Юность Лагардера

— В союз трех Филиппов? — нетерпеливо закончил преступный отпрыск рода Гонзага. — Один из этих Филиппов действительно доводится мне кузеном, второй — прославленный герцог Неверский, а третий — тут я вынужден снять шляпу! Третий — это не кто иной, как его королевское высочество герцог Шартрский, будущий герцог Орлеанский…

— Который после смерти Людовика XIV, в полном согласии с законами королевства, станет регентом, ибо отец его впал в детство.

— Ей-богу, ты совершенно прав! Я сейчас же напишу кузену. Уж он-то сумеет отыскать мне жену… и состояние, которые грезятся мне по ночам! Ты дал превосходный совет, пройдоха, и за свои труды получишь звонкой монетой!

Результатом переписки двух Гонзага стало то, что герцог Шартрский пригласил Карла-Фердинанда к себе в Пале-Рояль, пообещав найти невесту, которая была бы достойна герцога Мантуанского и Гвасталльского.

Вот отчего прекрасным солнечным днем 4 июля в год Божией милостью 1696 от рождества Христова герцог-убийца со своим сообщником вновь появились в Париже.

Филиппу, герцогу Шартрскому, а затем герцогу Орлеанскому, известному в истории под именем Регента, было тогда двадцать два года.

Он был сыном Филиппа Орлеанского и Елизаветы-Шарлотты Баварской, называемой также принцессой Палатинской и оставившей весьма занятные мемуары.

В нем соединились достоинства и пороки его прославленного предка, короля Генриха IV: храбрость и неуемная страсть к волокитству.

В возрасте семнадцати лет Филипп настолько блестяще проявил себя при осаде Монса, а затем в жестоких сражениях при Штейнкерке и Неервиндене, что король, по слухам, сильно уязвленный доблестью и успехами племянника, внезапно отозвал его из действующих войск в Париж.

Юный принц, чья кипучая натура не переносила бездействия, превратился тогда в ревностного поклонника Венеры, коль скоро он не мог больше служить Марсу… Он быстро вошел в число самых знаменитых гуляк и кутил столицы, чем еще больше восстановил против себя дядю-короля, ибо Людовик XIV в последние годы стал весьма набожным и благочестивым.

Чтобы вернуть расположение монарха, принц, невзирая на недовольство своей семьи, женился на мадемуазель де Блуа, незаконной дочери короля от маркизы де Монтеспан. Брак этот оказался крайне неудачным, и герцог Шартрский с возросшим пылом предался разгульным забавам. Верными сотоварищами его безумств были герцог Неверский и принц де Гонзага.

Три Филиппа охотно приняли в свой круг герцога Мантуанского ибо обнаружили в нем неоценимые качества сотрапезника и соучастника всех развратных похождений. Они вместе пировали в Пале-Рояле, где тихо угасал герцог Орлеанский, а затем отправлялись к актрисам или в салоны легкомысленных красавиц, не гнушаясь и дамами полусвета.

Гонзага из Мантуи, с наслаждением принимая участие в попойках и в галантных приключениях новых друзей, что, к слову сказать, не требовало от него никаких затрат, не забывал вместе с тем о главной своей цели. Ему была обещана богатая невеста, и он не уставал напоминать об этом племяннику короля.

Однажды герцог Шартрский сказал ему:

— Я думаю о вас… Хотя и не понимаю, что, черт возьми, заставляет вас так стремиться к свадебному венцу? Неужели вам не терпится стать рогоносцем? Впрочем, о вкусах не спорят! Я знаю, кого предложить вам, и, полагаю, вы останетесь довольны. Есть одна изумительная женщина, дражайший друг: двадцать шесть лет, осанка королевы, чудные барвинковые глаза, волосы, подобные солнечным лучам… А уж как богата! Что скажете, мой милый шалопай? Вы покорите ее сердце при первой же встрече, в этом у меня нет сомнений!

— Знатного рода? — спросил герцог Мантуанский, желая подчеркнуть, что у такого вельможи, как он, могут существовать законные сомнения на сей счет.

— Более или менее, — отвечало его королевское высочество. — Ее зовут Жанна де Сеньеле, графиня де Монборон… Она дочь маркиза и государственного секретаря… а дед ее, Жан-Батист Кольбер, был одним из величайших наших министров. Итак, mio саго, если вы пожелаете углубиться далее, то встретитесь с торговцем сукном из Реймса… Но, может быть, ваши понятия о чистоте крови воспрепятствуют…

Гонзага расхохотался.

— К чему мне проявлять большую щепетильность, чем было принято в вашей собственной семье, монсеньор? Ведь вы принадлежите к династии Бурбонов, а, стало быть, в ваших жилах тоже течет немного крови тех самых Медичи, что были торговцами и банкирами во Флоренции! Поэтому и я не стану требовать, чтобы эта дама доказала наличие шестнадцати поколений благородных предков!

На следующий день, в Опере герцог Неверский показал ему графиню. Мало сказать, что она понравилась Карлу-Фердинанду — он попросту влюбился в нее с первого взгляда.

Вечером он доверительно сообщил Антуану де Пейролю:

— Очень скоро она станет герцогиней Мантуанской и Гвасталльской. Per Baccho! Она вполне этого заслуживает.

Этими неосторожными словами Гонзага, сам того не зная, искушал судьбу. Людям не дано предугадать, что ждет их в будущем, но они слишком часто об этом забывают.

XI В ЗАЛЕ ДЛЯ ФЕХТОВАНИЯ

В одно прекрасное утро, после ночной оргии, где песен было спето не меньше, чем выпито бутылок вина, утомившись от утех с легкомысленными прелестницами, три неразлучных Филиппа и Карл-Фердинанд де Гонзага покинули Пале-Рояль, внезапно ощутив, что им остро не хватает других, более благородных развлечений.

Все члены прославленного квартета, так огорчавшего своим поведением Версаль, прекрасно владели оружием и не раз доказывали свою доблесть — в особенности его королевское высочество, которому довелось отличиться и на поле брани.

Нынешней ночью принц вспоминал боевую юность, рассказывая массу забавных и трогательных историй своим собутыльникам, каждый из которых держал на коленях молоденькую актрису, опьяневшую от шампанского и от ласк.

В конечном счете все четверо так возбудились при мысли о воинской славе и подвигах, что отослали прочь разочарованных и обманутых девиц. Чувствуя, что заснуть сегодня все равно не удастся, принцы сочли за лучшее последовать совету герцога Неверского, который предложил:

— Друзья мои, не пофехтовать ли нам, чтобы как следует размяться?

Куда отправиться, сомнений не было. Есть ли, спрашивается, лучшее место для сей забавы истинных дворян, чем зал в двух шагах от Лувра, на улице Круа-де-Пети-Шам?

Модное заведение держали на паях гасконец с нормандцем, носившие имена, вполне отвечавшие их ремеслу: одного звали Кокардас, что означает «Кокардец», а другого — Паспуаль, то есть «Лампасник».

В этом зале принимали избранных, и принцы могли быть уверены, что встретят здесь лишь людей своего круга.