Юность Бабы-Яги

– Пойду, закусить чего-нибудь возьму, – сказал «витамин» Саша, чтобы хоть как-то приземлить только что спетую оду в свою честь.

– Да-а-а, – протянула Виолетта, уважительно глядя на Петю, – ты тоже сказать умеешь.

– Нехило у тебя получилось, – подхватила Анжелика. – Молодец! Да и друг ты, видимо, настоящий…

– Но у меня есть вопросы, – сказала Вета. – Что же, по-твоему, все так безнадежно? Все, что ли, сплошные бенгальские огни? Неужели нет никого, кто достоин уважения?

– Есть. Некоторые. Хотя, с другой стороны, их и не должно быть много. В то время, как основная масса наших свежеиспеченных «звезд», которых и вправду пекут, как пирожки, на «фабрике звезд», пробирается по, так сказать, эстрадному тракту – в то время, как они уже и не знают, что придумать, чтобы их заметили и чтобы о них говорили – что педераст, что ограблен или купил такую-то машину, а ее угнали, что спивается или, наоборот, завязал, – не имеет значения, лишь бы только не забывали, говорили, любой ценой, но на виду. – Петя еще выпил и продолжил важно и таинственно: – Так вот, в это же самое время рядом существуют редкие индивидуумы, которые сходят с этого эстрадного тракта и протаптывают свою тропу. Им толкаться и тусоваться противно, они ходят отдельно и живут не по правилам шоу-бизнеса. Они за эфир не платят и поэтому в телевизоре их гораздо меньше, чем других, тех, кто по правилам. И по радио – меньше. Их и знают меньше. Бывают исключения, когда мощный талант, как сорняк, пробивает себе дорогу сам: его выпалывают, с ним борются, а он все растет и растет…

– Ой! – неожиданно схватилась за сердце и вдруг осела на стуле Анжелика. – Ой, смотрите!..

Все обернулись. На палубе показалась та самая группа, в полном составе. Да, да, именно она – созревший плод авантюрного замысла наших подруг, голубая мечта всех студенток профтехучилищ, венец эстрадного творения их руководителя Гарри Абаева, который шел чуть впереди, отвечая на многочисленные приветствия и на ходу отшучиваясь. Но главным было даже не их появление, не то, что мечта наконец материализовалась, а то, что они шли в сопровождении четырех девушек, а двое из них – (о, ужас!) – были те самые Наташи, сопливые девчонки, с которыми Анжелика с Виолеттой познакомились накануне и с которыми сегодня к пароходу пришли вместе. Голенастые молокососки, обнимаемые сейчас за худенькие плечи именно Сёмкиным и Буфетовым, гордо поглядывая вокруг, шествовали по палубе к дальнему столу, пустому и, видимо, заранее заказанному. Мало того, одна из них углядела Анжелику с Виолеттой, толкнула в бок вторую, и они обе приветливо, но, как показалось нашим подругам, торжествующе помахали им своими худыми, как сломанные пополам спички, ручонками. А одна из Наташ еще и ликующе вскрикнула: «Привет!» О-о-о! Это было невыносимо!

Петя с Сашей сидели в явном недоумении: что же это девушек так потрясло? Ну неужели появление шоу-группы? Состояние Анжелики поддавалось описанию только средствами мелодраматических штампов, типа «смертельная бледность покрыла ее лицо», да и Вета, похоже, была не в себе. Реакция была такая, что ребята могли теряться в каких угодно догадках: ну, по меньшей мере, что кого-то из девушек соблазнил и бросил прошедший мимо негодяй-солист; что она ждет от него ребенка; или, наоборот, заразилась от него страшной венерической болезнью. Анжелика сидела в совершеннейшем трансе, почти в слезах, глядя в ту сторону, куда ушел ее несравненный Буфетов, ну а Вета, быстро поборов в себе досаду, была в некотором замешательстве. Надо было объясняться. Особенно после честной и именно поэтому – красивой – любовной игры с Сашей. Да к тому же очень даже взрослой любовной игры, после которой вся их затея радостного секса с шоу-группой, это слабоумное намерение двух школьниц-дурошлепок, представлялась сейчас особенно глупым и постыдным. Вете сейчас казалось, будто и не она все задумала и подбила Жику на это дело; будто все это происходило в другой жизни, давно, когда она была еще совсем ребенком, поэтому стыдно было и неловко и перед собой, и перед Сашей. Но признаваться надо было! Надо было открываться, может, удастся еще пошутить по этому поводу или свалить все на мечту одной только Анжелики. Вон она какая сидит, до сих пор опомниться не может. Но это и понятно: Вета все-таки и поумнее, и постарше чуть-чуть. По возрасту – само собой, но главное все же, что за истекшие два часа Вета повзрослела сильно, а Анжелика как была девчонкой, так девчонкой и осталась. А в данный момент – девчонкой травмированной: ну надо же, ее сокровище Буфетов с другой девчонкой, еще моложе! Вон сидит, вся обмерла, не дышит даже… Ну ничего, с ней я потом поговорю, придется ее убедить, что на ее кумире свет сошелся не клином, что Петя наверняка лучше, умнее и к тому же не так избалован женским вниманием, как этот нарцисс Буфетов, словом, она ей мозги вправит, а теперь надо с Сашей объясниться, Саша поймет, простит то, что мы их использовали для прохода на корабль, простит обязательно, он добрый и с юмором, и мы вместе посмеемся. Все это промелькнуло в голове Веты за считаные секунды, а вслух она сказала:

– Саша, пойдем, потанцуем. Я тебе заодно расскажу кое-что.

