Юность под залог
Шрифт:
– Юрочка, миленький, любименький, это женские трусы! – убежденно проговорила Аврора. – Это последняя модель. У нас просто такие еще не продаются!
– Конечно! Где уж нам, темным, знать, какие нынче в Париже бабы портки носят!
– Ну почему ты мне не веришь-то, Юраш?!
– А чего это я тебе верить-то должен?! Я еще не совсем дурак! Это где это видано, чтоб бабы, хоть в Париже, хоть в Америке, трусы с гульфиком носили?! А? Отвечай! Я тебя спрашиваю! – Лицо Метелкина исказила хищная, дикая ярость – оно мгновенно стало цвета недавно побеленного потолка в их комнате, перекосилось на левую сторону. Глаза лихорадочно горели, обескровленные губы застыли, словно сведенные судорогой, кулаки сжались в неистовстве.
«Бежать!» – промелькнула в Аврориной голове спасительная мысль.
– Юрочка, миленький, успокойся!
– Хватит из меня дурака делать! – воскликнул он, но Аврора, почувствовав под ногами твердый пол, кинулась в одних Гариковых трусах в ванную. – Стой! Стой! Я т-тебе щас дам! Ты у меня допрыгаешься! Считай, что уже допрыгалась! – И Метелкин ринулся за ней. – Я щас из тебя котлету сделаю! Открой дверь! – Он изо всех сил дергал круглую ручку двери ванной.
– Уйду я от тебя, Метелкин! – прокричала Аврора, почувствовав себя в безопасности.
– Да куда ты денешься-то?! Открой дверь, говорю! – Юрик дернул ручку с такой силой, что она отвалилась. – Тьфу! Ручку из-за тебя сломал!
– Юр! А почему ты меня ревнуешь-то так по-ненормальному? – умываясь, решила выяснить Аврора.
– Ты сейчас узнаешь! Я вот дверь-то выломаю и расскажу!
– Нет, Юр, тут в другом совсем дело!
– Ты мне зубы-то не заговаривай! Выходи – побеседуем.
– А мне отсюда с тобой как-то спокойнее говорить. Ведь ревнует, по-моему, тот человек, который сам погуливает? – спросила она и затаилась. Метелкин тоже молчал, подыскивая в голове достойный ответ. – Ты как думаешь? А?
– Книжек поначиталась! Умная стала! Выходи, говорю! Разберемся!
– Гуляешь, да? Я знаю.
– Я т-те дам! Знает она! Больно много знать стала! Открой дверь!
– Пока мать не вернется – не выйду!
Аврора не голословно затронула вопрос о неверности мужа. Как это нередко случается, Татьяна Ивановна – соседка из шестого дома – сказала своей знакомой Клавдии Семеновне, что Юрка Метелкин ходит от жены налево к некой Верке, которая живет в седьмом доме второго подъезда на четвертом этаже. Клавдия Семеновна под большим секретом донесла эту весть до Елены Самойловны, та в свою очередь, рассказала своей приятельнице – продавщице из овощного Маньке, той самой соседке Зинаиды Матвеевны, что некогда предлагала Авроре поступить к ним на работу в качестве уборщицы.
Полгода назад, когда Аврора как-то заходила за дочерью к матери, Марья схватила ее за рукав и, затащив к себе в квартиру, шепотом поведала ей в подробностях о романе Юрия с Верой.
Нашей героине весь этот разговор был неприятен, даже омерзителен – в измену мужа она, конечно, не поверила, поскольку считала, что Юрик любит ее так же, как и она его, а она ему не изменяет – стало быть, и он никогда этого не сделает. Тогда она супругу ничего не сказала, но, как всякая здравомыслящая женщина, начала приглядываться к нему. Нет, она не шарила по карманам мужа в надежде найти хоть какую-нибудь улику, не отыскивала, вооружившись увеличительным стеклом, следы помады на его рубашках, не принюхивалась, пытаясь учуять запах чужих женских духов... Аврора просто наблюдала за ним, подолгу следя за его движениями или остановив взор на его бегающих глазках, когда он появлялся дома. Она не могла обвинить супруга до тех пор, пока сама не убедится в его измене, пока не увидит собственными глазами неопровержимое тому доказательство. Ведь вот и она сегодня ни с кем не изменяла супругу, но синие мужские трусы говорят об обратном. Нет, чтобы убедиться, ей нужно застать любовников, как некогда ее мать застала Владимира Ивановича с химичкой Галиной Тимофеевной, женой своего родного брата.
Что она, Аврора, тогда будет делать? Простит ли его? У Авроры в запасе был только один ответ – никогда. Она разведется с ним, уйдет с дочерью из метелкинской квартиры, и точка. Она начнет жить своей жизнью, а он вообще пускай как хочет, так и живет – ее это не будет интересовать.
