Юность Куинджи

— Честь имею представиться: кузен старшего учителя местного училища господина Косогубова — Михаил Шалованов. Студент Санкт–Петербургского университета.

Архип в это время стоял в дверях своей коморки и по обыкновению, чуть наклонив голову, разглядывал нежданного посетителя. За минуту до этого он возвратился из Карасевки и не успел переодеться. Был в серой куртке с потертыми на локтях рукавами, в клетчатых штанах, доходивших до щиколоток. Парень за последний год заметно прибавил в росте, раздался в плечах, но ходил в прежней одежде, сшитой еще до поступления на службу к Аморети.

— О! — воскликнул Спиро Серафимович. — Рад! Очень рад принять у себя столичного гостя. Мы ведь близкие приятели с Семеном Степановичем… Давненько не видел его, давненько. Не хворает ли наш дорогой философ–дипломат?

— Вроде бы нет, — ответил Шалованов.

— Снимайте пальто и проходите в покои, — предложил Аморети.

— Извольте не беспокоиться. Я, собственно, по случаю и не к вам. Вот к этому молодому человеку, — сказал студент и кивнул в сторону Куинджи, — К господину Архипу… Архипу… Не имею чести знать фамилии.

Аморети едва заметно скривил в недоброй улыбке губы, что не ускользнуло от внимания Шалованова, и сказал с подчеркнутой иронией:

— Господин Архип Куинджи. Господин…

Но студент резко прервал:

— Прекрасно! Много наслышан о вашем покровительстве над молодым талантом. Он стоит этого — благородный юноша. Как настоящий мужчина, спас дочь господина Кетчерджи, — Шалованов подошел к Архипу, протянул ему руку со словами: — Поздравляю. По–братски. И завидую, Архип Куинджи.

Парень смущенно переступил с ноги на ногу, еще ниже наклонил курчавую голову. А Шалованов повернулся к Аморети и, глядя на него пытливыми синими глазами, сказал:

— Перед вами посланец Веры Кетчерджи. Не выполнить ее поручение я не мог. Как и не гоже не откликаться на приглашение благодарного человека, да еще такого юного и красивого. Однако я понимаю, по какой причине господин Куинджи не появляется в доме Кетчерджи.

Спиро Серафимович отступил от гостя и бросил взгляд на своего «казачка», тихого и смущенного в эти минуты, и не догадывающегося, что речь идет о его неказистой бедной одежде.

— Да, негоже, — вздохнув и растягивая слова, проговорил Шалованов. — Тем паче, ежели он откликнется на приглашение молодой госпожи Кетчерджи посетить вместе с ней театр. Назначен бенефис вашего земляка Виноградова, ныне артиста императорских Санкт–Петербургских театров в спектакле «Женитьба». Он произойдет через неделю. Господин Кетчерджи презентовал четыре места: для себя, дочери, ее спасителя и вашего покорного слуги. Уж я-то обязательно вытащу господина Куинджи на спектакль… Да, негоже будет. Весьма негоже… Честь имею, — весело отозвался он, наклонил голову и вышел.

Аморети перевел взгляд с закрытой двери на притихшего Архипа. Смерил его с головы до ног и мысленно себя упрекнул: «Знатный купец в городе, а помощник, что скоморох ярмарочный, одет. Немудрено, коль пересуды пойдут. Со стыда сгоришь от злых языков». Подошел к парню, тронул легко за плечо, проговорил:

— Пойдем к портному, — И добавил твердо: — Завтра же.

Мариупольскому театру не было еще и десяти лет. Создал драматическую труппу актер Виноградов. За неимением специального помещения водевили и пьесы разыгрывали в большом амбаре, который снимали на Екатерининской улице у мещанина Логофетова. Элегически настроенные греки первые представления восприняли с холодком. Хотя и посещали театр, но высказывали по поводу действ недоумение или показывали полное непонимание их. И все же в негласном состязании публики с актерами победили беззаветные служители Мельпомены. Чуткий и талантливый Виноградов понял, что обывателям нравятся драмы, и начал готовить их. К труппе пришел постоянный успех. Затем в город стали наезжать другие труппы — из Екатеринослава, Ростова, Таганрога, Харькова, Киева. Трагические и комические артисты Прокофьев, Минский, Александров.

Сам Виноградов переехал в Санкт–Петербург, став артистом императорских театров; его гастроли на родине встречали с восторгом. Афиши писали от руки, потому что в городе типографии не было. Но особенно подкупали мариупольцев печатные объявления о бенефисах. Актеры присылали их заранее для расклеивания на видных местах.