Танец, по счастью, был медленный. На эстрадке сейчас выступал певец голубых дорог Андрей Пеночкин. Отличный, надо сказать, певец и, если бы он не обращался всякий раз к залу до и после песни словами «цыпочки мои» и «курочки мои», было бы совсем хорошо. Сейчас он исполнял песню «Чувства», что давало возможность медленно двигаться и спокойно поговорить. Вета все Саше и выложила, пытаясь, однако, все представить, как шутку, как смешное заблуждение двух учениц 8-го класса, только что перешедших в девятый. Истинный возраст тоже пришлось раскрыть. Повзрослевшая девичья интуиция подсказала Виолетте, что надо продолжать честно, и если убеждать, то искренностью. При этом надо исхитриться так, чтобы Саша не терял к ней мужского интереса. То есть искренность не должна выглядеть как детская наивность. Вообще все детское надо оставить за бортом, все это – вчерашнее, сегодня она другая. Да, она совсем юная, но не девочка, а почти женщина, а совсем женщиной она станет этой ночью и именно с Сашей, если он не будет против, если не испугается ее возраста. Она очень молодая, но женщина, а не нимфетка какая-нибудь, не ребенок – предмет болезненной страсти педофила, а именно женщина, и все женское у нее уже есть, и получше, чем у женщин взрослых. Она настаивала на этом, вновь обольщая Сашу, искушая, совращая (да, только так! Не он ее совращал, а именно она его), прижимаясь к нему всем телом, приближая лицо к лицу, лаская его руками.

Песня «Fellings», исполняемая Пеночкиным по высшему классу, зазвучала на бис вторично, что было для Виолетты очень кстати. В первый раз она успела все рассказать, а теперь добивалась эрекции у Саши, но мягко, неназойливо, деликатно… А Саша, по мере рассказа, грустнел и ругал себя. Он пока ничего Вете не сказал и не только потому, что не знал, как оценить услышанное. Какая-то апатия овладела им, он не хотел ничего, чувствовал себя сейчас опустошенным, ни о каком возбуждении, несмотря на Ветино ненавязчивое усердие, и речи быть не могло. И не потому, что узнал о Ветиной девственности, которую она намеревалась потерять с обычным эстрадным обалдуем (а то, что она из-за него намерение изменила, радовало не слишком), и не потому что испугался, узнав о ее настоящем возрасте (даже у пресловутой группы таких связей хватило бы на целую телефонную книгу); и даже не потому, что она вдруг перестала ему нравиться, что влюбленность испарилась, что желание исчезло (тоже нет, все вроде было по-прежнему); тогда почему он чувствовал себя таким инертным, пустым, отчего настроение испортилось, и то, что Вета хотела представить с юмором, казалось ему вовсе не смешным, а печальным? Да оттого, вероятно, что деловитая цепкость их с Петей избранниц, их удивительная целенаправленность, умение добиться своего любыми средствами противоречило всему, что Саша хотел бы видеть в женщинах. Использовать свое тело, как инструмент или отмычку для проникновения на корабль – пожалуйста!; употребить их с Петей как средство доставки, – да без проблем!; покрутить любовь с другим только для того, чтобы лечь под Сёмкина – пустяки!; пустить в расход само понятие – любовь, угадать Сашино отношение к ней, вызвать в нем те самые стихи, и все для того, чтобы извлечь маленькую утилитарную пользу для себя – не слишком ли все это разумно и расчетливо для прекрасной половины человеческого рода? Оттого-то и грустно было поэту Саше, оттого-то он и невесел был… А как же ее стихи? – вдруг вспомнил он. – Ведь это была не имитация, не притворство! Как-то не совмещается в ней поведение и содержание. Он отстранил от себя Виолетту и спросил:

– А где ты была настоящая? В какое время?

Вета остановилась, посмотрела Саше прямо в глаза и твердо сказала:

– С тобой стараюсь все время. И везде. И там, – она показала в сторону лавочки, – и там, – она показала чуть подальше, где кусты, – и здесь. И даже вон там, – она подняла голову и посмотрела на звезды. – Но это я. А Анжелике надо помочь, пусть попытается, если так хочет.

– А ты? – спросил Саша. – Ты уже передумала?

– Я передумала еще там, на скамейке.

– И что теперь ты придумала? – спросил Саша, волнуясь.

