – сказал красноармеец.

Мы спешились, легли рядом с красноармейцами. У них были длинные винтовки, а у нас коротенькие обрезы.

С правого фланга раздалась команда:

– Пли!

Мы вместе со всеми ударили по мосту. Раз, другой, тре­тий… Сначала с моста отвечали беспорядочными выстрелами, а потом пальба утихла, и вдруг вся ярмарка, запру­дившая мост, повернула назад, к поселку.

Что тут сотворилось! Одна подвода на другую наскаки­вает, верховые чуть не по головам пробираются, артилле­ристы обрубают постромки, бросают свои орудия – и кто куда…

Так захватил в этот день красный кавалерийский эска­дрон восемь кадетских орудий, десятка два пулеметов, од­ного генерала, трех полковников и поезд с беженцами.

На вокзале и на станичном правлении подняли красные флаги.

В тот же день к вечеру мы встретили Саббутина.

Было это на митинге у депо. Народу собралось тысяч пять-шесть – и поселковые, и красноармейцы, и станич­ники.

Ораторы говорили с вагонной платформы перед самыми окнами мастерских.

Все речи кончались одним:

– Добьем эксплуататоров, душителей рабочего клас­са! Да здравствует советская власть! Да здравствует Ле­нин!

Отряд наш появился на митинге в полном составе, с обрезами в руках. Жалко только, что в дальних рядах нам пришлось стоять. Мне, Сеньке и Андрею еще было видно, кто говорит. А вот Васька все подымался на цыпочки и жаловался, что ничего не видит.

– Кто это говорит? – спросил он, когда на платформу взобрался новый оратор.

– Не знаю, какой-то командир или комиссар в кожан­ке, – сказал Гаврик.

– Да это Саббутин! – крикнул Васька. – Я по голосу слышу, что это Саббутин.

Да, это был наш старый знакомый, командир батареи Саббутин. Он так постарел и оброс такой окладистой бо­родой, что мы едва узнали его.

– А кто там председатель? – спросил Васька.

– Илья Федорович.

Васька довольно улыбнулся, будто не отца его выбра­ли председателем, а его самого. А когда митинг подходил к концу, Васька протиснулся вперед. Ему непременно хоте­лось поговорить с Саббутиным.

Саббутин сидел на платформе рядом с Порфирием и курил.