«На действах можно заработать», — решил купец Никифор Попов и переоборудовал свой амбар в зрелищный зал. Была сделана небольшая деревянная сцена, поставлен барьер для отделения оркестра от публики. Для знатных господ города установлены два ряда стульев, за ними — обычные скамьи. У входа в зал пристроили кассу и буфет. На фронтоне прикрепили желтую вывеску с зелеными буквами: «Храм музы Мельпомены».

В него-то мартовским вечером студент Шалованов и привел стеснительного и озадаченного Куинджи, на сей раз одетого в темно–серый костюм и белую сорочку с подвязанным на шее красным шарфом.

Публика в зале гудела, как растревоженный улей.

Глядя исподлобья на затемненные ряды, Архип не различал в полумраке лиц. Керосиновые лампы висели на боковых стенах, беспрестанно мигали, света давали мало. Десяток ламп, поставленных на самом краю рампы, освещали разрисованный занавес. Он колыхался, и создавалась иллюзия, что розовый ангел с арфой в руках медленно плывет среди круглых облаков, похожих на жирных овечек.

Юноша улыбнулся и почувствовал облегчение. На него никто не обращал внимания. Шалованов подвел его к середине первого ряда. Навстречу им поднялся плотный усатый мужчина, подстриженный «под горшок». Пиджак у него был расстегнут, и на огромном животе блестели пуговицы жилета, а сбоку висела золотая цепочка от карманных часов. Рядом с ним стояла изящная барышня в легкой белой шубейке, с распущенными волосами, ниспадавшими на воротник. Она приветливо улыбалась. Куинджи с трудом узнал в ней Веру. Ее отец подошел вплотную к нему и, протягивая руку, сказал:

— Наконец-то ты соизволил предстать пред очи наши, молодой человек. Грешным делом думал — какой-нибудь бусурман, — он громко рассмеялся. —Шучу, батенька, шучу. В общем, все хорошо, что хорошо кончается. Погляди на Веру — сияет, как пятиалтынный.

— Папа! — отозвалась она, вскинув на отца укоризненный взгляд больших черных глаз.

— Архип, садись рядом с ней, — предложил Кетчерджи. — Пусть успокоит душеньку свою.

В манерах купца было что-то подкупающее, простое, нравившееся Архипу. Не имея никакого представления о светском этикете, он первый опустился на стул. Затрещал стул и под массивной фигурой Леонтия Герасимовича. Вера и Шалованов остались стоять.

— И ты, Михаил, садись, — сказал Кетчерджи. — Все равно в ногах правды нету.

— Сначала наша любезная барышня, — отозвался студент. — Прошу, — Он взял за локоть девочку и подвел к стулу.

— Ну и стрекулист! Без этого не может, — усмехнувшись, проговорил купец.

Архип смотрел на сцену и не понимал смысла происходящего на ней. Рассуждения Подколесина о женитьбе, беспокойство Феклы, разговоры помятых и лысых мужчин, заботы Кочкарева, метания Агафьи Тихоновны — все было так далеко от мировосприятия парня из окраинной Карасевки, что он вздрагивал при взрыве смеха публики, удивленно скашивал глаза на Шалованова, бросавшего тихие одобрительные реплики: «Ай да Гоголь! Не в бровь, а в глаз!», «Надо же так подметить», «С суконным рылом, а в калашный ряд», «Наизнанку выворачивает, наизнанку».

Поддавшись общему настроению, смеялась Вера, скупо и снисходительно улыбался Кетчерджи. Зрители по нескольку раз вызывали на сцену Виноградова, игравшего незадачливого Подколесина. Архип не проявлял никакого энтузиазма, и Шалованов толкнул его слегка в бок.

— Неужели не нравится? — спросил он, — Право, не дурно. Не ожидал, что такая симпатичная труппа в твоем городе. А Виноградов бесподобен.

Куинджи ничего не ответил. Студент разговаривал с ним, как с равным, а он был глубоким провинциалом, впервые попавшим в театр. Кроме школьных учебников и «Тараса Бульбы», ничего не прочел. Если бы Шалованов заговорил о степи, о травах, о животных и птицах, о цветовой гамме рассветов и закатов, вообще о красоте природы, юноша нашел бы, что ответить, и, может, рассказал бы о своих чувствах и желаниях. Рассказал бы… И то — вряд ли. Замкнутый по натуре своей, он редко вступал в беседы и раскрывал свою душу.