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Ну так догадайся, чего я хочу теперь, – сделала Вета ударение на слово «теперь», заставляя Сашу вновь поверить в то, что прошедшие три часа для нее – тоже не ерунда, не тривиальное приключение.

– Сашка, иди к нам! – крикнули с дальнего столика. Вета с Сашей посмотрели, кто зовет. Это был не кто иной, как сам Гарри Абаев, командир отряда специального сексуального назначения. «Спецназовцы» тоже улыбались и приглашающе махали руками.

– Сейчас подойду! – крикнул Саша в ответ. И тихо – Вете: – Ну что? Сейчас спрошу в первый и последний раз, потом будет поздно. Познакомить? С тем, с кем ты хотела? Это просто. И ты ему понравишься. Ну решай.

– Я решила, – ответила Вета. – Ты лучше Анжелику познакомь.

Саша повеселел. Они пошли к тому столику. Вета глянула в сторону подруги. Та уже видела все и теперь сидела, выпучив глаза и вцепившись в руку Пети, который еще ничего не знал ни об их намерениях, ни о том, что сейчас будет. Он все продолжал думать, что дело только в автографах. И, уж конечно, не мог знать Петя о необычном продолжении этой ночи и о финальном аккорде, которым она завершится.

Глава 8 С группой «Сладкий сон» и Гарри Абаевым

Тем временем Вета и Саша подошли к столику Гарри с командой. Гарри, в полном соответствии со своим именем, пил виски со льдом и, поскольку настоящие американцы виски не закусывают, Гарри после каждого глотка занюхивал цветком – розой, лежащей перед ним и уже съежившейся от частого употребления. Гарри в принципе был человеком эксцентричным и, если так можно сказать о человеке – изысканным. Роза – это вам не соленый огурец.

Дефиле оригинальных имен, стартовавших в самом начале повествования, продолжалось. Сам Гарри объяснял происхождение своего имени, не совсем типичного для средней полосы России, болезненным пристрастием своих родителей ко всему американскому. В первую очередь – к джинсам, кожаным поясам, которые мастерились из ремней офицеров Советской армии, и разным американским словечкам, бесконечно вставляемым в их простую, бесхитростную русскую речь. Вместо «ладно» или «хорошо» они всегда говорили «о’кей», а вместо «привет» – «хэллоу». Ну и к именам, конечно. Фильм «Великолепная семерка» в их время был прямо-таки учебником, по которому надо было осваивать манеру одеваться, ходить, стричься, курить и разговаривать, вернее даже, не разговаривать, а – ронять слова. Вот только со стрельбой в то время было туговато, но можно было зато отыграться на именах. Поэтому папа Гарри, носивший строгое имя Клим (в честь командарма Ворошилова), – просил называть себя Крис (в честь главного героя «Семерки»). Тоже, между прочим, лаконично, строго и вполне по-мужски. Оба имени звучали, как щелчок взводимого курка кольта 45-го калибра, но имя Крис все-таки было предпочтительнее. Разве можно сравнивать даже походку?! Коренастого увальня командарма с грацией ручного медведя при Сталине – и Криса из «Великолепной семерки», с пружинящей поступью уставшего побеждать леопарда. Что вы! Поэтому все и всюду звали отца – Крис. Вот только друзья Гарри временами бестактно шутили: Гарри, а отчество у тебя как будет? Крисыч, что ли? Гарри Крисыч, с ума сойти! Гарри не обижался, он был человеком покладистым и контактным. Железную волю и упрямый характер он проявлял только в делах, и его деловой хватке могли бы позавидовать многие акулы американского бизнеса. Своей шоу-группой он сумел распорядиться с поистине американским размахом. И в результате сколько бы ни морщились брезгливо снобы-интеллигенты, его группа стала суперпопулярной. Что ни песня – то хит, что ни журнал – портреты его мальчиков и его самого. Из абстрактной тяги своих родителей ко всему американскому, что не могло не отразиться на его воспитании, Гарри сумел извлечь самое рациональное и полезное – подход к делу, умение правильно распоряжаться деньгами, вкладывать в рекламу столько и так, чтобы она безотказно работала, и еще многое другое. Можно было сказать, что Гарри изучил и знал секреты успеха, хитро и эффективно адаптируя их к своей стране и вкусам публики.

Старинное «хэллоу» его родителей не так давно трансформировалось в слово «хай» в среде продвинутой молодежи, и поскольку Гарри всегда был с молодежью, он тоже сейчас поднял руку и сказал подошедшим Вете и Саше: «Хай!»

– Хайль Гарри! – скаламбурил Саша, не желая, особенно сегодня, при Виолетте, следовать по стопам продвинутой молодежи.

– Хайль! – радостно подхватили его мальчики, перед которыми обычно стояли только бокалы с полезным свежевыжатым соком грейпфрута или минералка. В группе была железная дисциплина и сухой закон на время выступлений для всех, кроме Гарри. Но сегодня было можно, концертная программа закончилась, и мальчики оттягивались кто чем любил.