Юноша с перчаткой

6

Наверное, в этих краях нередко бывают серые, ненастные дни, с затяжными дождями, с промозглой сыростью. Но сейчас Север словно решил показать себя с лучшей стороны: за всю дорогу от Ленинграда ни одного пасмурного дня, ни одного дождя.

Надя чувствовала, что ей на всю жизнь запомнится стоянка в Повенце в ожидании лоцманов. Красное солнце прячется за верхушки елей. На островах хлопают одинокие выстрелы: должно быть, браконьеры стреляют уток. Лед тонкий, черный, при заходящем солнце кажется бронзово-зеленым. Иглистые льдинки со звоном тают, сталкиваются, тонут.

В поселке топят печи, и лиловатые в закате дымы тянутся вверх, сливаясь в одну туманную дымку вдали над островами.

На кораблях зажглись огни. В голубом свете северного вечера они горели умиротворенно, чуть печально. Отсюда, с «Машука», было видно, как обтерлась наружная краска с белых бортов «Кольцова». «А ведь он шел вторым, — подумала Надя. — Наверно, у нас еще хуже».

Матросы запаслись онежской водой — самой чистой водой на всем пути. В качестве лоцмана на флагман прибыл капитан-наставник. Он опоздал и появился к тому времени, когда «Машук» уже вошел в первый шлюз Беломорского канала. Радист включил принудительную трансляцию, и команды с мостика были слышны на всем корабле. Рулевым у кнопочного штурвала встал сам Андрей. Входили осторожно: ширина «Машука» почти соответствовала ширине шлюза. На шлюзе дежурили две рослые молодые женщины в ватниках и сапогах. Они ловко поймали концы и, перегнувшись вниз, озабоченно следили за тем, как поднимается впритык к серым сырым стенам первого шлюза белая громадина.

— Поаккуратней проходите, — сурово сказала одна, когда вода подняла теплоход из глубины шлюза. — Перила новые. Хоть бы постояли…

Рядом с ней, со сдержанным интересом разглядывая корабль, стояла жена капитана-наставника, пришедшая проводить его. Надя видела, как они попрощались за руку. Жена капитана-наставника была в бежевых модельных туфлях и сером китайском габардиновом плаще. А лицо у нее было такое же, как и у дежурной на шлюзе, хмурое, обветренное. И обе они с одинаковым выражением смотрели на Надю, должно быть, видели в ней, единственной пассажирке белого красавца теплохода, горожанку, женщину, живущую совсем иной жизнью, не похожей на однообразную жизнь на шлюзе.

Отдали швартовы, и дежурная заправила в платок русую, почти белую прядку.

Лучников сказал ей:

— Спасибо вам! — и сделал жест, как будто жмет руку. — Счастливо оставаться!

— Счастливого плавания! — ответила дежурная серьезно и доброжелательно.

Всю ночь теплоходы карабкались из шлюза в шлюз по ступенькам повенецкой лестницы. Отряду предстояло пройти девятнадцать шлюзов для того, чтобы выйти в Белое море. Негромкие команды, потрескивание бортов в узких местах, журчание воды по стенкам шлюза…

Суровые места лежали вокруг: серый гранит, валуны, осины, еще голые, с позеленевшими стволами.

А люди уже пахали на отвоеванных у болот и камня клочках земли. Но и среди пашни лежали серые глыбы, которые только и можно было опахать кругом, а сдвинуть с места нельзя. Высоко на скалистых холмах стояли темные кресты и обелиски с красными звездочками. Здесь похоронены те, кто жили в этом краю скромно и незаметно и лишь после смерти взывают к вниманию.

— Вы еще, поди, девчонкой были, когда этот канал строили, — сказал Прямков. — Техника тогда какая была, и условия тяжелые — болота, камень.

— Говорят, его строили заключенные? — спросила Надя.

Старик помолчал, вздохнул.

— Заключенные — тоже люди… — Он закурил, отпахнул дым от Надиного лица. — Одна из первых, понимаешь, попыток была исправить преступников через труд…

— Ну и как? Исправились?

— Многие исправились. И памятник себе добрый поставили, — заключил он, имея в виду канал.

С утра пошли озера и водохранилища, с каменными, скалистыми островками. На островках елки, осины. Голубую воду чуть рябило. В небе кружились чайки.

Надя взяла книгу и отправилась на корму. Там было тепло, безветренно. Она села на спасательный ботик, разулась. Ноги были слишком белы после зимы. «Пусть загорают», — решила Надя и взялась за чтение, с удовольствием ощущая, как по ногам струится солнечное тепло.

Прочитав странички две, она закрыла книгу. Не читалось. Чайки скрипуче кричали в вышине. По каналу идти еще и идти, весь день и опять всю ночь. Ей стало скучно. За зиму она очень устала: был ответственный год, девятиклассники. Ей казалось тогда, что она будет отдыхать с радостью и долго не сможет насытиться отдыхом. Но вот прошло чуть больше недели, а она уже тяготится бездельем. Правда, она делает кое-какие записи в дневнике: все географы — любители путевых впечатлений. Но кому все это нужно? Лучше, чем в лоции, все равно не напишешь.

На корму пришел Лучников. Не заметив Нади, он прошелся вдоль перил, снял фуражку, провел рукой по волосам.

Обернувшись, он увидел ее и смутился. Или это ей только показалось?

— Загораете? — спросил он, невольно бросив взгляд на ее белые ноги с узкими, почти детскими ступнями. — Ну загорайте. Не буду мешать…

— Вы мне не мешаете, — сказала Надя, подобрав ноги и закрыв их подолом платья.

— Что за книжка? А, Гагенбек… Знаменитый зверолов, поставщик зоопарков… Люблю эту серию — «Географиздат».

Он был в кителе, справа на его груди был укреплен значок, Надя не могла понять, какой.

— Это международный знак капитанов дальнего плавания, — пояснил он. — На нем изображены секстан и якорь.

Он облокотился на перила и стал смотреть на воду.

— Вон каким широким фарватером идем. А Петрусь здесь корабли волоком перетаскивал…

Надя не сразу сообразила, что он говорит о Петре Первом.

— Красивые места, — сказал он. — Островки залило. Как на картинке… Помните? Дед Мазай и зайцы…

— Я думала, вы уже привыкли к этой красоте и ничего вокруг не замечаете…

— Ошибаетесь. — Он мягко улыбнулся. — Привыкают к некрасивому, и тогда перестают его замечать. К красоте привыкнуть невозможно. Она всегда поражает с новой силой. — Лицо его стало серьезно, словно тень прошла по нему. — Всегда с новой силой, — задумчиво повторил он.

И Надя подумала: «Наверное, он вспомнил женщину-хирурга из Архангельска».

— А мне уже все надоело, — в сердцах сказала Надя. Она поднялась с ботика, сунула ноги в туфли, подошла к перилам.

— Что так? — спросил он и с удивлением взглянул на нее.

Он взглянул и как бы зацепился взглядом, стал пристально разглядывать ее лицо, порозовевшее от солнца и ветра, золотисто-рыжие волосы, мягкие губы… Может быть, он только сейчас заметил, что она хороша собой, хотя и не так красива, как та, из Архангельска.

— Все-все надоело, — сказала Надя, и на глазах у нее показались слезы. Она сама не знала, о чем плачет, и, стыдясь слез, отвернулась. Но он успел их заметить.