Юность Маркса

Пауль безучастно перебирал костяшки старого желтого домино, строил из них стену, чтоб тотчас же разрушить.

Подле очага рядом с большими — от пола до дощатого потолка — часами примостился на резном табурете сутулый человек и грел над огнем большие худые руки.

— Пьян, видно, — сказал Фриц, которому показалось подозрительным полное равнодушие незнакомца к прибывшим посетителям.

— Ты всегда подползаешь к людям с черного хода, — рассердился Пауль.

— Если черный ход не так старательно закрыт, как парадное крыльцо. Я не ношу розовых очков и вижу все, как оно есть. Э, да этот парень стоит внимания! Посмотри на его руки. Люцифер! На них следы недавно снятых наручников, или я отморозил себе глаза. Нет сомнения, мы открыли преступника, бежавшего из тюрьмы. Деревня близка к границе. Он бежал из Германии. Что, если это убийца, взломщик, казнокрад?

Фриц позабыл об отмороженном ухе. Он был крайне заинтересован и решил тотчас же проверить свои предположения. Вытащив кисет, он протянул его незнакомцу:

— Не угодно ли?

— Угодно, чтоб вы оставили меня в покое, — последовал ответ.

— Вы, видно, недавно из Германии, если не успели соскучиться по обществу немцев, — не унимался Фриц.

Иоганн Сток оглядел его с ног до головы, точно снял глазами мерку.

— Немец немцу рознь. Ваше общество мне нигде не потребуется.

— Отличный ответ! — сказал вдруг Пауль. — Немец немцу рознь.

— Для вчерашнего каторжника вы непомерно нахальны! — огрызнулся Фриц и в ту же минуту пожалел о сказанном.

Сток молча поднялся с табурета, подошел к оробевшему студенту и поднес кулак к самому его носу.

— Дурак ты и петух! — сказал портной почти беззлобно. — Такие, как ты, в тюрьме не сидят. Недоросли.

— Мы тюрьмы строим, — успокоившись, пробурчал Шлейг и постарался убраться подальше от Стока.

— Не великое достижение! — снова и на этот раз сердито вставил Пауль. — Всю Германию в тюрьму не засадишь. И с чего тебе вздумалось разыгрывать красноречивого прусского юнкера? Реплики, достойные казармы.

Хозяйка принесла кофе и яичницу. Пауль поймал голодный взгляд Иоганна и пригласил его присоединиться к ужину. Поразмыслив, Иоганн согласился и молча принялся есть.

Чего хотят от него эти назойливые студенты? Враги они или друзья? Отдавая себе отчет в том, каков Шлейг, портной не знал, что следует ему думать о Пауле? Молодой студент располагал к доверию.

«Этот — надежней, — решил Сток. — Да и другой хоть и болтун, но не шпион».

В полночь Фриц объявил, что устал, и потребовал, чтоб хозяйка трактира провела их на чердак; там, на теплом сене, решили студенты переночевать.

— Раскуси его, — шепнул Шлейг на ухо Паулю и ушел с подсвечником в руке.

Портной и студент остались одни.

— Полтора года я был в тюрьме, — испытующе глядя на Пауля, начал Сток. Он и сам был удивлен внезапной своей откровенностью, по не мог более удерживаться, — Все это время я страдал от сознания, что теряю время попусту, загнан в клетку и беспомощен, бессилен помогать товарищам в их борьбе.

Пауль облегченно вздохнул. Перед ним был его герой, испытавший на себе гнет деспотизма. Разве не мечтал сам Пауль быть закованным в кандалы во имя идей Руссо и Робеспьера?..

— Вот я и на свободе, — шепотом продолжал между тем Сток. — Не так встретила она меня, как мечталось за решеткой. Проклят час моего освобождения. Я не нужен — и не нужен был все это время. Наше Общество распалось. Те, кто не в тюрьме, отступили и полезли в щели. Мыши, не люди… Трусы! Рядом со мной в тюремной башне сидел Вейдиг. Он там и поныне.

Сток не задумывался над тем, знает или пет Пауль имя пастора. Со времени одиночного заключения портной привык говорить вслух с самим собой.

— Меня били в тюрьме, и, верно, бьют Вейдига. Нам не довелось свидеться там, но он был все-таки рядом. А на воле я оказался совсем один. Товарищи, устроившие мне побег из княжеской тюрьмы, одни пьют от страха и отчаяния, другие отрекаются от всего. Они думают, что облагодетельствовали меня освобождением, что выполнили долг перед Обществом и могут убраться прочь, Но никто из них не поднял знамени нашего дела, когда оно выпало из наших рук. Никто! Хорошие гибнут либо гниют в тюрьмах…

— Ты слишком мрачно смотришь на свет и людей, — прервал Пауль добродушно, — Спора нет, что, когда стены тюрем падают под топорами восставшего парода, когда оковы сбивает революция и освобожденных встречает «Марсельеза», — свобода прекрасна. Но история скупится на такие праздники. Тебе не довелось быть узником Бастилии накануне ее падения. Тебя выпустила на волю не революция. Чему же удивляться? Реши, что ты попал из тюрьмы в тюрьму. Европа для бедняка — та же тюрьма. Мы вместе отыщем людей, несущих твое знамя. Их намного больше, чем ты можешь себе представить.

Сток привстал и с открытым любопытством, благодарностью, готовой перейти в восхищение, смотрел на собеседника. Лицо его разгладилось, помолодело. Он искал в Пауле сходство с Бюхнером. Напрасно! Студент был во всем отчетливо противоположен Георгу. Только привычка сжимать кулаки во время разговора была у них общая. Сток подметил это. Да и голос звучал одинаково звонко. Оба были молоды.

Иоганна легко было подбодрить. В ответ на слова Пауля он коротко рассказал новому другу историю последних двух лет жизни.

— На швейцарской границе, — продолжал он, описав свой побег, — меня выгребли из сена предупрежденные заранее друзья. Один из них был Красный Август, другой — старый болтун Гюркнер, владелец «Гессенского подворья». Он успел бежать накануне ареста и теперь уже волей-неволей будет корчить из себя революционера. Бедняга разорен вконец и пуще гессенской полиции боится оставшейся в Дармштадте Маргариты. Это сущая пила. чтоб не подвернуться ей под руку, он ушел теперь в Париж, где думает наняться дворником. Немцы-дворники У французов нарасхват. Беккер пошел к Бюхнеру. Пойду и я куда-нибудь. Не знаю только, где найти жену, куда ушла Женевьева.

При упоминании о ней такое отчаяние и такая растерянность снова отразились на лице Стока, что Пауль не Решился продолжать расспросы.

Страдания Стока усиливала неотвязная мысль: каким истязаниям подвергли Женевьеву?

Никто не говорил ему об этом, но сам Иоганн отныне слишком хорошо знал полицейские порядки своей родины. Женевьева, оголенная и распростертая на плахе, избиваемая палачами, исполосованная ремнями, кровоточащая, в слезах унижения и боли, — Женевьева была рядом с ним, в нем. То, чего не видел, не знал, он угадывал. Тем сильнее Сток хотел мести, тем неистовей рвался к борьбе.