Юрьев день

— Добро, мужички! — воскликнул весело. — Будем и далее вместе жить-поживать, добро наживать!

— Нет, — возразил дядька Никола. — Уйти надумали от тебя, не серчай. Ноне последняя неделя перед Юрьевым днем началась. Сам знаешь, по законам государевым вольны мы в эту пору твои земли покинуть.

Побелел Иван Матвеевич Рытов. На скулах желваки заиграли. Рука с плетью сама собой поднялась.

Сжался Тренька. «Вот оно, начинается!» — подумал в страхе.

Однако сдержался Рытов, опустил плеть, не ударил.

— Чем не угодил, православные?

Дед, словно в чем виноват был, поклонился низко:

— Не взыщи, государь. Известно: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Землица в здешних местах бедная...

Дядька Никола, видно, за неловкость на себя досадуя, опомнился:

— Чего душой кривить? Земля прокормила бы. Да вот нам тебя, Иван Матвеевич, со чадами и домочадцами кормить тяжеленько. Эвон сколько вас! — кивнул в сторону барского дома, где изо всех окон и дверей рытовская родня выглядывала.

Рытов будто не слышал грубой речи.

— Ладно! Али деньгами разжились?

— Есть деньги, государь, — опять поклонился дед.

— Откуда?

Замялся дед. Дядька Никола, как договорено было, покривил душой:

— Мы, барин, с Яковом из Новгорода привезли. Родственник на руках помер. А деньги мне с сестрой, женой Якова, завещал.

Оборотил свой взгляд Рытов на дядьку Николу:

— Часом, не помогли помереть тому родственнику? А?

Побагровел дядька Никола:

— Мы, Иван Матвеевич, люди простые, душегубством не занимаемся...

Видать, еще что-то хотел прибавить дядька Никола, да смолчал.

Рытов обернулся к приказчику:

— Знаешь ли,сколько с них следует?

— Как не знать! — ответил приказчик.

И тут произошло такое, от чего все рты пораскрывали. Вместо того, чтобы разгневаться, усмехнулся Рытов и приказал Трофиму коротко:

— Прими деньги. — И к деду обернулся: — С собой ли?

— А как же? — засуетился дед и дядьку Николу в бок: — Доставай поживее!

Дядьку Николу два раза просить о таком не надо было. За пазуху полез и два тяжелых полотняных мешочка протянул:

— Получи сполна, Иван Матвеевич!

Рытов мешочки взял, на руки прикинул:

— Добро, мужички! — И Трофиму: — Сочти, верно ли?

Осмелел дед:

— Не серчай, государь-батюшка, и о Митьке поговорить надобно...

Тренька деда за рукав и шепотом:

— Про Урвана не забудь!

Еще выше вскинул брови Рытов, поглядел непонятно и бросил на ходу уже:

— О том завтра, старик!

На мужиков и баб, что вокруг собрались, рявкнул грозно:

— Али дела другого нет?

И пошел, плеткой помахивая, в господские свои покои. За ним следом Филька, на Треньку злобно озираясь.

В приказчиковой избе деньги пересчитали. Все сошлось в точности.

Митька в Осокине остался, остальные Домой отправились.

Дед и тот в перемену к лучшему поверил. Всю дорогу над Тренькой добродушно подшучивал и глядел на внука ласково.

Только дядька Никола рассеянно вышагивал рядом.

— Ты чего? — спросил Тренька. — Будто не весел?

— Не нравится мне, Тереня, уж больно легко Рытов деньги взял и препятствий никаких к уходу не чинил.

— Эва! — дед насмешливо отозвался. — Нашел заботу! Правда на нашей стороне. Куда ж было Ивану Матвеевичу податься?

— Что-то не очень Рытов на правду прежде глядел, — отозвался задумчиво дядька Никола.

Однако вечером и он повеселел. Принялся рассказывать о вольной жизни, что ждет их на далеких землях, богатых и щедрых. О том теплом крае, куда теперь лежит их путь-дорога.

Точно завороженный слушал Тренька дядьку Николу.

Не заметил, как и уснул.

И снился Треньке сон удивительный: будто идет он по шелковому лугу, что лежит возле речки. А в реке не вода течет — молоко, густое, теплое.

И берег у той реки из меда золотого, ровно янтарь, и сладкого...

Глава 18 ЗАПОВЕДНЫЕ ГОДЫ

— Проснись, Тереня! Проснись! — теребит мамка за плечо Треньку.

Неохота ему с дивным сном расставаться.

— Да ну тебя, маманя... — бормочет.

А мать свое:

— Очнись хоть чуток! Уходим мы все...

Садится Тренька на полатях, глаза удивленно протирает.

— Куда, маманя?

— Всем, кроме детей малых, приказано идти в Осокино тотчас же. Мирон от барина прискакал, во дворе ждет. Сказывает, писцы царские велели.

— Я как же? — У Треньки сна и в помине нет.

— Дома побудешь. Тришку вон Настасья привела.

— Нет, — решительно возражает Тренька. — С вами пойду! — и с полатей прыгает.

— Ладно, — соглашается дядька Никола. И он, оказывается, в избе. — Оставайся, Настасья, с дитятей. Обойдутся, чай, без тебя.

Хмуро ноябрьское утро. Дождь сеет. Под ногами чавкает грязь. Вязнут в грязи ноги, разъезжаются. Холодно, зябко Треньке. Позади, стражем конным, угрюмый холоп рытовский Мирон. На все вопросы у него ответ один: «Не ведаю!»

Пока до Осокина дошли, промок Тренька насквозь. Вода в лаптях хлюпает, за воротником ручейком холодным бежит. Разошелся дождь вовсю.

Урван, что за Тренькой увязался, тоже мокрый весь, будто в речке искупался.

В Осокине перед господским домам топчутся мужики и бабы, согнанные с убогих рытовских деревенек. Подле крыльца приказчик Трофим с ноги на ногу переминается. Как и у Мирона, на все у него один сказ:

— Знать ничего не знаю, православные. Потерпите.

Тревожатся крестьяне, переговариваются. Своим умом норовят дойти, зачем их собрали.

— Царю на военные дела деньги нужны. Вот и прислал людей, — сказал кто-то.

Здравой показалась мысль. Стали мужики головы ломать: сколько еще денег придется платить царю, а главное, где те деньги взять.

— А может, государь Иван Васильевич хочет долю крстьянскую облегчить и о том писцы объявлять будут? — какой-то мужичонка предположил.

Зашумели все, завздыхали:

— Кабы так!

Наконец растворилась дверь верхней горницы, вышли степенно писцы.

С ними дворянин государев Рытов.