– Да вылезешь ты, в конце-то концов?! – орал Юрик, ломясь в дверь. Он, пожалуй, уже подзабыл, с чего началась ссора – теперь у него был другой интерес: как бы открыть дверь ванной.
– Чего? Опять бузите? – благодушно спросил Парамон Андреевич, вывалившись из большой комнаты в коридор
с огромным тюком простроченных простыней. – И оно, того-этого, правильно. Потому как сказал один поэт: нет прока в любви без размолвок, того-этого. А в народе тоже, того-этого, говорится: милые бранятся, только тешатся. – Дядя Моня оделся, взвалил на спину тюк и, довольный, отправился сдавать в артель плоды своего кропотливого недельного труда.Аврора же покинула ванную, как и обещала, когда на пороге появились Зинаида Матвеевна с Ариной.
Вообще, не хотелось бы этого говорить, но придется, справедливости ради.
Юрик Метелкин, помимо того что был обвинен чуть ли не всем двором в измене своей супруге, с некоторых пор стал являться домой в бессознательном состоянии. Придя, он еле ворочал языком, пытался разобраться в сложных (как казалось ему) отношениях с женой, порывался даже и руку приложить, но падал на постель в чем был – а бывал он не только в ботинках, но и порой в далеко не чистой рабочей куртке, изгвазданных в грязи и мазуте брюках, сраженный термоядерной смесью водки с пивом. Где он пил, с кем – для Авроры оставалось загадкой. Это продолжалось уже около года, но того, что произошло месяц спустя после драматического прощания нашей героини с Марио, не случалось еще никогда. Юрик не явился ночевать.
И все бы ничего. Аврора поначалу подумала, что он работает в ночную – он действительно должен был выйти тогда в ночную смену, но звонок Юриного начальника со станкостроительного завода пролил, так сказать, свет на создавшуюся ситуацию. Оказалось, что Метелкин вообще не работал этой ночью. О как!
Юрий ввалился домой в полвосьмого утра без своей ондатровой шапки – он то ли где-то оставил ее, то ли порывистый северный ветер унес ее невесть куда, то ли шапку попросту сняли с его головы.
– Сыночек! Что с тобой? Не заболел? – спросила Ульяна Андреевна, открыв ему дверь, – сыночек дыхнул на нее перегаром и, перепутав с Авророй, протянул тяжело:
– Жена моя гулящэ-эя!
– Ты где был?! – выскочив из своей комнаты, злобно спросила «гулящэ-эя». – Мерзавец! Где был?
– Работал, – кротко проговорил Метелкин и, икнув, еле дойдя до кровати, повалился без чувств.
– Гад! Я знаю, что тебя не было на работе! – безысходно опустив руки, прокричала Аврора, но Юрик не реагировал на внешний мир – он уже громко храпел, забывшись тяжелым, беспробудным пьяным сном.
И тут нашу героиню охватило такое отчаяние и злоба на благоверного своего, что... Что первый раз в жизни тот бесенок, который прятался все эти годы в самом глухом уголке подсознания Авроры, вдруг пробудился, вылез наружу... И тут началось!
Аврора рассуждала следующим образом, вернее, она не рассуждала, а все это ураганом пронеслось в ее голове. Значит, мне вообще нельзя разговаривать с мужчинами, мне не разрешается накручивать волосы перед работой, этот гад меня постоянно подозревает в измене, позорит на работе, появляясь в своем шлеме, когда ему заблагорассудится – мне не позволено в этой жизни ничего, а ему все! Он может не ночевать дома, приходить в невменяемом состоянии, настолько невменяемом, что мать родную не узнает, вполне возможно, что он и гуляет от меня, чего тоже нельзя отрицать – раз весь двор об измене судачит, следовательно, во всей этой истории есть доля правды. Так думала Аврора, озираясь по сторонам. Она схватила лак «Прелесть» для укладки волос с трюмо, достала из навесного аптечного ящичка зеленку, накрутила на спички вату и, сбегав на кухню за черным молотым перцем, стянула с Метелкина брюки. Трусы на муже были отчего-то надеты наизнанку, и сей факт только укрепил Аврору в правильности ее действий:
– Ха! – яростно выкрикнула она и, стащив с бессознательного Юрика трусы, щедро присыпала перцем мужнино причинное место со всех мыслимых и немыслимых сторон, а затем всю эту «красоту» смачно закрепила, «уложила», так сказать, сильной струей «Прелести». Тут надо отметить, что в то время лак с вышеупомянутым названием был настолько «качественным», что женщина, слегка сбрызнув волосы с утра, даже вечером не в состоянии была их расчесать.
Затем Аврора, облизав губы от удовольствия и тихой радости по поводу хитро придуманного мщения, окунула спичку с ваткой во флакончик с зеленкой и с наслаждением принялась выводить длинный номер через дробь, который протянулся от пояса через самое мягкое человеческое место до начала икры.